«Все врачи нахваливали это место, – рассказывает Елена, – Нам говорили, что там о Жене позаботятся. Мне было жалко его туда отдавать, как он там будет справляться без меня, он же домашний ребенок. Я думала, что это как пансионат, что там ему будет хорошо».
Первый раз в интернат Женя попал по путевке от департамента семьи и детства, когда ему было 12 лет. Всего он находился там по полгода. Когда матери Жени нужно было поправить здоровье или сделать ремонт дома, мальчик ехал в Тунгусово.
— В изоляторе он психовал и нервничал, потому что сменилась обстановка. Кричал и рвал на себе одежду. Даже разбил ногой пластиковое окно в изоляторе. Говорили, что Жене тут не место, невозможно было с ним совладать.
Дядя Жени Игорь, вспоминает, что бабушке и маме тяжело было воспитывать мальчика, но они его не бросали. Игорь работает в такси, всегда помогал отвозить Женю в интернат, сейчас возит родственников на суды в Молчаново, что находится в 200 км от Томска. «Ну, хоть бы кто-нибудь попросил прощения».
Парень выделяется среди воспитанников, он достаточно крупный, больше центнера весом.
Неожиданно Женя встает с дивана и пинает телевизор. Максим подходит к Жене, хватает и держит его. Подходит и Валентина, продолжает бить мальчика палкой.
«Чем страшно видео? Обыденностью, — говорит Юлия Копейкина. — Мальчик лежит на полу. Сотрудники никак не реагируют, кто-то ковыряется в телефоне, кто-то вышел из комнаты. Другие мальчики выполняют то, что им сказали взрослые. Максима использовали в интернате как рабочую силу, до сих пор непонятно, почему после 18 лет он оставался в интернате».
Максим просидел на Жене около 17 минут. Женя задохнулся.
«Мы считаем, что Максим послужил опосредованным орудием чьей-то воли, говорит Юлия. – Чужой воли. Воли взрослого человека. С его уровнем развития умственного, интеллектуального он не способен понимать значение отдаваемых ему команд. Он привык подчиняться. Он вырос в системе подчинения. И для него нарушить приказ, ослушаться – это нарушение гораздо больше, он не способен осознать, какие последствия повлечёт вот это вот выполнение приказов. Поэтому мы считаем, что он не виновен».
Родился в деревне Лязгино, что находится в 14 км от Томска. Жил с родителями в ветхом деревянном доме. Сейчас дом пустует.
Из живых у Максима остался только отец, мама умерла несколько лет назад.
— Максим был шустрым и подвижным. Единственное, по материнской линии у дочки и у Максима было косоглазие. Я знаю одно, что у него нарушена психика, поэтому он находился в тунгусском доме для дураков. Максима забрали, потому что я вел аморальный образ жизни. Пил, были компании. Я готов забрать сына, у меня есть все возможности, чтобы его обеспечивать. Пенсии мне хватает.
В интернате Максим был в качестве "санитара", помогал взрослым с другими детьми, мог заправить кровать, мыть полы, пылесосить и любил чистить снег.
После смерти Жени Максима перевели в психиатрическую больницу в Томске.
«Там у него нет своих вещей, тумбочки, досугом больных там никто не занимается, пациенты ходят по коридору туда и обратно», — говорит адвокат Максима Юлия Копейкина.
Женя был в агрессивном состоянии, на нем была смирительная рубашка.
Я понимала, что он неадекватен и слова никакие не понимает.
Я решила при помощи несильных ударов палочкой успокоить Женю.
После того, как Женя пнул телевизор, я сказала Степанищеву: «Максим сядь с ним, посиди, подержи, чтобы он успокоился, только не бей его».
Смерти Жене я не желала.
Со мной на смене была воспитательница Динара Горельская.
Из показаний свидетеля Динары Горельской:
Женя был в возбужденном состоянии. Выл.
После слов Клевцовой: «Максим, посиди, подержи его».
Максим повалил Женю и сел на него сверху.
При этом сказал: «Я сильный, я удержу».
Клевцова ему ответила: «Сильный, сильный».
Я Максиму ничего не говорила и ни о чем его не просила.
Из показаний свидетеля Александры Ткачук:
Я зашла в игровую комнату, чтобы поговорить по поводу бактерицидных ламп.
Дети смотрели телевизор, кто чем занимался.
Особо никто не выделялся, это обычная обстановка в группе.
Многие дети сидели на ковре и поэтому я не обратила внимания, кто чем занимался.
В саму комнату я не заходила, стояла в проходе.
Из показаний свидетеля Людмилы Адамсон:
На полу на животе лицом вниз лежал Женя.
Каких-либо звуков он не издавал, движения не совершал.
Максим сидел на спине Жени, на ногах сидел другой ребенок. Я подошла к нему, отодвинула другого ребенка в сторону и поставила Жене укол в правую ягодицу. Кожа Жени была теплой.
