Ведущий украинский драматург, режиссер, сценарист Наталья Ворожбит пишет по-русски и по-украински. Наталья – одна из главных авторов театрального движения "Новая драма", идеологом которого был режиссер Михаил Угаров, руководитель Театра.док. Была сценаристом сериала Валерии Гай-Германики “Школа”. В Украине получил большую популярность фильм "Киборги" о боях за Донецкий аэропорт по сценарию Ворожбит. В киевской студии Радио Свобода Наталья Ворожбит вспоминает своих друзей Михаила Угарова и Елену Гремину, рассказывает о работе в театре и кино, и о том, почему она больше не приедет в Россию.
– Наталья, если бы разговор шел в украинском контексте, наверняка вас бы для начала спрашивали про фильм и сериал “Киборги”, поскольку вы сейчас получили всенародную известность как автор сценария. Я же начну разговор с ваших отношений с Театром.док, с Михаилом Угаровым и Еленой Греминой, с которыми вы долгие годы находились и в дружеских, и в профессиональных связях. Что теперь будет с проектом, который Угаров хотел делать в Театре.док, я имею в виду вашу пьесу “Плохие дороги”?
– Он начинал репетиции. Я всегда очень хотела, чтобы Миша поставил мою пьесу. Он брался за “Демонов”, но не получилось почему-то. Так надо, наверное, было. Зимой получила от него письмо, что “очень нравятся “Плохие дороги”, хочу”. У меня сохранилась эта переписка. Я написала: “Мишенька, конечно, вы и только вы. Вы единственный режиссер в России, с которым я готова это пережить сейчас. У меня много страха, опасений по поводу этого текста в России, я не хотела в принципе, чтобы он там ставился. Но вы единственный человек, которому я готова это дать”. На сегодняшний день ничего не изменилось, я больше не готова с кем-то из режиссеров делить этот опыт.
– Почему? Это же семь историй о зле, о неоднозначности человеческой натуры, о том, что война в принципе не может быть добром, о том, что человек, который в мирной жизни был паинькой, зайкой, нежным цветком, оказывается способным на убийства. Там есть перевертыши, как в сериале “Черное зеркало”, когда человек думает о себе, что он добр, а в финале эпизода обнаруживает, что его природа абсолютное зло. Для меня экзистенциальный опыт этой пьесы таков.
– Я в принципе травмирована режиссерами. Я из тех драматургов, которые болезненно переживают неправильное прочтение и так далее. Я вдвойне травмирована интерпретациями “Саша, вынеси мусор” в России. Виктор Рыжаков хорошо поставил эту пьесу, но там есть несколько акцентов, которые меня огорчили. Я поняла, что российский артист не может играть украинского военного с сочувствием и серьезно.
– Там история в том, что украинский военный умирает, полковник, человек, который всю жизнь провел в вооруженных силах, он преподаватель. После его смерти с ним разговаривают его жена и его падчерица. Он говорит в финальной сцене, извините за спойлер: “Девушки, мне нужно вернуться, идет война. Я должен. Умершие от разрыва сердца взрослые блистательные мужики, мы хотим вернуться в Украину для того, чтобы помогать стране в борьбе за свободу”. Я вообще поражаюсь, что в России взялись за эту пьесу.
– Я тоже, я считаю, что это очень смело. Витя один из моих любимых режиссеров, ничего, кроме благодарности не испытываю. Но вот эта штука, которую я заметила: чуть-чуть смещен акцент, и уже по-другому. Я читаю российские рецензии о том, что “украинские военные жаждут войны, и только украинские женщины могут остановить этих безумцев”. Я это не вкладывала. Я поэтому боюсь этих трактовок. Много замечательных режиссеров ко мне обращаются за этой пьесой, но я пока морально не готова, тем более это никак не смогу проконтролировать, учитывая, что я туда не езжу.
– Сколько вы не ездите в Россию?
– С весны 2014 года.
– Это ваш моральный выбор? Или есть какие-то на уровне МИДа препятствия?
– Моральный. Я думала, как мне быть с этой ситуацией. Просто приняла для себя решение не ездить, пока существует такая политическая ситуация.
– Почему вы покинули Россию, у вас же была отличная карьера? Вы 10 лет проработали в Москве, вы одна из звезд Новой драмы, модный драматург. Вы успешный сценарист кино, очень востребованный, сценарий “Школы” Гай-Германики был вами сделан.
