фото

Продолжение.

Начало в N№ 10 и 11

Доклад на он-лайн конференции «Какова цена национальной безопасности»

2 марта 2021 года. Санкт-Петербург

Как писать о спецслужбах в современных условиях

Андрей Солдатов, главный редактор Агентура.ру

Когда Анна Аркадьевна* меня пригласила, я немедленно согласился, потому что я хорошо помню ту конференцию.** Не побоюсь сказать, что она была для меня достаточно формирующим опытом, потому что мы к тому моменту только запустили наш сайт Агентура.ру, и одной из главных проблем было, собственно, понять: а как писать на такую сложную тему, как спецслужбы?

Наш российский опыт был не очень продуктивен, у нас еще в 90-е годы было какое-то количество журналистов, писавших на тему спецслужб, но, скажем так, этическая проблема, а именно, как писать о спецслужбах, при этом не сотрудничая с ними, стояла очень остро. И те люди, которых я встретил на той конференции — английские, американские журналисты, прежде всего Ник Филдинг из газеты The Sunday Times, стали моими большими друзьями. Я до сих пор с ними просто лично дружу. Помогали они мне и помогают до сих пор, просто понять, как писать на такие сложные темы со всех точек зрения.

И я бы хотел сказать, что, конечно, вот эти двадцать лет – это хороший повод посмотреть на то, как изменилась ситуация для журналистов, которые пишут на такие темы, за это время. Я бы сказал так, что 20 лет назад характерными особенностями для журналистов в этой теме было то, что, во-первых, еще оставалось довольно много офицеров внутри спецслужб, которые помнили 90-е, а именно они в общем понимали, что не могут доверять собственному руководству до конца, что их могут в любой момент сдать, сделать крайними.

Они, подозревали свое руководство и в коррупции, и во всяких нечистоплотных вещах, и это принуждало их идти на контакт с журналистами. И это приводило к тому, что они делились информацией с журналистами достаточно активно, не смотря на то, что уже шла чеченская война и этот повод использовался очень широко для наступления на журналистские свободы.

А второй характерной особенностью было то, что это был очень драматический период для истории нашей страны. И не только вторая чеченская война, но и теракты, которые тогда происходили как на северном Кавказе, так и в Москве и в Центральной России.

И шокированы этими терактами были не только общество и журналисты, но и офицеры спецслужб. И зачастую оказываясь ровно в тех же самых местах, где происходят теракты, вместе с журналистами, эти офицеры тоже шли на контакт. Даже образовывалось какое-то, не побоюсь этого слова, чувство что-ли понимания или товарищества между журналистами и некоторыми офицерами, и тогда происходили совершенно по нынешним временам немыслимые вещи. Например, я мог поддерживать дружеские отношения с взрывотехниками ФСБ, с сотрудниками того самого НИИ-2, откуда произошла команда отравителей Навального. Вещи совершенно немыслимые сегодня.

Тогда те офицеры понимали, что существуют какие-то опасности, существуют проблемы, которые выходят за рамки их подозрительности и их параноидальных представлений о том, как должна управляться страна, и так далее. И это сильно помогало. Это помогало и журналистам.

Третий момент – это то, что, не смотря на серьезные сдвиги, которые происходили в среде СМИ в начале 2000-х, которые очень жестко подавлялись под предлогом зачистки информационного поля из-за второй чеченской войны, и подавлялись всякие следы журналистской свободы даже в самых прокремлевских, самых, я бы сказал, ужасных изданиях, где еще оставались люди по инерции, хорошие журналисты, которые еще помнили о том, как они работали в 90-е на первой чеченской войне или в начале второй чеченской войны,

И это приводило к тому, что в каких-то тяжелых ситуациях, в том же Беслане, я мог рассчитывать на помощь с транспортом, со связью и находил понимание среди людей, работающих там на государственных телеканалах, например. Пожалуй, за одним исключением, я помню, что Маргарита Симоньян и ее люди уже отказывались помогать, в том числе и мне в Беслане. Некоторые люди выделялись, скажем так, всегда.

И это приводило к тому, что в такой ситуации еще существовал обмен информацией, какая-то взаимная поддержка в журналистском сообществе. Это было. И когда даже происходили очень неприятные события, как, например, я помню еще первое уголовное дело от ФСБ через фактически год после этой конференции, о которой мы сейчас говорили, после собственно Норд-Оста, очень много журналистов из проправительственных изданий приехали меня поддержать к следственному изолятору Лефортово. Это было очень важно. Было очень важно психологически.

И было два главных вызова, на которые журналисты должны были найти способ ответить. Конечно, была проблема безопасности, потому что уже были уголовные дела, и мы все помним случай с Григорием Пасько, но все-таки тогда считалось, что шансы, даже когда меня допрашивали в следственном управлении ФСБ, что это приведет к аресту и тюрьме, они не очень велики. Скорее предполагалось, что уголовные дела для того, чтобы отрезать источники информации от журналистов.

Собственно, это и происходило. Мое уголовное дело первое было после Норд-Оста, мы продолжали расследование о реальном количестве погибших. И после того, как стало известно о том, что возбуждено уголовное дело в ФСБ, все мои источники на время, на полгода, как минимум, просто отказались со мной встречаться, разговаривать и так далее.

И второй момент был важен — это репутация. Потому что в тот момент вести какой-то сайт, как наш сайт Агентура.ру, и писать о спецслужбах, это, в общем, было подозрительно. Мол, какой-то сайт, это люди ФСБ, и как мы можем доверять этой информации?