В группе я пробыла не более 15 минут.
В своих показаниях директор интерната Нина Куличенко и специалист по социальной работе Светлана Былина нигде не упоминают, что Динара Горельская подводит других детей к Жене и показывает, как нужно его держать.
Пенсионерка Клевцова работала в интернате с 1994 года. После смерти Жени ее уволили. Она устроилась уборщицей в кафе. Свою вину Клевцова признала. Но суд решение еще не вынес.
По словам сотрудников интерната, перед тем, как выйти на смену, Валентина Клевцова сидела в изоляции с ковидными детьми и ее сразу вызвали на смену.
Местная жительница Лариса Перевозчикова считает, что градообразующее предприятие деревни – это Тунгусовский детский дом-интернат.
«Есть школа, почтовое отделение, администрация, четыре магазина, автозаправочная станция. Основная масса людей работают в школе и в детском доме. Это работа для женщин. А мужчины как-то у нас не у дел. И большинство молодых мужчин работают на вахтах».
«У нас три корпуса: для мальчиков, корпус девочек и лежачий корпус. Группы, конечно, переполненные. Положено в группе по 7-8 человек, а у нас по 11 и 12. Одна няня, один воспитатель. На 10, на 12, на 11 человек это очень мало. Дети тяжёлые. Если допустим у ребёнка начинается приступ агрессии, ты одна не справишься. Есть медицинский персонал, но его не хватает. Врачей не хватает, нет педиатра и психиатра. Не хватает санитаров, всего два санитара на три корпуса. Если нужна какая-то помощь от санитара, то его не дозовёшься. А ребёнок он агрессивный бывает. И боишься не только за себя, а за жизнь других детей. Потому что непонятно, что у него на уме, что он может сделать. Он может и кинуть в тебя, и плюнуть в тебя, и пнуть тебя. Не только меня, но и ребёнка. И броситься, и укусить, и ударить».
Когда Андрей работал главврачом, часто с руководством интерната обсуждались вопросы выгорания сотрудников.
«В любой профессии, будь то профессия пожарного, спасателя, медицинского работника, определённые этапы профессионального выгорания присутствуют. Но связанно это с тем, что, когда ты постоянно видишь страдания другого человека, ну либо ты к ним просто привыкаешь, перестаёшь воспринимать их как что-то особенное, либо ты с этой ситуацией не справляешься, если пропускаешь постоянно через себя. И, соответственно, определённые изменения в психике происходят, в том числе и у сотрудников. Сложно психологически видеть таких детей в таком состоянии. Многие люди, которые впервые посещали Тунгусовский детский дом, выходили оттуда и мне говорили: как тут вообще можно находиться, как тут люди работают. Даже не имели представление, что такое бывает. Что бывают именно такие дети, с такими болезнями. Как они вообще живут. Они живут лишь благодаря тому, что есть персонал, который с ними работает 24 часа в сутки. Я не стал бы винить персонал».
Ольга провела несколько дней в Тунгусово, чтобы познакомиться с девочкой. У Яны спина бифида, это врожденный дефект развития позвоночника, она передвигается на инвалидном кресле.
«До меня забирала одна женщина девочку, она меня предупредила, она мне сказала: «Оль, если у тебя слабые нервы – запасись валерьянкой», – говорит Ольга, – Но думала, что прошла уже столько, что напугать меня вообще сложно. Конечно, знаете, как будто я попала в пионерские лагеря. Бараки страшные. Бараки в лесу. Деревня на окраине же, не знаю даже, есть ли что-то за этой деревней. Сами помещения, неровные полы, вот знаете, страшно. Потому что я была во многих детских домах, сейчас всё-таки есть какое-то обеспечение детских домов, и есть спонсоры там какие-то. А здесь такое ощущение, что я попала в другое время».
«В этой истории самое страшное, я уже говорила, это обыденность происходящего, – говорит адвокат Юлия Копейкина, – То есть сейчас происходит такое привлечение внимания, общественность реагирует сильно на эту историю. Но таких историй, я подозреваю, что в целом по стране немало. Всё, что происходит в закрытом учреждении, это любая система, да, начиная от колонии, СИЗО и интернатов. Я думаю, что большая часть происходящего скрыта от общественности».
В интернате и департаменте семьи и детства от комментариев отказались.
В российских детских домах-интернатах сейчас живут 21 000 детей. После ДДИ их переведут в ПНИ, психоневрологические интернаты, откуда с большой вероятностью они не выйдут до самой смерти. В России до сих пор нет реформ для ДДИ и ПНИ.
В августе 2021 Минтруд выделил 21 млрд рублей на строительство интернатов, других реформ для ДДИ и ПНИ пока нет.
Новый корпус построили и в Тунгусово.
30.09.2005 - 19.12.2020
декабрь, 2021