Сегодня все больше жителей городов и мегаполисов говорят, что их не устраивает современная городская среда. В районах новостроек неуютно, почти нет маленьких кафе, театров и других культурных пространств, гигантские жилые муравейники, разделенные пустыми пространствами и широкими проспектами, плохо действуют на психику и не способствуют здоровой коммуникации.
Петербургский архитектор Михаил Филиппов считает, что города будущего должны выглядеть как исторический центр Петербурга. О Петербурге как образе будущего мы говорим с архитектором, ведущим практиком неоклассицизма, автором множества зданий и градостроительных комплексов, лауреатом семи международных премий Михаилом Филипповым и архитектурным критиком, главным редактором журнала "Проект Балтия" Владимиром Фроловым.
– Михаил, мне кажется, сегодня почти всякий разговор об архитектуре современного города упирается в то, что ее не существует, – почему так происходит? Наверное, вы долго об этом думали, ведь одна из ваших премий – это “Стиль 2001 года”, премия, полученная в Японии в 1984 году.
– Люди не видят в современной архитектуре никакого искусства. Люди всегда любят те места, где они живут, включая новые районы, им нравятся деревья, детские площадки, природа. Если их спросишь: где тут у вас архитектура, – они ответят: нет, за этим мы едем в центр Петербурга, а то и в Венецию, и в Париж, вот там архитектура. И это уникальная ситуация, которой не было никогда за всю историю человечества. В любую эпоху, когда строились новые города, люди так любили свою архитектуру, что готовы были сносить все прежнее, чтобы построить свою иллюзию. "Люблю тебя, Петра творенье" написано о новостройке, в которой жил Пушкин, ведь 70% тогдашнего города было построено при его жизни. А чтобы люди не понимали, не видели в своей собственной архитектуре искусства – такого больше не знает история.
– А может, это навсегда?
Люди не видят в современной архитектуре никакого искусства
– Может быть, но тогда наша архитектура – это образ конца света.
– Владимир, вот Михаил прочел лекцию об архитектуре в Новой Голландии, а вы ведь тоже предоставили Михаилу площадку в своем журнале – почему?
– Мы в прошлом году делали выставку про будущее городов на малой сцене Александринки. Сегодня о будущем городов говорят, как правило, только в утопическом, технологическом варианте, говорят о городской среде, о комфорте. И все это нужно, без комфорта нельзя, но где же то, чем мы должны восхищаться? Получается, что мы смещаем акцент с главного на второстепенное.
И мы решили на своей выставке не выступать с критикой урбанистики, а просто показать, что будущее может быть разным. Мы показали 12 городов будущего, там были и утопические модели, и устрашающие антиутопические, связанные с катастрофой. Там была трехчастная композиция, и верхний уровень как раз представлял Михаил с его Петербургом – городом будущего. И каждый человек, и каждый город, и человечество в целом самостоятельно делает выбор между этими вариантами: можно выбрать страшный подземный вариант, а можно – связанный с тем, что является красотой для большинства людей.
Повторяю, никто не спорит с идеей комфорта – никому не хочется жить в неудобном городе, хотя есть такие архитектурные концепции (например, деконструктивизм), которые создают сложное для восприятия и зачастую неудобное пространство. Но я думаю, что сегодня важно помнить о главном – об идентичности, о собственном лице города, которое у Петербурга как раз очень ярко выражено, продолжать ту традицию, о которой писал Анциферов в "Душе Петербурга". Это и есть по-настоящему интересная задача для архитектора и для того, кто занимается городской средой как частью архитектуры, а не наоборот.
– Смотрите, Михаил, сейчас же появились такие люди, как Варламов, которых очень занимает городская среда. Может быть, сознание того, что российские города устроены неправильно, все же проникает в общество?
– Хочу сказать еще два слова о той выставке, о которой говорит Володя: моя работа единственная была никакой не утопией, там 20% уже построено, осуществлена, казалось бы, утопическая идея – во дворах нет вообще никакого транспорта. Думаю, это единственный проект в мире, где внутриквартальные проезды поставлены на нижний уровень. В Японии есть 12-уровневые города, но это не о том. А нам удалось все это согласовать и построить – под Москвой, рядом с МКАДом, этот квартал и фигурировал на выставке. На самом деле сейчас у нас происходит огромный кризис новых районов, люди не хотят покупать там жилье. Вот застройщикам и понадобилась такая опция, как архитектура, а ее видят только в старых формах.
