Продолжение.
Автор ведет репортаж из Донецка
– А че Крым, – сказал, опершись на лопату, парень лет тридцати. – Да какая разница, кому принадлежит. Мы раньше не ездили, и сейчас не будем.
– А вы вообще куда-нибудь ездите? – спросила я.
– Да не особо-то, – сказали металлурги. – Нам вон зарплату не платят…
Все согласились, что вопрос зарплаты гораздо более важный, чем Крым. И они даже не очень понимали, почему вдруг меня этот Крым так волнует.
– Та пусть хоть весь Донбасс заберут, это не моя страна, – добавил один.
– А где же ваша? – спросила я, опешив.
– А нигде. Нету ее, моей-то.
Я впервые увидела людей, настолько потерявших страну или настолько потерянных ею.
Весь тот день мы ездили по терриконам, идеальными треугольниками высившимися над жилищами шахтеров. И там я встретила уже совсем ничем не интересующихся людей, задавленных угольной пылью, тяжким трудом, постоянным ожиданием несчастья и бедностью.
Мы искали кладбище, на котором похоронены шахтеры, – никто не мог указать к нему путь, мы искали деревушку по соседству – никто не знал, где она находится. Мы спрашивали дорогу – никто не представлял, а есть ли дорога вообще. Что-то было во всем этом от крепостного права – полное отсутствие витальности и интереса к жизни.
Один мужик, правда, вроде как немножко оживился при упоминании бандеровцев – сказал, что видел их двадцать пять лет назад, когда служил в армии в Хмельницком, но на вопрос, чем они отличались от обычных людей, ничего не ответил, отвернулся и очень быстро пошел к себе в хату.
На хуторе Ореховый мелькнуло вдруг что-то другое, по-другому несчастное и обиженное. Хутор состоял всего из одной улицы, дома вдоль улицы были самые обычные, деревенские, с покривившимися плетнями, но два выделялись основательностью и каменными заборами. По улице медленно шла немолодая осанистая женщина, за собой она тащила тележку с сеном. Рядом бежала маленькая собачка.
Мы разговорились, имя свое женщина отказалась называть наотрез, но сказала, что работала на видневшейся невдалеке шахте восемь лет мастером ОТК, каждый день спускалась под землю наравне с мужиками, что была у нее дочь, да дочь погибла, вот теперь она одна, держит корову, сдает молоко, не дает себе распускаться, все время что-то делает, чтобы не плакать.
На хуторе еще живет несколько пьяниц. Когда пьяницы напиваются или загуливают, она приходит кормить их собак в полуразвалившиеся халупы. Два же богатых дома принадлежат людям, которые работают в Якутии, сюда приезжают только в отпуск.
– А здесь есть магазин?
– Нет. Автолавка приезжает раз в неделю.
– А как на работу? Автобус с шахты забирает?
– Нет, каждый день пешком ходили и ходим, это пять километров всего.
– В любую погоду?
– Ну да.
– Здесь трудно жить?
– Все от тебя зависит. Вот я же смогла. И даже пить не стала.
Она выгребла из тележки сено, развернулась и побрела по улице обратно. Собачка побежала за ней.
На этом хуторе Ореховом мы и нашли могилы погибших шахтеров. Могилы были завалены венками из искусственных цветов, на одном я даже разглядела надпись: «Уважаемому Сергею Дмитриевичу от управления шахты»…
Тут нелишне вспомнить историю города Донецка. Родился он Юзовкой, назван был так в честь англичанина Юза, которому на откуп отдали эти земли для добычи каменного угля.
И стали в Юзовку и окрест ссылать средней тяжести преступников для работы в шахтах, революция в это не внесла кардинальных изменений, а ворошиловская амнистия 1953 года добавила внезапно освободившихся мелких урок. Так в Донецке и вокруг него образовалась очень специальная криминальная среда, были целые поселки, в которые милиция и днем-то побаивалась заходить.
Вот в этих поселках считалось совершенно нормальным, что в семье кто-то сидит. Бабы даже вроде как хвастались друг перед другом, у кого сын на нарах, а у кого сморчок еще, ни на что не годный, то есть зона считалась естественным обрядом инициации, посвящением во взрослую жизнь. Получалось так – мужики сидели, а все держалось на этих самых бабах, задавленных горем, страхом и нищетой, в основном нелюбимых, никому не доверяющих, но необходимых мужикам и детям, чтобы выжить.
На следующий день я отправилась на митинг прямо у памятника Ленину в центре Донецка. Пришло на него немного, около тысячи человек, но это был ужасно холодный день с пронизывающим ветром. Я хотела взять с собой маленький флаг Украины, да мои донецкие друзья остановили, сказав твердо:
– Тебя вместе с флагом разорвут на части.
Не поверив, я сунула флажок во внутренний карман куртки.
Лозунги на митинге были такие: «Слава Беркуту», «Раздави фашистскую гадину», «Донбасс требует референдум». Георгиевские ленточки были повсюду, а один человек даже пришел с собакой в попонке из российского флага. Перед пьедесталом стоял стол, на нем – две коробки для голосования с надписью «Против фашизма», и каждый желающий мог участвовать в списках «За Союз с Россией» и «За референдум».
Среди публики было очень много пожилых женщин, парней в камуфляже и мужиков в спортивных штанах. Говорили про евронацистскую хунту из Киева, про то, что США и Евросоюз хотят превратить жителей Донбасса в рабов, закрыть шахты, предварительно сбросив в них радиоактивные отходы, видели спасение только в России и обязательно отпускали скабрезные шутки про что-то ниже пояса, радостно встречаемые толпой.
Выступление одной простецкой тетки с российским триколором в руках, которой все долго хлопали и кричали «ура!» и «молодец!», запомнилось мне особенно. Вот кусочек из него, записанный практически дословно:
– Я перенесла шесть операций, я могу раздеться перед женщинами, и они будут в шоке, глядя на мое тело, но покуда бьется мое сердце, я за Таможенный союз с Россией. Россия – Родина моя!.. А ты, Яценюк, сказавший вчера, шо трэба затянуть поясы, ты, падла, сам затяни его на своей глотке…
О Ринате Ахметове не вспоминал никто
Я подошла к двум женщинам и мужчине, стоявшим чуть поодаль, показала свое удостоверение Союза журналистов России и спросила: почему же им так хочется в Россию, может быть, все-таки лучше что-то менять в своей стране, вот Майдан попробовал, может, как-то всем вместе, а?
Договорить я не успела, потому что одна из женщин надвинулась на меня и заорала:
– Ах ты, сука, пятая колонна! Убирайся отсюда, или мы…
Почему пятая колонна я, а не они, мечтающие разодрать свою собственную страну в угоду соседней, я слушать не стала, смалодушничала и, так и не достав маленький желто-голубой флажок из внутреннего кармана куртки, пошла на встречу с юным сталинистом, который даже сдавал деньги на памятник вождю в Донецке.
По дороге мы встретили четырех настоящих шахтеров, приехавших прямо после смены в забое на митинг. Они шли по улице с флажками Донецкой республики и улыбались. У шахтеров были черные, как накрашенные, ресницы от въевшейся в глаза угольной пыли.
– Все хорошо? – спросила я их.
– Конечно. У нас будет своя республика, и с нами будут считаться, – ответили они и попросили сигаретку.
Виктория ИВЛЕВА.
г. Москва.
фото автора.
Продолжение следует.