– Знаете, я же просто вернулась здесь жить. Это была "оранжевая революция", конец 2004 года. Я уехала, опять же, по зову сердца, никогда об этом не пожалела. До самой войны, до Майдана я работала с Россией постоянно, не переставала писать. Я писала и сериалы, и полные метры, писала для театра, постоянно туда ездила, потому что там часть моей жизни, огромное количество моих друзей, прекрасных людей. По профессии мне там было очень интересно. Если бы не эта ситуация, я бы продолжала так работать. К счастью, профессия драматурга подразумевает, что ты можешь жить где угодно.
– И ставиться в Лондоне, например. Ваши пьесы идут в Лондоне.
– А тут, к великому ужасу всех, то, что случилось, то случилось. Я теперь не езжу. Мне стало легче, когда я приняла это решение. Мне снились все эти годы сны, что я в Москве. И мне, с одной стороны, стремно, что я пообещала себе: что я здесь делаю? А с другой стороны, думаю: зато я вижу Мишу, Лену.
– Вы приезжаете в Москву в сновидениях, оказываетесь в Театре.док, среди друзей, в очень интеллектуально знакомой и психологически комфортной, родной обстановке, где все люди имеют определенные взгляды на войну в Украине, на агрессивную российскую роль в этой истории. В Театре.док было несколько проектов документальных, связанных с войной. “Война близко”, например. Возможно ли сейчас продолжение работы над “Плохими дорогами” на основе каких-то записок Угарова?
– Пока нет. Не думаю, что Миша много успел. Он только начинал кастинг. Наверное, он об этом достаточно много думал. Он мне писал: “Наташа, никто так не сделает, никто не найдет таких актрис, а я найду, я знаю”. Это было так здорово. Мы договорились: у тебя есть страхи, напиши о них, будем это все обсуждать. Тут я была спокойна. Сейчас не хочу.
– Наталья, я слышала, что “Плохие дороги” в Украине были восприняты не вполне однозначно, вас упрекали в том, что это недостаточно патриотическая пьеса. Это было?
– Мы подавали на питчинг не всю пьесу, а три или четыре новеллы из семи. Действительно, мне передавали потом, что она не прошла, не получила госфинансирование из-за неоднозначности, недостаточной патриотичности.
– Я не нашла там ничего неоднозначного, признаться. У этой пьесы четкий антивоенный и гуманитарный пафос.
– Я не берусь анализировать.
– Все акценты, кто агрессор в этой ситуации, совершенно ясно видны. Там используется бранная лексика. В России сейчас это предмет цензуры. В Украине это важно?
– В “Киборгах” достаточно много нецензурной лексики. В авторском кино это допустимо, у нас нет такой жесткой цензуры.
– В первой новелле в “Плохих дорогах” есть перекличка со сценарием “Киборгов” (героиня и ее возлюбленный, военный из АТО). Как выстраивались “Киборги”? Вы же начинали писать, когда еще события в аэропорту не закончились. Вас пустили в сам аэропорт или нет?
– Нет, конечно.
– Вы выстраивали сценарий по разговорам с бойцами?
– Да, я брала много интервью, ездила в зону АТО и была где-то близко. Я что-то слышала, что-то видела издалека, была в военных частях, общалась на местах и с добровольцами, и с военными, с регулярной армией. Я бы без этого не взялась, это было мое условие, что я должна поехать, посмотреть, пообщаться. В аэропорт я бы не поехала, честно говоря, у меня не было желания умирать ради сценария. Меня бы никто туда и не пустил. Человек, который меня сопровождал, меня ограничивал. Я не переслушивала эти интервью, я никогда их не переслушиваю, просто приехала и записала все, что запомнила, что самое сильное впечатление произвело. Вот это все когда я выложила перед собой, то начала плести из этого историю.
– Там пятеро героев?
– Пять основных, но еще несколько таких почти основных. Они едут на ротацию, почти все первый раз в аэропорт. Все очень разные, из разных социальных слоев, разных убеждений совершенно. Вот они оказываются в одном месте, где неизбежно нужно договариваться, неизбежно ради чего-то большего нужно находить общий язык.
– Образовательный ценз разный.