Сейчас я перехожу к очень серьезной вещи – для чего нужен красивый город? Не только тем интеллигентным жителям Петербурга, которые понимают, где они живут, а вообще всем. Оказывается, сейчас во всем мире единственная константа градостроительной политики – это охрана памятников, охрана центров городов. Именно в них размещены все политические, финансовые, культурные центры, никакие новые сити не превзошли старый город. Так что выбор человечества связан именно с охраной памятников.
– Это очень понятно и близко, особенно петербуржцам, но вспомним хотя бы историю со второй сценой Мариинского театра, изуродовавшей дивный старинный квартал, исторгшей дружный вопль "Уберите сарай!". Казалось бы, очевидно, что это античеловеческая архитектура, но она продолжает появляться – это дешево, выгодно строителям, которые хотят выше, больше, теснее, и в результате у нас возникают такие районы, как Шушары и прочие гетто.
– Строить хорошо – не дорого. Разговоры о том, что в старых районах живут богатые лохи или буржуи, это неправда. У нас в Петербурге, да и в других городах есть опыт дешевого, но классицистического строительства – это послевоенная застройка, так называемые "пленные немцы". Это лучшее, что породило градостроительство ХХ века в мире.
– Но эти дома, по крайней мере в Петербурге, жгут, чтобы снести и построить там высотки!
– Да, происходит варварство, опустошение, исчезновение вкуса. Посмотрите, как реставрируют памятники архитектуры – они не в состоянии продолжить метр утраченного карниза. То есть они поставлены в такие условия, что им нужно двинуть залежавшиеся на складе уродливые профилечки вместо классических обломов. В Петербурге этого меньше, а в Москве – просто бедствие.
– Владимир, то, о чем говорит Михаил, – избавление от уродства и возращение к человеческой архитектуре – это не утопия?
– Будущего мы не знаем, но я сопоставляю хрущевку как архитектурный объект с черным квадратом Малевича. Именно с коробочки хрущевки начало развиваться панельное строительство, и даже сама форма здания была потеряна. Изначально модернисты говорили, что это дома на 50 лет, сейчас ясно, что они могут прожить дольше, что многие даже можно надстроить, тем не менее, их моральное устаревание было заложено изначально. Вероятно, что-то подобное будет происходить и с современной 25-этажной застройкой.
В сегодняшней архитектуре очень сложно найти какую-то ценность. Есть хорошая книга английского писателя Джеймса Балларда "Высотка" – это рассказ о социальном одичании, варваризации людей в самом современном доме. Сама форма здания, его нечеловеческий размер предопределяет поведение человека, возникновение классового разделения и вражды. Наверное, что-то подобное можно будет со временем написать и о наших новых районах в Петербурге. Отдельный вопрос – что делать с этими пространствами, но, наверное, надо хотя бы новые строить исходя из какой-то другой парадигмы.
– Михаил, возможно ли это?
Знаковые дорогие здания стоят всю жизнь, определяя основной силуэт города
– Володя говорит о долговечности, но это не наша проблема. Средний возраст нью-йоркского небоскреба – 16 лет. Знаковые дорогие здания стоят всю жизнь, определяя основной силуэт города, но в целом этот силуэт похож на двигающиеся гребенки, он меняется чуть ли не каждый месяц.
И еще Володя говорит о Казимире Малевиче, что гораздо интереснее. Я сейчас живу в той квартире, где Малевич в первый раз выставил свой "Черный квадрат": на частной квартире в доме Адамини. Малевич – великий пророк, он предсказал будущее ХХ века. Давайте представим себе иконостас XVIII века – он же как фасад особняка дворцового типа, там есть центральный вход и два боковых, у него есть главные ряды и верхний служебный ряд, а истинные дети и родственники царя, то есть христиане, живут на втором этаже, в деисусном чине. Так вот, пятиэтажка, которую сейчас сносят, – это иконостас из черных квадратов. Икона – это изображение некой реальности, которой мы не видим. Высокий русский иконостас изображает здание, и если иконы там заменить черными квадратами, то мы получим спальный район.
