Дискуссия, развернувшаяся вокруг Кремлевской стены и возможного перенесения оттуда 115 захоронений, нужна, как полагают многие, чтобы отвлечь общественное мнение от реальных проблем. По-моему, это не так, потому что на общественное мнение сегодняшней российской власти плевать. Проблема в ином: обеспечив себе, кажется, уже все возможное в этом мире, власть задумывается о том, где она будет лежать после смерти.
Это естественно, поскольку сущностью тоталитаризма является экспансия: он должен все время наступать, отжирать пространство у других и посягать даже на загробное пространство, которое в силу своей чистой символичности (или, по крайней мере, кажущейся бесхозности) пока не сопротивляется. Ставить памятники, воздвигать прижизненные пирамиды — все это очень совпадает с текущей политикой: вон уж и специальное Федеральное кладбище открыли — для героев и президентов.
Правда, выбрали не очень удачное место — в Мытищах. Кремлевская стена в самом центре Москвы гораздо эффектней, но здесь, вероятно, свой символизм: нынешняя российская политика развивается никак не в стрежне традиционного русского пути с его грандиозными свершениями. Она скорее как-то в Мытищах — вроде и недалеко от центра, но в провинции; безнадежная провинциальность путинской России отражена тут вполне.
Дополнительную коннотацию создает картина Перова «Чаепитие в Мытищах» — там огромных размеров поп с аппетитом пьет чай со сливками, а перед ним робко стоят двое изможденных нищих, отец с мальчиком; оба в лохмотьях и вообще изображены со всей сентиментальностью русского передвижничества. Современней некуда.
Что-то, однако, подсказывает мне, что некрополь на Красной площади расчищают не для того, чтобы убрать кладбище с главной символической территории, а для того, чтобы освободить место. Брежнева и Сталина можно перенести в Мытищи, а вот тех, кто сегодня сочетает идеологию Сталина со стилистикой Брежнева, рано или поздно можно упокоить на самом почетном месте. Я давно говорил, что Ленина безусловно вынесут из Мавзолея — но лишь тогда, когда туда надо будет кого-то вносить.
Заботиться о посмертной славе вообще хорошо — хотя бы потому, что сама мысль об укреплении репутации, о следе, который оставишь, о том, что будут говорить, благотворна. Она помогает удержаться от лишней жестокости, сделать иногда доброе дело, задуматься о великом проекте и т.д.
Беда в ином — в колоссальной несвоевременности такой заботы. Надо вовсе уж не знать российской истории либо слишком глубоко ее презирать, чтобы всерьез допустить, будто хоть кто-нибудь из представителей нынешней власти будет лежать в Мавзолее или окажется посмертно вмурован в Кремлевскую стену.
Я даже насчет Федерального кладбища не уверен, хотя бы и в Мытищах. Понятно, что идея этого кладбища восходит к Арлингтонскому мемориалу в столь нелюбимых нами, а точней — в столь неуклюже копируемых нами США. Но если кто-то из сегодняшних представителей верхнего эшелона намерен с комфортом разместиться в почетном государственном мемориале, им надо очень торопиться. А торопиться они, что вполне объяснимо, не хотят.
Все как в старом, добродушно-кощунственном анекдоте: место на Новодевичьем обеспечим, но ложиться надо завтра. Иначе конъюнктура переменится.
Не надо быть пророком, чтобы понимать: представители сегодняшнего российского истеблишмента будут похоронены в чрезвычайно широком географическом диапазоне — от Лондона до Буэнос-Айреса, от Пекина до Сиднея; часть уедет туда еще до конца нынешнего этапа отечественной истории (поскольку система уже вступила в стадию самопожирания и остановиться не может), другая же часть будет разбросана по зарубежью вследствие смены парадигмы, которая будет хоть и гораздо менее травматична, чем в семнадцатом году, но уж никак не предполагает почетной старости в окружении благодарных сограждан.
Достаточно вспомнить, как разбросал аналогичный катаклизм могилы наших соотечественников около ста лет назад: русские эмигранты упокоились везде, кроме Антарктиды.
Заботиться о посмертной репутации можно по-разному: есть вариант расчищать для себя главный некрополь страны или возводить новый — а можно проявить милосердие или замутить что-нибудь великое; понятно, что первый путь и человечней, и проще, а то великие начинания у нас кончаются все теми же массовыми захоронениями, только не в Мытищах, а в Бутове.
Но у этого первого пути свои издержки. Рассчитывать на посмертную благодарность и бессмертную славу нынешним руководителям России никак не приходится: во-первых, они сделали ставку на самую неблагодарную и легко предающую часть населения, у которой нет ровно никаких убеждений, а во-вторых, Россия любит тех, с кем могла ощущать себя великой. За это она прощает многое.
В этом смысле у наших верховных современников, будем честны, столь же бледный вид, сколь и у двух оборванных героев «Чаепития в Мытищах».