2012 год российские власти провели в попытках откреститься от всего, что признается в мире нормой
Сколько бы ни дивились дикости реакционного поворота, произошедшего у нас в 2012 году, его размах еще недооценен. В истории почти не случалось такого, чтобы власти великой державы от страха перед сегодняшней действительностью шарахнулись так далеко в прошлое, отгораживаясь от внешнего мира и пытаясь ошельмовать чуть ли не все идеи, утвердившиеся на планете за последние века.
Мракобесием называют враждебность к личной свободе, современному знанию и культуре, притом враждебность, проявляемую открыто и демонстративно.
Разгул мракобесных страстей был, конечно, не единственной приметой прошедшего года, зато, пожалуй, самой бросающейся в глаза. Российские власти, и в особенности их агитактив, у которого на языке всегда то, что у начальства на уме, открещиваются буквально от всего, что в мире XXI века признается нормой.
Такие понятия, как демократия, свобода и революция, права человека, толерантность и либерализм, являются основой политического словаря современного мира. Они давно перестали быть принадлежностью Запада. Эти ценности торжественно признают почти повсюду, даже и там, где плохо соблюдают. Ведь лицемерие — это, как известно, та дань, которую порок вынужден платить добродетели. И только наша домашняя система даже и эту дань платить больше не хочет.
Частично в официальном и всецело в околоофициальном обиходе утвердился свой собственный, ни на что чужое не похожий политический словарик, за версту отдающий немаскирующимся хамством и не умеющей замаскироваться сексуальной озабоченностью. Не либерал, а «либераст». Не толерантность, а «толерастия». Если революция, то, разумеется, «цветная». А если демократия, то ее сторонники «дерьмократы», а сама она – «антихристианское лжеучение о «народовластии». И это не просто болтовня. Это выражение тех перманентных страхов и подспудных установок, которые диктуют большую политику Кремля и за границами, и у нас дома.
Ярая антиреволюционность официальной нашей внешнеполитической риторики подкрепляется резонными с виду опасениями кровавых эксцессов, особенно правдоподобными, когда речь идет о революциях на арабском Востоке. Но, поскольку эксцессы тамошних диктатур никогда не вызывали у официальной Москвы ни малейшей тревоги, само собой возникает предположение, что по-настоящему наши власти страшит не столько перспектива кровопролития, сколько возможность установления там демократических режимов – явления глубоко им непонятного и всей душой отвергаемого.
Притом отвергаемого вовсе не только теоретически. Много ли в сегодняшних Латинской Америке, Азии или даже Африке осталось стран, где парламент, суды и местные самоуправления были бы такими фикциями, а глава государства и полицейские структуры — такими всевластными, как у нас?
Не надо бояться назвать наш строй уникальным. Он действительно ультрастаромоден и ни на что не похож — ни на Западе, ни на Востоке. Еще недавно он этого стеснялся, а сейчас пытается сделать предметом гордости.
Предпринимая очередной компрометирующий Россию демарш, наши власти обычно стараются подчеркнуть его антизападность, полагая, что бросить вызов «золотому миллиарду» — это как-то убедительнее, чем отречься от того, что считает естественным весь мир. Скажем, запрет на усыновление изображается как антиамериканское мероприятие, долженствующее вызвать сочувственный гул во всех уголках планеты.
Возможно, в Кремле так и не понимают, что международное усыновление, особенно детей беспомощных и больных, повсюду, даже и в действительно могучих, весьма самолюбивых и далеко не западных державах считается делом нормальным и добропорядочным. Скажем, в Китае американцы за последние годы усыновили в несколько раз больше сирот, чем в России.
Мракобесие и так-то вещь ущербная. Но его домашняя версия-2012 особенно специфична, поскольку не попадает в резонанс с теми разновидностями реакционности, которые бытуют во многих прочих странах.
Об одном преуспевающем ныне чиновнике рассказывают, как, будучи в 90-е годы скандальным парламентским депутатом, он надумал внести законопроект о преследовании геев. Но куратор от тогдашней кремлевской администрации посоветовал не горячиться. «Думаешь, Европа не поймет?» – озадаченно спросил энтузиаст. – «Африка не поймет!» – засмеялся куратор.
Кураторы сейчас другие. Антигейские законы приняты в нескольких регионах во главе с так называемой культурной столицей. Не прекращаются и вполне правдоподобные толки о принятии такого же закона на федеральном уровне.
Формальный зачинатель антигейской кампании, петербургский депутат Виталий Милонов решил развить успех на фронте борьбы с развлечениями, а также и вообще с культурой и стал одним из главных политических бенефициаров 2012 года, доказав, что сегодня можно войти в большую политику простой подачей доносов на устроителей и участников любой публичной акции, отличающейся от церковной службы.
И это лишь часть общего наступления на любые разновидности и на любых действующих лиц современного искусства, начиная от приезжих звезд поп-музыки Мадонны и Леди Гаги и кончая политизированным новосибирским художником Артемом Лоскутовым, оштрафованным за мнимое оскорбление чувств верующих размещением иконоподобных изображений на лайтбоксах.