– И все же, кто победит – застройщик, который хочет больше и дешевле, или красота и качество?
– Красота уже победила. Главное – это аутентичность формы как таковой. Да, она станет ветхой, и ее прекрасненько переложат, как перекладывают в Японии каждые 50 лет древние храмы.
– Но вы же сами говорите, что даже это делать некому, что все заменяют грубыми подделками?
– Повторяю, главная константа градостроительной политики во всех городах мира – это сохранение памятников архитектуры и градостроительства, хотя тут есть множество нюансов, и иногда идет очень сильная борьба. Я утверждаю, что главным критерием памятника архитектуры является не прочность постройки, а красота. То, что красиво, будет любовно отреставрировано или восстановлено. Так что такая зыбкая и неопределенная категория, как красота, становится фундаментом градостроительной политики. А градостроительная политика – это все на свете, включая здоровье, финансы, политику и культуру, это наша жизнь.
– Владимир, вам такая позиция не кажется мало реалистичной?
– Нет, я не думаю, что роль красоты исчезнет. А вот непонимание этой красоты, потеря способности отличать красивое от некрасивого действительно может грозить обществу, если продолжится эта порочная практика подмены подлинных исторических памятников их приблизительным повторением. Это хорошо видно по фасадной скульптуре – когда фасад переделывают, часто современные скульпторы работают на скорую руку и не могут даже приблизиться к той красоте, которая там была. Это проблема. Если мы ее не видим – тогда да, все пропало. А если хотя бы небольшой процент населения видит: ой, что-то тут не то, – тогда со временем все это заменят на нормальные работы.
– Да, это о реставрации. Но мы говорим о городе будущего – мы же не можем все время копировать старые формы. Архитектура – это наше мировоззрение, наш человеческий образ в данную эпоху, и если этого образа нет, то в какой-то степени и нас тоже нет.
– Почему невозможно повторять исторические образы? Искусство всегда было основано на повторе. Английский критик Брайан Хэттон пишет: если нам что-то нравится, "давайте это еще раз сыграем" – перефразируя фразу "Сыграй это еще раз, Сэм" из фильма "Касабланка", он говорит: “Построй это еще раз, Сэм”. Воронихин создал свою версию собора святого Петра на Невском проспекте. Это возможно – и это все равно будет отражением нашего времени. А те неудачи, которые мы сейчас видим, – это от отсутствия внимания, точности – или мы делегируем ее компьютерным технологиям, считая, что так будет лучше, но они выполняют задание не как живую форму. Проблема в этом.
– А вы как считаете, Михаил?
– Все самые выдающиеся всплески в истории искусства, прежде всего Ренессанс, – это возвращение, как пишет Альберти, к изящному вкусу древних – к нему надо возвращаться и больше ни о чем не думать. Это во-первых, а во вторых, мы все заражены прогрессизмом, нам кажется, что что-то развивается. Ничего не развивается, мы уже наелись этим прогрессизмом ХХ века со всеми его ужасами и трагедиями. А самое выдающееся произведение всех времен и народов построено в V веке до Рождества Христова, это Парфенон, и никакого прогресса с точки зрения его эстетического качества с той поры не произошло.
Есть еще один отрицательный феномен – творческое самолюбие архитектора. На самом деле это чистейшая иллюзия, и за желанием архитекторов выразить себя стоит настоящий парад униформизма. Во всех странах мира одинаковые левые художники в одинаковых разрушенных фабриках выдают одинаковые произведения, они одинаково одеты, одинаково разговаривают и видят друг друга.
– И кураторы пишут одинаковые тексты на птичьем языке…
– Да, с англицизмами. А классики тоже, может быть, делают похожие вещи, но, как говорил Александр Бенуа, классика может быть банальной, но она никогда не бывает пошлой. Индивидуализма нет – ни в правде, ни в неправде, просто неправда позиционирует себя как индивидуальность.
– Но все равно модернистские идеи явно побеждают.
