В начале августа, в период судорожного подсчета копеек и прогнозирования желаемых сумасшедших доходов, чтобы понимать, сколько курсов института я могу оплатить сыну, случилась эта невероятная история.
Третьего августа мы снова ездили в приемные комиссии, забирали оригинал аттестата, сдавали в другой вуз, брали платежку и тому подобное. Потом сын стал торопиться на встречу с другом Гришей, одноклассником, уже бывшим, поскольку школа окончена.
Я подвезла его к нашей площади и высадила. Он с весны наладился помногу ходить, чтобы сбросить вес, и очень преуспел в этом. Я приехала домой и быстро уснула, потому что всю ночь – смотри первый абзац – ползала по сайтам институтов.
Три звонка от сына я пропустила. Телефон стоял на обеззвучке. Звонок от мамы Гриши – видимо, по причине своей сверх тревожности – меня разбудил. Ира взволнованно спросила:
— Маша, ты знаешь уже? Наших взяли. Они смогли позвонить – их везут в ОВД Северное Медведково.
Я собралась, одновременно созвонившись с сыном, и написала в Фейсбук Евгению Бунимовичу, не сообразив, что Бунимовичу «как раз в самый раз почитывать в этот день Фейсбук»…
Подхватив Иру, я приехала на улицу Широкая, недалеко от МКАДа, где меня уже ждали. По дороге я нашла-таки последний номер Жени, и созвонилась с ним – мой сын пока несовершеннолетний и то, чем занимается все эти дни Уполномоченный по правам ребенка по Москве – как раз вызволяет задержанных несовершеннолетних.
Иру не пустили – Грише в мае исполнилось 18, и она все пять часов провела на улице. Вова уже сидел у инспектора по делам несовершеннолетних. Весь допрос и протоколирование его ответов прошли тихо. Вова объяснил, что с другом решили погулять по бульварам, это они часто делают, и я тому свидетель.
Вышли на Чистых прудах из метро, был дождь, они пошли в Макдональдс, там был миллион народа, они пошли в Торговый центр – хотели купить зонтик, но там только дорогие, потом где-то на Сретенке поели в КФС, потом вышли на Садовое, пошли по нему, свернули на Каретный ряд, зашли ненадолго в сад Эрмитаж, потом присоединились к какой-то пешей экскурсии, постояли послушали, потом любовались каким-то очень красивым зданием, впоследствии оказавшимся Петровкой, 38 (ГУ МВД РФ). Потом они решили повернуть в сторону Чистых и по бульварам до них дойти. Но на другой стороне бульварного кольца были остановлены работниками ОМОН и затолканы в автобус.
На этом я сказала инспектору:
— Я вот тоже первый раз слышу рассказ. У вас не создается впечатления, что это мало похоже на участие в митинге? При этом вы ведь пишите обвинительный протокол вместо того, чтобы написать бумагу на работника ОМОН, который без причины забрал двух молодых людей. А между тем, вы сотрудник по делам несовершеннолетних и должны их защищать.
Как вы понимаете, бесполезно. Составила словесный портрет, опросила. Куча бумаг. Мы написали, что с протоколом не согласны. Вову еще спросили, не пытался ли кто-то ему предложить три тысячи за участие в митинге, а то предлагают многим… Я пошутила, что «спасибо, что научили, теперь-то уж точно…». Инспектору сказали, чтобы потом нас привела на допрос к следователю Следственного комитета. Мне показалось это странным, я написала Бунимовичу. Он позвонил, сказал, что этого не должно быть, раньше точно не было, но, наверное, тоже побеседуют.
Следователь, не смотрящий на лица, сходу усадил Вову перед собой, меня подальше, и попросил выложить телефон на стол, переведя его в авиарежим. Потом приготовился к допросу.
Я попросила объяснить, в какой процедуре мы сейчас участвуем. Он сказал: допрос свидетеля. И добавил: и еще мы возьмем анализ эпителия (слюны) на предмет наличия наркотических, психотропных веществ, и дабы установить нахождение на учете в наркологическом, психиатрическом и т.д. учетах. Я сказала, что этого не будет.
Мне сказали, что так положено. Я позвонила Бунимовичу. Женя был возмущен и сказал, чтобы я дала кому-нибудь трубку. Трубку взял один из прохаживающихся по просторам зала мужчина в дорогом костюме, который, отойдя немного, сказал Евгению Абрамовичу, что никакой экспертизы делать не предлагалось и все будет хорошо, никаких нарушений.
Бунимович немного надавил, пообещав прессу и собственный приезд. В это время следователь тихо кипел и задавал вопросы анкеты:
— Сколько человек в вашей группе митингующих?
— Двое и мы не митингующие.
— Где ваша группа договаривалась о встрече и какой маршрут вы разработали?
