Когда была в Тамбове, а была я там без ноута и Интернета, слышала, ожидая лифта в гостинице, разговор охранников, очень взволнованный:
– С женой развелся? И что ж теперь будет?
– Да черт его знает... Непонятно, как все теперь...
– Да, блин... Дела...
Подумала: ну, вот же мужики, говорят, нечуткие, а они как переживают за своего то ли коллегу, то ли начальника. Прям, как будто это лично их касается.
Вчера приезжаю, читаю ленточку, а оно вона что. Ну, да, коллега и начальник.
И я вспомнила, как несколько лет назад тоже в ленте наткнулась на текст, какие-то воспоминания женщины о начале отношений с мужчиной. Не сразу поняла, чей текст и что за мужчина, просто зацепилась профессиональным глазом, уж очень там была вся анатомия виктимности в двух ее ипостасях, насильника и жертвы, видна как на ладони. Просто пособие для начинающих психологов можно делать. Или страшилку для юных девиц.
Читала – – не могла оторваться, такая захватывающая жуть и тоска, когда видишь, как девочка живая засасывается все больше в паутину, и как из нее соки потекли, и она уже почти не трепещет. Вся моя женская и профессиональная бдительность встала на дыбы и ощетинилась и хотелось туда, в текст, крикнуть:
«Девочка, да куда же смотрит твоя мама? Беги, дорогая, беги от него сломя голову, уходи под любым предлогом, разводись любой ценой, высосет же и шкуркой утрется, спасайся!».
Дочитала, пролистала текст в начало, поняла, кто автор и кто завидный жених. Поздно, значит, не убежала.
Моя любимая Кларисса Эстес называла это поврежденной женской интуицией, когда у женщины не срабатывает сигнал тревоги при покушении на ее Самость, когда за корректностью манер, разумностью доводов, за ласковой обходительностью, за прекрасными обещаниями она не различает Зверя, насильника, в упор не видит синий цвет его бороды.
Это тип насильника, который вовсе не обязательно будет бить морду в пьяном угаре, зачем? Он будет говорить правильные слова, он будет называть тебя «дружочек», а тебе будет хотеться умереть, исчезнуть, или измениться, стать такой, как ему надо, то есть хуже, чем умереть.
С тех пор прошло несколько лет, уже и моя землячка, такая живая яркая девочка с солнечной улыбкой, превратилась в думскую тетку с погасшим лицом постаревшей наложницы.
Сколько таких женщин приходилось видеть – и знаете, с чем они часто обращаются? Как мне его вернуть, ага. Как сделать, чтобы он понял. Чтобы меня услышал. Чтобы стал муж 2.0.
Я всегда спрашиваю: «Что говорят про эти отношения ваши родители?» И знаете, что в ответ? «Они не вмешиваются. Они считают, что мне виднее. Мама к нему хорошо относится: он ей ремонт сделал, он ей в Турцию путевку купил. С папой я эти вопросы не обсуждаю, мы не очень близки». В анамнезе всегда – сиротство, часто при живых родителях.
Начинаем работать – и выясняется, что раньше мама «не вмешивалась», когда лез обжиматься пьющий сосед, а папа «не спорил», когда бабушка заставляла ходить в школу в старых рейтузах с начесом и в катышках, над которыми потешался весь класс – потому что квартира была бабушкина и ее нельзя было сердить.
Ну, и конечно, тексты вроде «Кто тебя, такую безрукую, замуж возьмет? Что, думаешь, самая умная, много воображаешь о себе?» или вечные причитания «Надо уметь терпеть, подстраиваться, что же делать, мне тоже с твоим отцом непросто, но это же семья, ради детей».
Конечно, сиротство в анамнезе и у насильника. И, конечно, это сиротство порой пробивается сквозь броню и тем еще сильнее скрепляет союз: как же она его понимает, как же его жалеет, как же хочет ему помочь.
Но помочь не может, поскольку сама сирота, контейнировать его боль ей не по силам. Свой контейнер он будет строить сам: из денег, связей, власти, верноподданичества и лести, из тотального контроля и вездесущей паутины, и никогда не будет в нем в безопасности, никогда не скажет себе «хватит», потому что так уж устроены люди, что своими силами сделанный контейнер не работает.
А в контейнер, созданный для него другим, взрослый человек может прийти только сам, добровольно, согласившись на зависимость, на слабость, на боль и уязвимость. И на ответственность за уже навороченное, конечно.
Так что можно было бы спеть «Богородица, Путина обними», Ей как раз по силам, но даже Она не может – против воли. Так хоть бы девочек ограждала, а, Богородица? Раз у них мамы непонятно чем заняты.
Но это все душеведческая лирика, а пора бы нам, как охранникам из гостиницы, и о себе подумать. Потому что теперь, говорят, он изволит быть женатым на России.
Вот уж счастье-то привалило. Страшный сон Светланы. И тут могу только повторить: беги, дорогая, уходи, разводись любой ценой, ибо высосет и утрется шкуркой.
Развод, развод! Вот только девичья фамилия... Какая она? Страна-то тоже сирота с опытом насилия. Где ж такой контейнер взять... Все его ищут. Вера могла бы стать, да на ее месте ХСС раскорячился.
Национальная идея, истоки и предки – – оно хорошо бы, но там казаки плетками машут, патриоты слюни пускают и прочие лапти. Либеральная Европа – – она вроде даже предлагалась в 90-х, но утомительно с нами, да и своя рубашка всяко ближе к телу, газ, опять же, пока еще нужен. Левая идея уже раз сконтейнировала так, что костей не собрать, еще раз вряд ли. Есть идеи?
Людмила Петрановская ЖЖ
Фото http://www.deti.zp.ua/
Справка:
Людмила Петрановская – писатель и семейный психолог, уже много лет занимается семейным устройством детей-сирот.
Воспоминания Людмилы Путиной читайте на странице 4 этого номера «АВ».