Отлаженная машина борьбы с искусством дала в прошедшем году осечку всего только раз – когда мановением невидимой руки были выброшены 117 стандартных доносов, поданных по случаю организации в Эрмитаже выставки английских художников братьев Чепменов.
Стукачам изменило чутье. Директор Эрмитажа – доверенное лицо Путина, и на его выставочную площадку юрисдикция мракобесов пока не распространяется.
Впрочем сами художники, иронически извинившись перед теми, кто изображал себя оскорбленными в религиозных чувствах, заверили, что больше в Россию ни ногой. И это не случайные слова.
Современному искусству любых жанров, и привозному, и собственному, в общем-то нечего делать в сегодняшней России. К этому шли шаг за шагом.
В 80-е — 90-е годы позднесоветские и российские художники, кинематографисты и музыканты были европейскими звездами. Нулевые годы звезд такого калибра уже не принесли. Ну а сейчас то, что еще осталось, шельмуется, загоняется в резервации и должно быть готово к окончательному удушению в любой момент.
Наша страна и в этом выпадает из мирового движения. Иранское кино, едва терпимое, а часто и гонимое тамошним режимом, славится повсюду. Несколько выходцев из исламских стран входят в мировую обойму знаменитостей архитектуры и дизайна. Художник Ай Вэйвэй преследовался и арестовывался китайскими властями, но всемирной славы добился, работая у себя на родине.
Наша страна за последнее десятилетие сделалась глухой провинцией мировой культуры и науки, а сейчас, трудами вырвавшихся на оперативный простор реакционеров, превращается в выжженную землю. Не то что в официальной, но и в полу – и даже в четвертьофициальной сфере не остается места даже самому осторожному и самому компромиссному свободомыслию.
Хулиганские доносы в стиле разборок в подворотне, которыми думские депутаты поодиночке и целыми коллективами осыпают Владимира Познера, – это знак времени. Респектабельность и известность никого больше не ограждают.
Даже у самого разрушительного явления вроде бы должна быть и конструктивная сторона. Какое общество хотят соорудить мракобесы или, если выразиться точнее, к чему они тянутся своими инстинктами?
На процессе феминисток из Pussy Riot перед тем, как вынести приговор, гораздо более суровый, чем тот, что полагался бы за такие же деяния по законам Российской империи с ее государственным православием, подробно рассуждали об установлениях древневизантийских церковных соборов.
Это не было случайной промашкой. Древневизантийская идея «симфонии» государства и церкви, хотя еще и не записана в законы, но уже сделана практикой текущей политики. Точно так же в эту практику широко вошел и не принятый пока еще закон о наказаниях за богохульство. Так что картина понемногу складывается.
Если по зернышку отобрать из всего этого хора злобных выкриков и нелепых предписаний какой-то «образ желаемого завтра», то получится что-то вроде комбинации византийского средневековья с ультраконсерватизмом эпохи Николая Первого – именно той, кстати, когда Белинский ввел в широкий обиход слово «мракобесие». А все, что на нашей планете произошло потом, истерически отрицается или шельмуется.
Утопия, конечно. Причем из самых нелепых. Но любая нелепость имеет свой смысл и свою сверхзадачу. Смысл этого словесного побега в прошлое – растущий страх нашей властной системы перед действительностью. Это попытка просто спрятаться от проблем, которые можно решить только ценой отказа от привычных навязчивых идей и путем примирения с реалиями нашей страны, а заодно и всего сегодняшнего мира.
Но спрятаться все равно не получится. Резонанс мракобесной кампании в массах оказался гораздо ниже ожидаемого. У рядового человека тысяча конкретных причин для недовольства властями, и никакая реклама безумного антисиротского акта, никакие попытки ввести в школах закон божий и уж тем более никакие доносы на Леди Гагу от этих проблем его не отвлекут.
Да и само лицемерие действующих лиц всей этой кампании слишком уж навязчиво лезет в глаза. Случайно попавший в фокус общественного внимания один из самых громкоголосых ее глашатаев, думский вице-спикер Сергей Железняк категорически не похож на византийца, кроме разве что готовности приспособиться к чему угодно.
Несмотря на базовое свое образование флотского политработника, он стремительно вписался в рынок, стал долларовым миллионером, привык к роскоши, эвакуировал большую часть своей семьи за границу, вестернизировался, старательно стилизовал свой внешний вид под человека из западной богемы и сейчас пытается доказать развеселившейся публике, что все это очень даже совместимо с ультрапатриотическими разглагольствованиями с думской трибуны.
Железняк искренне не понимает, чем же он хуже прочих своих коллег. А он и не хуже. Все они одинаково фальшивят и одинаково не собираются жить той жизнью, которую проповедуют другим.
Прошедший год показал, как далеко может зайти неадекватность нашей власти. Но он же напомнил и о том, что загнать страну обратно в забытое прошлое не под силу всем реакционерам, мракобесам и доносчикам, вместе взятым.