8 октября Нобелевский комитет присудил премию по литературе Светлане Алексиевич.
Она родилась после войны в Ивано-Франковске, мать у нее украинка. А отец белорус, и вскоре семья переехала в Белоруссию. Там Светлана училась, получила профессию и начала работать, там начала писать свою книгу «У войны не женское лицо». В жанре ныне модном – нон-фикшн, или документально-художественная проза.
Потом были «Последние свидетели», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва» и последнее – «Время сэконд хэнд». Эти книги составили серию «Голоса утопии».
Огромное количество встреч, огромное количество рассказов – о чем? О том, что случилось с людьми. О трагическом опыте в трагических обстоятельствах. Премия Алексиевич присуждена с такой формулировкой: «за ее многоголосое творчество — памятник страданию и мужеству в наше время».
Светлана Алексиевич – белорусская писательница? Да, конечно, она ныне гражданка Республики Беларусь. Но скорее она – советская писательница. Она пишет о том, что случилось с советскими людьми. И пишет по-русски. Она – шестая русскоязычная писательница, удостоенная Нобелевской премии. И, как повелось с русскоязычными писателями-нобелевцами, далеко не все встретили новость о победе Светланы Алексиевич с радостью.
Первым нобелевку получил Иван Бунин – эмигрант, «матерый волк конрреволюции».
Потом был Борис Пастернак – «литературный сорняк» и «паршивая овца в литературном стаде». Иосиф Бродский – «тунеядец», причем это в решении суда зафиксировано. Солженицын – «литературный власовец».
Всех их называли, конечно, антисоветчиками. Прошло время, страна Советов приказала долго жить, страсти вроде бы улеглись… Но вот недавно во Владивостоке поставили памятник Солженицыну – и тут же политически грамотный «читатель» повесил на памятник табличку «Иуда».
Еще один нобелевец, Михаил Шолохов, избежал обвинений в антисоветчине, но зато его обвинили в плагиате: разве мог такой молодой и такой необразованный человек написать «Тихий Дон»? Нет, нет, это не он, он взял чужую рукопись!..
И вот теперь Светлана Алексиевич. Как ее назвать? Термин «антисоветчица» устарел…
Эдуард Лимонов: «Алексиевич — очередная травоядная домохозяйка, получившая премию. Единственная работа писательницы, которая вызвала хоть какое-то оживление, — «Цинковые мальчики». Но это было в конце 1980-х, и книга давно устарела...» Ну, что для Лимонова существует только один писатель – это однозначно, не поспоришь. Но вот что «Цинковые мальчики», книга об Афгане, устарела – в свете новых событий спорить вполне можно. Это уже общее место: многие, очень многие опасаются, чтобы Сирия не стала новым Афганом.
Александр Проханов: «Нобелевская премия по литературе вручается за политические взгляды, а не за художественные открытия... Эта премия, которая дается не за эстетику, не за открытия в языке, не за новые сюжеты, не за новый вклад в литературное творчество. Она дается за политическую и идеологическую позицию автора... Еще во времена СССР в своих произведениях она выступала против государства и продолжает это делать сейчас».
Во времена СССР Алексиевич заканчивала первую книгу – «У войны не женское лицо». С каких это пор книга о войне, о страданиях народных, о разрушенных судьбах и погубленных жизнях стала антигосударственной? Ну разве только для тех, кто, сидя (вариант: лежа) на диване восхваляет войну…
Дмитрий Конаныхин: «Русское подполье поздравляет российскую литературу на российском языке с очередным достижением. Рецепт Нобеля понятен, как слеза младенца: «больше дерьма о русских, больше дерьма о диктаторе Владе Путине – и вы получите шоколадку от зондеркоманды».
Ну, это я не буду комментировать. Как говаривал Ст.Е. Лец: «Не общайтесь с идиотами, если вы не психиатр. Они слишком глупы, чтобы платить неспециалисту за визит».
Сергей Шаргунов: «Премию надо давать за большую литературу, а не за очерки». На самом деле «большая» литература не определяется количеством исписанных страниц.
Мнение писателя Вадима Левенталя, которого Игорь Яковенко назвал «литературным эмбрионом» за молодость и малый опыт (он автор пока что только одной книги), можно не учитывать, слишком уж оно школьно-подростковое и, говоря словами самого Левенталя, «анекдотическое».
Егор Холмогоров, публицист: «99,9% граждан нашей страны и 95% представителей нашей интеллигенции будут сегодня с мучительным стыдом вспоминать, кто такая Светлана Алексиевич и как такое может быть, что десятилетиями рядом с нами жила великая писательница, удостоенная Нобелевской премии, а мы ее не заметили и не оценили.
Что же касается России, то для нее премия Алексиевич никакого значения не имеет. Нобелевский комитет давно уже превратился в этом смысле в номенклатурное учреждение, далекое от живого слова отдельных наций. При помощи западных фондов и премий российская оппозиция лепит параллельный мир, где над умами властвуют титаны Звягинцев, Немцов, Алексиевич. И надеются, что однажды при помощи митингов и абрамсов навяжут этот параллельный мир всей нации, как вторую ложную память...
Гораздо лучше вспомнить о том, что Нобелевские премии были учреждены на деньги, полученные Нобелем с нашей нефтяной и оборонной промышленности». Вообще этому публицисту-националисту не стоило говорить за 99,9% граждан страны. На самом деле процент невежд у нас не так велик. Но среди публицистов невежды встречаются, да.