Вова повторял то, что уже говорил инспектору. В это время у меня начинался гликемический криз, поскольку с утра не ела и очень взволновалась с обещанной экспертизой, вернее – так: я, конечно, не боюсь никаких таких анализов у сына, он мне курить-то запрещает, просто навязываемое унижение человеку, который не просто не виновен, но и не обвинен, у которого есть презумпция невиновности – это любого диабетика выбьет в кому. Но по этой теме – следователю по телефону что-то сказали, и он выдал мне лист бумаги, чтобы я писала отказ от такой экспертизы.
Мне, кстати, дали вафли, и стало получше.
Вопросы сыпались еще час-полтора: какие лозунги вы выкрикивали, к какой партии принадлежите, какими соцсетями пользуетесь, какой логин у вас в контакте и проч. и проч.
Следователь начал, конечно, понимать, что участия в митинге тут не было, но у него было задание – централизованное, разработанное заранее, с определенной целью – придать смысл задержаниям. Он не стал досматривать телефон, как это было сделано с совершеннолетними, которых допрашивали потом, кого мы волей-неволей дождались, потому что ждали Гришу.
Потом нас попросили еще раз зайти к инспектору по делам несовершеннолетних, а она протянула новый протокол – извините, пришлось переделать, нам велели впечатать вот тут все подробно, а не ручкой вписывать. Теперь в протоколе вместо двух строчек – «участие в несанкционированном митинге» был новый текст о том, что мой сын обвиняется в участии в митинге численностью 10 000 человек, выкрикивал лозунги «Власть – это мы» и т.п.
Мы, конечно, написали, что мы не согласны с протоколом. Но тут подошел еще один веселый мужичок и сказал, чтобы мы прошли на четвертый этаж – там Вове отдактилоскопируют пальцы и сфотографируют. Я наотрез отказалась, о чем и написала очередное заявление.
То есть, этих экспертиз мы были не обязаны делать, но нам их предлагали в такой форме, что неуверенный и юридически неграмотный человек поплелся бы все эти экспертизы проходить.
В ОВД Вова был с 15.30 до 22.00 часов. Его товарищ больше на час-полтора. Другие еще больше.
Можно, конечно, призывать власть быть потверже на митингах, а значит – пожестче, порьянее. Но необходимо понимать, что это в отношении моего сына вы призываете их быть пожестче, а если и мне вздумается пройти в местах скопления ОМОН, то и в отношении меня.
При этом «а вы не ходите, где не надо» — не работает. Потому что или вы говорите, что закон вам не указ, или по закону – объявляйте зону Москвы запрещенной к проходу нормативным актом. Вот тогда и забирайте москвичей, даже не приблизившихся к зоне митинга, с улиц Москвы.
Вы призываете быть пожестче в отношении молодого парня, которого бросил отец в четырехлетнем возрасте – кстати, генерал-майор МВД, помощник прокурора края по особо важным, заместитель министра внутренних дел республики и т.д. – человек, который не видел его 10 лет перед собственной смертью. И ни один другой человек, в том числе вы, не пришли к такому мальчику и не объяснили, почему надо родину любить и власть бояться. Они не боятся.
Пожестче — в отношении парня, у которого в центральной школе Москвы классные руководители и учителя менялись как рулоны туалетной бумаги, а когда в класс, где на две трети дети одиноких матерей, приходил замечательный какой-нибудь педагог, да еще и мужчина, администрация его сжирала за полгода. А потом этот ублюдочный директор стал замминистра образования области…
К нам – ко мне, матери-одиночке, у которой на руках еще и два инвалида было, за 18 лет не пришло государство и не спросило, есть ли у нас еда?
В начальной школе даже бесплатное питание отменили для таких, как мой сын, а пособие от государства – почему-то до 14 лет – было 300, а потом и меньше рублей. А теперь ему предлагают платить 350 тысяч в год за вуз, потому что с таким образованием, какое было в средней школе, невозможно было сдать долбаный ЕГЭ на высокий балл.
Это вы против этих мальчиков призываете власть быть пожестче? Это вы их называете продавшимися западу? А знаете ли вы, что именно вы и именно этими словами превращаете меня из человека, лояльного к власти, в человека, всеми фибрами желающего смены власти?
Ну, еще, конечно, отвратительный Соловьев: не из-за того, что он несет и как он кипит гневом народным, а из-за того, что власть избирает именно такое информационное оружие, а не диалог. Из-за того, что ОМОН действует по разнарядке, а следователь все равно напишет не протокол «опроса свидетеля», как обещано, а протокол об административном правонарушении, как ему ни рассказывай, что обед в КФС на Сретенке (подтвержденный оплатой с карточки) и участие в митинге – это разные вещи. У него задание.
У них у всех задание – устроить гражданскую войну, натравить нас друг на друга, потому что так легче править, потому что лучше перебздеть, чем недобздеть, как говорила прабабка.
Нельзя быть рьяным, вот что я вам скажу. И надо всегда прикидывать: не относится ли ваша рьяность вдруг и к вашим близким?
Мария Ватутина EchoMSK.