– Абсолютно. Там есть с высшим образованием музыкант, есть просто военные, есть пожилой человек, военный в отставке.
– Я несколько раз слышала от людей, которые либо были в АТО, либо снимали людей в АТО, что там появляется неожиданно склонность к философским разговорам. Это так?
– Конечно, потому что там огромное количество времени ты просто ждешь, ты же не все время воюешь. Огромное количество времени занимает быт и ожидание. Описание этого быта мне показалось тоже очень важным, не вошло, правда, в фильм почти, но может, в сериале будет. Очень много быта, он интересный, дикий, совершенно завораживающий: как люди в этих условиях умудряются спать, жить и все остальное. Плюс у них много времени для разговоров. Когда меня упрекают: да ладно, будут парни вот так говорить... Учитывая, что я с такими общалась, с очень говорящими, мотивированными, думающими людьми, то да, думаю, это совершенно закономерно.
– И в контексте фильма появляется, и вы упоминали несколько раз человека, который, как я понимаю, для многих людей из мира художественного был проводником в мир военный: Андрей Богема, Богема его позывной. Он же стал одним из героев вашего фильма, то есть прототипом?
– На самом деле прототип – это громко сказано. Потом многие военные узнавали себя и говорили: это я прототип. Даже когда они и не являлись, это приятно. Да, наверное, он сильно повлиял. Первый “киборг”, которому я позвонила. Мне дали список “киборгов”, и было очень страшно им звонить, но я посмотрела, что у него театральное образование, подумала, что мы найдем какие-то точки соприкосновения. Он начинал в “Правом секторе”, потом Добровольческий украинский корпус, это переформировалось.
– Не могу не добавить: “Правый сектор”, запрещенный в Российской Федерации.
– Он был осенью в аэропорту со своими, у них была группа из разных людей, не только “Правый сектор”, это были обычные военные, смешанная команда. Много из того, что он мне рассказывал, вошло в фильм, какие-то ситуации военные. Конечно, он хорошо рассказывал – это первое. Второе, когда он меня привозил, с кем-то знакомил, у людей возникало сразу ко мне доверие. Я уже была не просто журналистка, это помогало ребятам раскрываться, потому что он привозил к своим хорошим знакомым, друзьям, побратимам.
– Вы что-то из документального кино смотрели из этой сферы? В том числе люди, которые сами снимали про себя, как они были в зоне военных действий.
– Про аэропорт пересмотрела в тот момент все, что было в сети, все журналистские репортажи, какие-то любительские видео. Был какой-то документальный фильм про аэропорт, с ребятами, у которых я перед этим брала интервью, позже он вышел. Максимально изучала тему. На самом деле был важнее эмоциональный фон. Я тогда горела, подключена была очень сильно. Для меня было вызовом это написать.
– Процитирую ваших героев из “Плохих дорог”: “Все травмы можно превратить в опыт”, – говорит девушка. “И что мне делать с этим … опытом?” – отвечает ей мужчина. Так вот, что делать с этим опытом? Сразу после Майдана вы сделали документальную пьесу: интервью, очевидцы. Это была потребность в превращении травмы в опыт?
– В том числе, конечно, это терапия собственная. Ты не знаешь, что с этим делать. Оно происходит, ты можешь только ходить чай подносить…
– А вы чай носили?
– Конечно, мы все ходили бесконечное количество времени, пропахли этим. Но хотелось больше делать. К счастью, уже был опыт документального театра, к счастью, был уже Театр.док. Мы начали собираться несколько раз в неделю с театральными, киноколлегами, брать интервью друг у друга просто по числам, календарь вести: такое-то число, что ты делал. Это могло не иметь отношения к Майдану, но потом все равно каким-то образом имело. Это были самые разные голоса, и мы не знали, что с этим будет, мы просто все три месяца это делали. А потом, когда это все расшифровали, передо мной оказался огромный материал, стало видно, как люди изменились за три месяца, как они менялись, и люди, и сама ситуация. Видно было, как по всем законам драмы разворачиваются события на Майдане. По этим интервью было такое изучение революции, ее развитие, все как по нотам было разложено. Люди менялись. Мирные домохозяйки, которые сначала чаек приносили, говорили “только не кровь, не кровь”, через два месяца уже говорили нашим мужчинам: что вы сидите, пора уже что-то делать, давайте уже, хватит.
