По данным Министерства образования и науки РФ, в 2011 году было усыновлено 10 816 российских детей. Из них 7416 — нашими согражданами. Легко ли усыновить ребенка в России, с чем сталкиваются те, кто на это решается, — узнавал The New Times
Мы с мужем решили усыновить ребенка несколько лет назад. К точке отсчета подошли в начале 2012 года, когда отправились в районный отдел опеки и попечительства. Нам выдали список необходимых документов, а также бланки для медицинского освидетельствования. Настойчиво спрашивали о причинах: сотрудницу опеки насторожило отсутствие у нас диагноза «бесплодие». Только потом я узнала, что вообще-то чиновники не имеют права спрашивать о причинах и уж тем более требовать отчета о биологической возможности иметь детей.
Документы
Список необходимого выглядел внушительно: справка об отсутствии судимости, копия финансового лицевого счета с места проживания и регистрации, справка о доходах за последние 12 месяцев (в свободной форме), характеристика с места работы, автобиография, свидетельство об окончании школы приемных родителей, согласие проживающих совместно родственников. В нашем случае еще нужно было согласие хозяев съемной квартиры, где мы жили. Два с половиной месяца мы учились в школе приемных родителей, месяц ждали справку о судимости. Остальные документы, кроме медицинских справок, собрали за неделю.
Школа приемных родителей показалась нам полезной, хотя и немного затянутой по времени. Тем не менее большое спасибо: разъяснили основные моменты будущего родительства — юридические, медицинские, генетические, психологические, финансовые. Мы разбирали наши страхи, развеивали мифы о дурной наследственности, изучали особенности разных сложных диагнозов, узнавали о социальной поддержке приемных семей. Нас предупредили, что все детдомовские дети отстают в развитии — но именно потому, что живут без семьи, а с мамой и папой быстро наверстывают упущенное. Есть, конечно, и более серьезные диагнозы, и тогда нужно рассчитывать силы.
Преподаватели школы обещали нам психологическую, юридическую и информационную поддержку в процессе воспитания. Это так называемое сопровождение, которым приемные родители могут пользоваться вплоть до совершеннолетия ребенка.
Медицина
Отдельной проблемой был сбор медицинских штампов в обходном листе, выданном в муниципалитете. Пять диспансеров — туберкулезный, кожно-венерологический, наркологический, онкологический и психоневрологический, а также терапевт, невролог и инфекционист должны были проставить свои печати и подписи (по четыре штампа и две подписи с каждого учреждения), засвидетельствовав таким образом, что мы опрошены, осмотрены и признаны здоровыми, вменяемыми, трезвыми и достойными.
Тут, правда, есть небольшой подвох — «медицина» действительна в течение трех месяцев. Причем в разных отделах опеки на этот счет разные «традиции»: где-то три месяца отсчитываются с момента посещения первого доктора, где-то с момента последнего. В нашем случае отсчет производился с момента получения первого штампа, поэтому бегать по врачам пришлось быстро, чтобы в течение трех месяцев успеть подать документы в свой отдел опеки и попечительства, дождаться комиссии, получить заключение и успеть в тот орган опеки, к которому прикреплен детский дом.
Обход всех докторов мы совершили за две-три недели, и это было немного утомительно. В одно и то же место приходилось приезжать по несколько раз, и все медучреждения оказались хоть и в одном районе, но в разных его концах. Неприятное открытие: некоторые доктора, по сути, те же чиновники — хамоватые, недобросовестные формалисты, не уважающие время других людей. Но мы терпели.
И вот — готово. Все документы на руках, обходные листы заполнились штампами медицинских учреждений, и мы отправились в муниципалитет.
Комиссия
В течение двух недель нам назначили комиссию, посещение которой было простой беседой на кухне — об образовании, работе, планах… Постепенно разговор перестал быть формальным, и сотрудница опеки (та же, что и встретила нас в первый день) стала рассказывать, как она воспитывает внучку, как скучает по ней, уходя на работу. «Зря вы ребенка до пяти лет ищете, — сказала она. — Брать надо грудного, чтобы не помнил ничего, чтобы травм меньше было и чтобы роднее был».
Мы не стали спорить, но дельту до пяти лет выбрали не случайно. Новорожденных детей усыновляют охотно, старших — реже. Поэтому мы решили найти ребенка постарше, пусть с травмами и памятью. И будет он нам самым родным — это и вовсе к возрасту не привязано.
Получив заключение органа опеки и попечительства, мы стали кандидатами! Наконец-то можно было найти малыша и ехать знакомиться, оформлять, забирать.
Наши дети
На сайте www.videopassport.ru/videopassport/ я ввела пол и возраст ребенка. База выдала троих. Я открыла видео первого малыша и поняла, что не могу дальше «выбирать», сравнивая детей по каким-то признакам. Но выяснилось, что у мальчика есть брат. Я посмотрела и видео брата. Оказалось, что второй мальчик очень болен: сердце, сосуды, рахит — последствия алкоголизма матери, задержка развития.
Не скрою, мне стало страшно — справимся ли мы. Двое детей (а родных братьев и сестер устраивают в семьи только вместе), один — болезненный мальчик. Мне про одного-то прежде было страшно думать: смогу ли полюбить, воспитать? Муж тоже засомневался, даже видео смотреть не захотел. Два дня я думала об этом, осторожно интересовалась у знакомых, каково воспитывать двоих, в интернете читала, кто как справляется. Чашу весов перевесила мысль, которой я поделилась с мужем в качестве последнего аргумента: «Представь, что из-за болезней старшего мальчика у младшего тоже нет шансов жить в семье. Они уже два года в детском доме, и никто не решился их забрать. Их двое, нас двое, неужели не справимся?»