Единственный способ для нас был тогда ответить, это всегда иметь какого-то медиа-партнера, то есть работать еще на какое-то издание, в котором публиковать наши самые громкие материалы. Поэтому мы работали и с холдингом «Совершенно секретно», прятали Галину Сидорову здесь, мы работали в «Московских новостях», как раз когда происходил Беслан, и в «Новой газете». Я бы сказал, что вот этот период очень тяжелый, очень сложный, но в котором еще были возможности для работы, он продолжался примерно до 2010 года, для нас он закончился в 2009 году, когда нас собственно погнали из «Новой газеты» за расследование, в том числе одного из следов в деле гибели Анны Политковской.

И после этого было очень тяжело понять, это был период такой растерянности для тех людей, которые еще остались в этой теме, что же делать дальше? Я помню, что был очень тяжелый момент, когда мы с моими коллегами сидели на одной конференции в Норвегии и пытались посчитать, сколько осталось журналистов-расследователей в Москве. Вообще в целом, не только пишущих о спецслужбах. Мы насчитали 8 человек. Это был очень тяжелый период.

Мы лично нашли странный способ продолжать нашу журналистскую деятельность. Мы стали писать книги для американского издателя, потому что это позволило продолжить работу, а во-вторых, мы писали эти книги по международным стандартам журналистики. Потому что журналистику изобрели не в России и нам было важно, что наши книги, в том числе о ФСБ, редактировали наши коллеги из таких уважаемых изданий, как The Washington Post. Для нас это был знак, что то, что мы делаем, соответствует тем стандартам, которые существуют в международной журналистике.

И такой период, в который мы чувствовали себя крайне одиноко, длился года до 2015, когда вдруг, совершенно неожиданно, по крайней мере для меня, возник новый рост в расследовательской журналистике России. Мы его наблюдаем сейчас, когда появилось несколько новых команд, которые занимаются серьезно очень тяжелыми темами, в том числе и темами спецслужб. Их довольно много. Буквально на прошлой неделе NewYork Таймс сделал даже материал общий про эти команды. Кто-то из них имеет опыт работы в традиционных СМИ, кто-то нет. В основном, они опираются на цифровые способы проверки и получения информации.

Здесь есть, конечно, свои, я бы сказал, сложности, потому что, конечно, цифровыми способами, когда ты исследуешь базу данных, то неминуемо перекос происходит в сторону расследования коррупции, что является, безусловно, очень важной темой, но это не является такой палочкой-выручалочкой. В коррупции, кто рядом с кем живет, не всегда объясняет, почему что-то происходит. Это важная часть истории, но не вся политическая журналистика.

Тем не менее, очень большие были сделаны за последнее время прорывы в этой области. Более того, стало возрождаться то, что было утеряно в начале 2000-х. А именно, стало вновь появляться сотрудничество между журналистскими командами. В какой-то степени это стало проявляться по причинам, скажем так, ухудшившейся ситуации, потому что мы все теперь понимаем, что мы находимся в очень широкой зоне риска.

И после дела Голунова, и после дела Сафронова стало понятно, что журналисты больше не могут рассчитывать на, скажем так, статус свидетеля в уголовных делах о раскрытии гостайны, что может произойти все, что угодно, вплоть до того, что и журналисты могут оказываться пачками в следственном изоляторе Лефортово. Все это вполне возможно.

Поэтому появляется какое-то сотрудничество между командами и оно появляется и проявляется, и развивается, и в разработке тем. Мы видим, что очень многие расследования делаются совместно, причем, делаются совместно как командами, которые находятся в России, так и командами, которые находятся за пределами страны. Причем, здесь очень сложно даже, я бы сказал, различать, где тут международные команды, где иностранные команды, где наши. К чему отнести «Медузу»? Это российская команда или международная команда? Точно – не рижская. И так далее.

Понято, что российские спецслужбы это тоже понимают. Поэтому, собственно, в новом определении, действующем в настоящий момент, государственной измены существует такая вещь, как консультационная помощь международным организациям, уже не каким-то разведкам, а прямо международным организациям. И кто может быть эта международная организация, совершенно не понятно. Это очень большая опасность, как мы это прекрасно понимаем.

И, наконец, то, чем я хотел закончить. При том, что, безусловно, это очень приятно и позитивно, что появляются все новые команды, которые занимаются расследованиями, в том числе и работают по теме спецслужб, есть две вещи, которые мы теряем. Первое, мы все равно теряем аудиторию. Эти команды могут рассчитывать только на аудиторию тех людей, которые уже придерживаются определенных взглядов, являются подписчиками определенных каналов или находятся в каком-то пузыре наших либерально настроенных друзей. То есть общую аудиторию нашей страны мы, к сожалению, уже потеряли.

И второй момент, что даже в самые тяжелые годы, когда были теракты и в России, и в Москве, я помню, что была возможность еще разговаривать с сотрудниками ФСБ. Я помню, что можно было даже кричать на следователя следственного управления ФСБ в Лефортово, говорить, какой фигней вы маетесь, нужно заниматься тем, почему тут террористы приехали в Москву, а не расследовать журналистов, и в общем, они это понимали.

Даже еще пять лет назад достаточно было сотрудникам ФСБ пробить меня и узнать, что у меня 20-летней давности машина, чтобы понять, что я не коррумпирован, и разговаривать со мной как-то серьезно.

Сейчас это утрачено. Есть враги и друзья. Общество жестко разделилось. Разговаривать сейчас с нынешними сотрудниками спецслужб журналистам практически перестало быть возможным. Общество разделилось намного больше, еще больше, чем даже это было 20 лет назад.

Ссылки:

* Анна Аркадьевна .Шароградская, руководитель Института региональной прессы, организатор конференции (внесен Минюстом РФ в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента)

** Конференция «Какова цена национальной безопасности», состоявшаяся 20 лет назад, в марте 2000 года

Фото worldcrisis.ru

К публикации подготовила Татьяна РОМАНЕНКО.