– Это к вопросу об "украинских женщинах, которые хотят остановить своих мужчин".
– Я видела женщин, которые их провоцировали и подталкивали.
– Эта пьеса сейчас играется?
– Она еще игралась в этом году в Театре Франка. Не знаю, будут ли они ее продолжать, она, конечно, часто играться не может. Важно, что ее много возили, не конкретно спектакль, а эту пьесу, ее и ставили, и читали в разных странах. Это как хроники, действительно.
– А в России она была?
– Первое, где мы прочитали, в Театре.док. Это был март 2014 года. Миша с Леной, собственно, первые, кто нам сказали: ребята, срочно привозите пьесу, мы вас ждем. Много прекрасного и важного они простимулировали, в том числе пьесу “Дневники Майдана”. Это часть истории, документ, по которому теперь можно изучать события того времени, нас всех, какими мы были, какими мы стали.
– Парадоксальным образом сериал “Школа” продолжился в украинской истории. Существует проект под названием “Школа-3”, который в Николаевке, в Донецкой области вы делали с подростками, которые живут на востоке Украины, в захваченном военными событиями регионе, в украинской зоне.
– Это конец 2014 года, приезжает Георг Жено в Киев…
– Георг – режиссер документального театра, немец, который уехал из России, прожив там 15 или 17 лет, после 2014 года, по политическим соображениям. Он сейчас работает в Восточной Европе, в Украине, в частности.
– Он приехал делать документальный спектакль про Майдан, а уже война началась, начало зимы 2014 года. Он приходит об этом говорить. Я говорю: Майдан Майданом, а я сейчас еду в Николаевку с волонтерами школу отстраивать, общаться с детьми. Первый раз я тогда ехала с начала войны. Мы его взяли с собой. Он, конечно, поменял свои планы, уже не было спектакля про Майдан, а был наш проект “Театр переселенцев”. Он возник в Николаевке, когда мы приехали в эту школу, где все сложно, она была разбомблена, где дети травмированы, вообще нас встречали недружелюбно. Куча мифов, стереотипов и каких-то предубеждений. Мы решили, что будем делать там спектакль, стали приезжать в течение полугода. Так возник спектакль “Моя Николаевка”, где 13 подростков сами рассказывают со сцены свои истории.
– Вы их записывали сначала?
– Нет, мы их не записывали, все устно. Мы запрещали им записывать, потому что теряется живость и органика. Я выслушивала их многочасовые монологи, из них выбирали те 10 минут, которые казались наиболее важными, и просто фиксировали. Каждый раз это чуть-чуть по-другому. Действительно получилась очень важная, искренняя, настоящая работа, которую мы с Георгом очень любим. С нами ездили девушки с камерами, которые в результате сделали вместе с Георгом фильм, который называется “Школа номер три”, который получил Гран-при на Берлинале в своей категории. Наши дети, мы их только так называем, они уже, конечно, не дети, половина из них в Киеве учится, они поездили на гастроли, и Берлинале, им это и не снилось, и нам тоже, мы не могли представить, что это так будет. Сейчас мы много работаем с подростками в самых разных городах в зоне АТО и не только, и на западе Украины.
– Именно театральные проекты?
– “Театр переселенца” делал много разных театральных проектов. Например, “Дети и военные”, был такой проект. Плюс я делаю класс-акт. В России очень популярная история, это вообще британский проект: дети пишут пьесы, а профессиональные актеры и режиссеры их ставят на большой сцене. Пять дней они работают с профессиональными драматургами, которые их обучают, дают мастер-классы. Мы чуть-чуть по-другому это придумали здесь. Мы выбираем самые отдаленные точки запада и востока Украины, едем туда. Первый год это было Попасное и Нововолынск на границе с Польшей. Второй год были город Счастье и город Клесив, это запад, в этом году Авдеевка и Чоп – это абсолютно противоположные по географии города. Мы туда едем, работаем в школах около недели, дружим с детьми, потом они пишут некие тексты, на основе которых мы выбираем по 10 детей из каждого городка. Привозим их в Киев летом, в Киеве они проводят почти две недели, дружат, пишут пьесы в парах запад – восток. Потом эти пьесы ставятся самыми крутыми молодыми режиссерами, со звездами украинского театра и кино. Это происходит пока только в Киеве, но может происходить, где угодно, если будут еще такие инициативные группы. На выходе получается огромный спектакль, театральный социальный проект, к нему очень много медиавнимания. Много он выполняет всяких позитивных функций.