Посмотрите на пешеходные улицы Москвы и особенно Петербурга – вот где победа-то, несмотря на все огрехи и издержки!
– Есть еще нравственная победа. Вот вы живете в Петербурге, вы горожанин и зритель архитектуры – вы много знаете людей, которые считают модернистский город полноценным? Посмотрите на пешеходные улицы Москвы и особенно Петербурга – вот где победа-то, несмотря на все огрехи и издержки! Вот где колоссальные средства потрачены не впустую, а так, как потратила их Екатерина II – на создание фундамента, на котором стоит Петербург, на укрепление его гранитом. И сейчас я считаю важнейшим делом в Петербурге облицовку всех его пешеходных зон гранитом, причем сейчас это можно делать гораздо более качественно, чем раньше, сейчас его режут по новой технологии, легко, как масло. И гранита у нас много – мы можем облицевать еще сотню таких городов, как Петербург, и никакого ущерба Карелии от этого не будет.
– Я выросла в старом городе, на Петроградской стороне, я не понимаю улицу, где дома стоят не в ряд, и уютно мне только в старом доме с небольшими окнами и высокими потолками. Как сделать так, чтобы к нам вернулись принципы уюта и стройности, царящие в историческом Петербурге?
– Во всем мире города, от Вашингтона до Токио, застроены по простым и ясным классическим принципам: это сочетание радиально-лучевой и прямоугольной систем. Квартальная застройка – улица-коридор и квартал как площадь, как сквер. То есть внутренний двор должен быть полноценным, а не двором-колодцем, и во дворе-сквере должны быть полноценные фасады. Тут у Петербурга с его дворами-колодцами есть огромный недостаток. Город должен быть построен из пересекающихся площадей, как и было в Москве и Петербурге, и на этих площадях довлел храм как основная доминанта. Посмотрите, как в Петербурге Дворцовая площадь через Конногвардейский бульвар перетекает в колоссальное пространство перед Адмиралтейством и в Исаакиевскую площадь, а Исаакиевская переходит в Мариинскую, а с другой стороны через Миллионную улицу – к огромным пространствам Марсова поля. И таким город должен быть везде: небольшие площади-дворы, где каждый чувствует, что живет в памятнике архитектуры. Это не так сложно – ведь и в квартире вам нужна ясная осевая композиция каждой комнаты, переходы из комнаты в комнату. Так же должен быть устроен и город.
– Владимир, вы согласны?
– Да, в каком-то смысле каждый может начать со своей квартиры. Конечно, перейти от нее к городу сложно. Но, наверное, если мы можем улучшить хотя бы свой двор, это может стать началом преобразования города.
– Михаил, а вы думаете о том, как сделать и другие города, новые районы такими же прекрасными, как старый Петербург?
– Любая проблема решается проектами, доставшимися нам от разработок, сделанных в 1913 или 1916 году. Есть проекты Фомина и Лидваля, решающие все – вплоть до кондиционирования. У нас строились великолепные доходные дома, но с революцией все это рухнуло. Всем нравятся исторические центры, и чтобы их спасти, можно создавать локальные – как бы исторические центры. Я и такой уже построил в Сочи. Альберти полностью копировал старые формы, а я не копирую, у меня нет реплик, я использую темы, стоявшие намеками во всей европейской архитектуре начала ХХ века – например, использование псевдоантичных руин. А вот сталинскую архитектуру я отрицаю. Надо искать свой язык, делая старт с 1916 года, когда был построен последний дом в духе неоклассицизма.
– Получится ли переломить тенденцию строительства страшных многоэтажных гетто?
– Завтра это сносить не будут. Но никто не считает их архитектурой: это фоновые бараки. В хрущевках хотя бы была романтика – такие временные станции перед перелетом на Луну.
– Владимир, а вы верите, что идеи Михаила смогут победить?
– Все дело в нашей нестабильности. Все строят, не глядя друг на друга. Может быть построен хороший дом, а рядом – чудовище. Так что это вопрос некоего пространственного уважения. Нужны меры регулирования – тогда будет возможен постепенный возврат к нормальному гуманному строительству, а когда люди научатся договариваться, тогда станет возможен и возврат к ансамблевому подходу.