Знакомство
Когда все формальности были улажены, нам назначили дату знакомства. Прохладный прием директора дома ребенка вывел нас из состояния радостного предвкушения. Врач, всем видом показывавший, как безнадежны дети, нудно зачитывал диагнозы. Мы попросили привести детей. Первым привели старшего, он оказался очень маленьким, несмотря на свой трехлетний возраст. Брат был крупнее и крепче, хотя младше почти на год. Увидев нас, дети заплакали. Мы неуклюже пытались их утешить, совершенно растерялись. Директор кричала на нас: «Что ж вы за родители, у вас дети так рыдают!»
Ситуацию частично спасли звуковые книжки, которые мы привезли с собой — они все же привлекли внимание старшего мальчика. Младший так и проплакал все наше первое свидание, безвольно повиснув у меня на руках. Домой мы уехали в смешанных чувствах. Но в тот день я уже знала, что это наши дети.
Мы были готовы подписать согласие на мальчиков после первой встречи. Но нас стали отговаривать, мол, присмотритесь, вы торопитесь. Мы не стали спорить, положено отходить десять свиданий — не вопрос. На втором свидании нас стали пугать. Мол, старший ребенок неадекватен, он на таблетках, тут есть специалисты, а вы молодые, без опыта, не справитесь. Заставили съездить к психиатру, который сказал, что эти дети нам не подходят. «Ищите себе одного и здорового, с этими справятся только специалисты», — сказал психиатр. Ни один диагноз при обследовании не подтвердился. Позднее уже я узнала, что, если бы мы отказались, директор отправила бы ребят на иностранное усыновление. Без отказа российских кандидатов этого сделать нельзя.
А потом мы придумали имена. Сколько было споров, вариантов! В итоге решили назвать Михаилом и Платоном — в честь известных политзаключенных. Но выяснилось, что старшего Сашу переименовывать поздно, в его возрасте это станет дополнительной травмой. А младший своего имени толком не знал, и где-то на седьмом свидании мы потихоньку начали называть его Тошей. А когда Сашу воспитательница спросила, с кем он гуляет, он посмотрел внимательно, потом тронул меня рукой и тихо сказал: «Мама». И это было первое его слово.
Свидания протекали странно: сначала было непонятно, как общаться с детьми, как проводить отпущенные нам полтора часа два раза в неделю. Они молчат, побаиваются, пытаются понять, чего мы хотим. А потом времени стало не хватать, уходить не хотелось, а дома я скучала по ним до слез. Было больно от того, что я не знала, как они спят, что едят, как с ними обращаются. Это были мои дети, и без них я страдала.
Суд
Уже во время свиданий мы подготовили всю пачку документов для передачи в суд. Заседание обещали назначить в течение двух-трех недель, уже через неделю после подачи заявления нам позвонили: суд состоится через два дня. Нужно было готовить убедительную речь для судьи, но мы решили импровизировать. На суде слово дали мужу. Вениамин обескуражил судью, заявив, что считает это заседание «необходимой формальностью на пути усыновления». Лицо судьи вытянулось, внутри у меня что-то сжалось от легкого ужаса, но муж завершил фразу словами, немного судью успокоившими: «…и поэтому мы пришли сюда, чтобы пройти и этот этап, как прошли до этого все остальные».
Судья листала документы, задавала случайные вопросы, в конце пожелала нам родить своих детей. Когда она спросила, есть ли у нас еще вопросы, я наудачу попросила, чтобы решение суда было исполнено немедленно. Судья удовлетворила мою просьбу и сказала, что детей мы можем забирать через час.
Мы прибежали в дом ребенка, но нас даже на порог не пустили: день неприемный, посещений нет, документы на выписку не готовы, приезжайте завтра. Я попросила сказать размер ноги одного из мальчиков, которого не успела измерить, думая, что еще будет время, а директор сказала: «Вы должны знать размеры ваших детей. Мать вы или кто?» Воспитатели были добрее и радовались, что мы забираем братьев: за два года никто ими не интересовался, они были «старожилами» этого учреждения.
«Сожгите их прежнюю жизнь…»
20 сентября 2012 года мы забрали домой наших сыновей — Александра и Платона. Сашу и Тошу. Поначалу было много слез, да и сейчас еще бывают. Больше в жизни стало трудностей. Очень много появилось смысла. И счастья прибавилось — когда Тоша обнимает папу за ногу, когда Саша говорит: «Я люблю тебя, мама», когда посреди игры оба останавливаются и бегут к нам, чтобы поцеловать. Это нечасто, это надо заслужить, но с каждым днем счастья становится больше. И нет совсем в нашей жизни слова «приемные». Это наши, родные мальчики... После заседания суда сотрудница подмосковной опеки сказала нам: «Сожгите все документы из их прошлой жизни. А то обязательно найдут и все узнают». Мы не стали спорить, но решили растить наших мальчиков в реальном мире, где дети в семье могут появиться по-разному, и они не становятся от этого лучше или хуже. Чтобы для них не стало однажды шоком открытие об усыновлении, мы с самого начала будем говорить об этом так, чтобы они воспринимали это как вариант нормы. Все частички их сложной личной истории мы сохранили, и если когда-нибудь они захотят ее узнать подробнее, мы передадим их, расскажем все, что знаем, и поможем разобраться.