– На каких площадках в Киеве это показывается?
– Первый год это был ТЮЗ, в прошлом году это была Консерватория прямо на Майдане Незалежности, огромный зал на 700 мест. В этом году тоже будет в консерватории. То есть это приток людей, всегда громкая история.
– Как работает Театр переселенца? Есть какая-то площадка в Киеве или это подвижный проект?
– Подвижный, площадки нет, тут все на энтузиазме держится. Мы с Георгом два года назад взялись за этот проект, разработали, работали над ним, а сейчас передали младшим коллегам, которые с нами все это время были. Георг сейчас в Германии, у меня свои проекты, мы чуть-чуть отошли от этого.
– В частности, вы сейчас, насколько я понимаю, делали сценарий по “Ворошиловграду” Сергея Жадана.
– Уже сделано, фильм даже снят, в ноябре премьера.
– Как перевести язык гопников, которым разговаривают герои “Ворошиловграда”, на киноязык? Или вам уже не привыкать, ваши герои всегда так разговаривают?
– Я с такими героями давно работаю, поэтому это несложно. Плюс существует прекрасная основа, роман Жадана.
– У вас не было споров во время работы?
– У нас так построена была работа, что он совершенно не вмешивался, прочитал сценарий в последнем драфте, что-то поправил по диалогам на свой вкус. Я ему с удовольствием отдала, без вопросов. Он говорит, что доволен.
– Вы себя считаете национальным литератором? В ваших пьесах очевидна глубокая фольклорная основа, гоголевщина, чертовщина, все то, что, возможно, поверхностный взгляд читателя узнает в украинской теме. Там и Леся Украинка, там большое количество культурных украинских кодов. Как вы с этим управляетесь? Это что-то бессознательное, из семьи идущее, или это то, чему вы научались как профессионал, сознательным образом?
– Поскольку я училась в советской школе, то украинская литература была мне знакома так себе, кроме Гоголя, которого я читала запоем. Если оно как-то во мне и проросло, то, наверное, просто от атмосферы, от земли. Я не представляю себя пишущей без Украины. Я не знаю, какие были бы мои темы, смогла ли бы я состояться как автор. Те 10 лет в России, что я жила, все равно писала про то, что здесь. Другое дело, что там мне дали инструменты, Театр.док.
– Собственно говоря, Гремина и Угаров взяли европейские, международные инструменты, адаптировали их. При этом я считаю, что они оба очень глубокие художники, которых интересовали всегда темы вне времени, настоящие трагедии. Вы пишете по-русски или по-украински? В ваших пьесах есть и тот язык, и другой.
– Все сценарии я писала на украинском языке. Пьесы, которые мне здесь заказывают, конечно, пишу на украинском. Для Лондона я пишу на русском, потому что моя переводчица знает только русский, она уже много лет меня переводит (Саша Дагдейл. – Прим. РС). Пишу сначала на русском, потом перевожу. Мне непринципиально, у меня нет проблем ни с тем, ни с другим языком.
– В какой форме вы бы могли вернуться в Театр.док? Будет очень жаль, если “Плохие дороги” исчезнут из их репертуара.
– Может быть, я напишу для них другую пьесу.
– Значит, в мир Москвы можно вернуться только во сне и только в Театр.док?
– Да, абсолютно. Я всегда говорила, что если бы была возможность телепортации, я бы туда регулярно возвращалась, особенно когда были Миша и Лена. Когда их не стало, я поняла, что мне совершенно не хочется туда возвращаться, у меня вообще нет причин возвращаться. Мне очень хотелось поехать попрощаться с Леной, впервые захотелось поехать в Москву. Просто много людей меня отговаривали, говорили, что у меня могут быть проблемы там на таможне, на границе. Ее похоронили, и я поняла, что у меня там ничего. У меня есть там друзья, но я знаю, что увижусь с ними в других странах, они смогут сюда приехать. А вот то, что моя по-настоящему корневая система, ее больше нет – это ужасно больно. Будем звать Театр.док с гастролями сюда, что-то придумывать. Понятно, что уже не тот, а другой, но дух существует.