Хорошо сказал блогер Кирилл Шулика: «Знаете, чего не понимают очень и очень многие? То, что литература вообще вещь достаточно гуманистическая, и она должна отвечать идеалам гуманизма… Они искренне считают, что литература может сеять войну и ненависть. Им действительно не понять, почему Алексиевич получила премию. Вы темы ее книг посмотрите – война, Чернобыль, Афган. И они не то, что не русофобские, они слишком русофильские, потому что в своих книгах она призывает беречь русских людей, а не класть их в могилу в геополитических интересах».
«Я складываю мир своих книг из тысяч голосов, судеб, кусочков нашего быта и бытия, – говорит о своих книгах, о своем методе Светлана Алексиевич. – Каждую свою книгу я пишу четыре-семь лет, встречаюсь и разговариваю, записываю 500-700 человек. Моя хроника охватывает десятки поколений. Она начинается с рассказов людей, которые помнили революции, прошли войны, сталинские лагеря, и идет к нашим дням — почти 100 лет. История души — русской души. Или точнее, русско-советской души».
Последняя ее книга – «Время секонд хэнд» – о 90-х. Для Светланы Алексиевич это время – не «крупнейшая геополитическая катастрофа», но во многом это была катастрофа для людей, для «маленького человека». «К 90-м, я думаю, страна не была готова, – говорит Алексиевич. – Как она не была готова к 1917 году, так она не была готова к перестройке.
У меня такой жанр — если Золя говорил: «Я — человек-перо», то я — человек-ухо. Так вот, это в 90-е все время было слышно: мы говорим — народ молчит. Сейчас он заговорил — стало страшно. А в 90-е он молчал, потому что не был готов к тому, что мы говорили.
Я помню, японцы снимали фильм по моим книгам, и мы поехали в Иркутск, зашли в какой-то музей, а там карта, на которой загораются места, где были лагеря. И эти лагеря везде! Вся земля горит…
А в это время были президентские выборы, первый раз должны были голосовать за Путина. И когда японский режиссер спросил, за кого вы будете голосовать, все в этом музее сказали: за Путина.
Он сначала не понял, говорит, почему, он же из КГБ? Они говорят: это единственный, кто может навести порядок. Он тогда сказал мне: «Я не понимаю, что это за страна».
«Я все время мучилась — почему страдания у нас не конвертируются в свободу? – продолжает Алексиевич. – У нас же принято возвеличивать, начиная с Достоевского в том числе, эту магию страдания. Как там Всеволод Чаплин сказал: слава Богу, кончились сытые годы, надо человеку пострадать. Но это уже вырождение идеи Достоевского.
Я начинаю думать, что страдания, напротив, цементируют человеческую душу, она больше не может развиваться. Все-таки для развития человеку нужны счастливые, нормальные условия жизни».
Нормальные условия для жизни, для счастья – этого у нас не было. Другие были установки: «Жила бы страна родная – и нету других забот», «Раньше думай о Родине, а потом о себе»…
Вот рассказывает женщина, как девчонки рвались на войну, на фронт, на передовую… И вот добились своего. Девчонкам по 16-17-18 лет, они об армии не имеют никакого понятия, не знают, как честь отдавать, не различают воинские звания.
И приходит такая девчонка к командиру, про которого она уже выучила, что он капитан, и видит, что рядом с ним другой военный, очевидно старше званием, но как это звание называется она не знает и обращается: «Товарищ капитан и товарищ старше по званию!»
Алексиевич по журналистской привычке (интервью должен завизировать автор слов, что все правильно записано, слова не искажены, что-то вычеркнуть, что-то добавить) посылает женщине расшифровку беседы. Получает ответ: все вычеркнуто, никакого «старше по званию», зато добавлены вырезки из газет… Исчезла молодая девчонка, остался только «подвиг советского народа»…
«У меня были конфликты вначале, когда я им давала читать то, что выбрала, рассказывает Алексиевич. – Потом перестала, представив, что было бы с «Архипелагом ГУЛАГом», если б его дали переписать героям. Многие мои героини, читая, были в шоке, отказывались от своих слов. Потому что, конечно, «мы победили» стояло за всеми теми историями, которые они рассказывали. Какой ценой победили — не важно. И то, что ничего из этого, никакие эти страдания не конвертировались в свободу — это тоже не важно. Понимаете? Цены жизни — никакой. Весь XX век старательно сводил в нашей стране цену человеческой жизни к нулю».
Размышления ее не радостны: «Вот что случилось после войны — в стойло, так в стойло. Так случилось и при Путине. Посадил одного — пошли в стойло, да? Убили Политковскую, убили Эстемирову. Где миллионы на улицах, которые вышли бы в любой стране? Это все об одном и том же, что мы перепутали добро со злом».
Светлана Алексиевич вспоминает и термин Ханны Арендт «банальность зла», и книгу «Совесть нацистов», и «веймарский синдром». Конечно, это не может понравиться диванным стратегам, державникам-имперцам, пишущим на машинах «Можем повторить», потому что пафос книг Алексиевич – зло повторять нельзя.
Тем не менее что-то изменилось в стране. «Человек стал более откровенен, но не свободен. Свободных людей я не встречала. Все так или иначе завязаны еще на советское время, в той или иной степени все равно приколочены к тому опыту. Но уже появилась откровенность, способность к какой-то широте, лексикон поменялся», – рассказывает Алексиевич.
Когда народ будет готов к свободе? Лет через десять, как считает Светлана Алексиевич? Или раньше? Или позже? Что для этого должно произойти?
Марина ЗАВАДСКАЯ.
В статье использованы материалы газеты «Известия», «Живого журнала», ИА «Медуза, интервью Светланы Алексиевич «Медузе» и «Воздух.Афиша».