В общественном сознании и сейчас еще бытует мнение, что первыми попытками присоединения к России Приамурья мы обязаны Ерофею Хабарову. Между тем, сохранившиеся исторические документы свидетельствуют об ином. Разорив даурские земли, он действительно спускался в низовья Амура, но преследовал при этом совсем иные цели. Первый раз – в 1651 году – целенаправленно шел к горе Оджал у озера Болонь, привлеченный сведениями о серебре; второй раз – в 1652 году – в погоню за взбунтовавшимися казаками, чтобы отобрать у них «животишки» (то есть их собственное имущество) и собранный ими ясак. Никаких других целей у него не было, о чем свидетельствует расправа с захваченными аманатами и сожжение построенного казаками острога.
Что же происходило на Амуре после ареста Хабарова Зиновьевым и его отправки в Москву?
Г.А. Леонтьева в своей книге пишет, что назначенный на место Хабарова Степанов по убытии Зиновьева взял себе в помощники Артемия Петриловского – племянника Ерофея. Исторических свидетельств на этот счет она не привела, но, вероятно, так оно и было.
Во-первых, по причине растерянности неопытного в подобного рода делах есаула, который принял назначение «в неволю». А во-вторых, по причине собственного стремления Петриловского оказаться «у власти», чтобы не упустить контроля над войском.
Слабость Степанова, как приказного человека, его психологическая неготовность к новому назначению проявилась сразу же. Он стал отказываться от назначения, и принял его лишь под нажимом Зиновьева. Позже в своих отписках якутскому воеводе он неоднократно на это жаловался: «… велел (Зиновьев) быть на великой реке Амуре у государева дела мне, Онофрейку, и меж служилых людей велел росправу чинить и наказную память дал в неволю…».
Вскоре стала проявляться его полная беспомощность в управлении людьми. Он пишет якутскому воеводе: «… он же, Дмитрей Зиновьев, велел с служилых людей десятую пошлину сбирать, я, Онофрейко, с тех служилых людей десятую пошлину прошал с погромново их живота, а те служилые люди десятую пошлину не платят…».
Степанов находился как бы между двух огней. С одной стороны, он, как приказной человек, обязан был следовать государевым указам и приказам якутского воеводы, отчитываться перед ним о деятельности отряда на Амуре. С другой стороны, вынужден был считаться с порядками, заведенными в отряде еще самим Хабаровым, охраняемыми теперь Петриловским.
Известны четыре отписки Онуфрия Степанова с Амура. В первых двух из них нет ни одной фразы, которая свидетельствовала бы о его командирской воле, как приказного человека, его самостоятельных, пусть даже и ошибочных решениях. Напротив, каждая из них (особенно – первая) говорит о том, что он действовал по воле окружавших его людей.
«Поплыл я, Онофрейко, со всем войским с усть Зеи-реки по совету с войским для хлебной нужи и для судов на низ…», – сообщает он о своих действиях после отъезда Зиновьева.
Описывая столкновение с маньчжурами на Сунгари, пишет: « … и по совету с войским и с ясаулы, я, Онофрейко, судами пошел вверх…», «… по совету со всем войским, отпущал казаков в стругах…», «… выплыли из Шингалу-реки и побежали парусами на судах вверх по великой реке Амуру по совету со всем воиским».
Разыскивая следы пропавшего посольства Третьяка Чечигина, сообщает: «… и я, Онофрейко, по совету с служилыми людьми ходил на них в поход, на тех изменников, и тех ево братей Тоенчиных не мог сыскать…».
В течение всего первого года «правления» Степанова людьми Петриловского шла морально-психологическая обработка, как его самого, так и казаков, прибывших на Амур с Зиновьевым. В июне 1654 года она завершилась тем, что, как писал Степанов, «служилые люди и вольные охочие казаки, которые оставлены от Дмитрея Зиновьева, … подали мне, Онофрейку, челобитные и я те их челобитные принял…». И там же: «ясаулам Трофимке Никитину да Симанке Захарову в кругу все войско от ясаульства … отказали, а те ясаулы были написаны в наказной памяти от Дмитрея Зиновьева».
Степанов таким образом оказался заложником казачьей воли. То немногое, что попытался сделать Зиновьев, чтобы искоренить в войске мародерские настроения, к этому времени по существу было сведено к нулю.
В войске, конечно же, были люди (прежде всего из числа бывших «бунтовщиков»), которые не разделяли бытовавших там порядков, но они вынуждены были молчать, не проявлять своих настроений, подавленные агрессивным, мародерски настроенным большинством.
Что же касается Артемия Петриловского, то он, без сомнения, обладал качествами лидера – хитрого, властного и жестокого. В этом он мало чем уступал Ерофею Хабарову. Подчинить своей воле простодушного Онуфрия Степанова для него, судя по всему, не составляло особого труда. Он оставил за ним право официально считаться приказным человеком, отчитываться за действия отряда перед якутским руководством. Фактическая же власть в войске принадлежала ему, Артемию Петриловскому.
Сплавившийся на Амур Петр Бекетов застал амурское войско в состоянии, мало чем отличавшимся от того, каким оно было при Хабарове. Он не мог не увидеть и не понять из рассказов знакомых ему служилых людей, что войско Степанова внутренне расколото на два непримиримых лагеря. Подавляющая его часть состояла из промышленников, подобранных для похода в Даурию самим Хабаровым, «скороспелых» служилых людей, поверстанных в службу по его рекомендации, примкнувших к отряду разного рода беглецов и гулящих людей из разных городов Сибири. Для этих людей главной заботой было личное обогащение: овладение дорогой мягкой рухлядью, ясырем, который можно было продать или обменять все на тех же соболей.
Впрочем, и они понимали, что без воеводской милости им вольно по Амуру не гулять. И потому, скрепя сердце, собирали посылки в Якутск в качестве «ясака», а свои разбои лицемерно оправдывали поиском «новых землиц», «наказанием государевых непослушников». Особенно ярко это проявилось в отправке награбленной мягкой рухляди с братом Хабарова Никифором в Москву летом 1654 года. Надо же было как-то выручать попавшего в немилость Ерофея.
Другая, меньшая часть отряда состояла из потомственных служилых людей, богобоязненных и справедливых охочих казаков и промышленников, для которых государевы указы и воеводские памяти действительно были руководством к действиям на Амуре. Они не одобряли заведенных в отряде порядков разгульной казачьей вольницы.
От них узнал Петр Бекетов о безудержном стяжательстве Ерофея Хабарова, его неоправданной жестокости, пытках и казнях аманатов, массовом убийстве даурских жителей, захвате и дележе меж казаками награбленного имущества дауров, безрадостной судьбе захваченных в ясыри женщин-аборигенок.
Узнал Бекетов и о безуспешной попытке служилых людей отмежеваться от Хабарова, самостоятельным отрядом собирать ясак, руководствуясь наказами якутского воеводы, отдельно доставлять его в Якутск.
Но Ерофей, как мы знаем, нашел способ укротить непослушников. Последствия этого выступления были трагическими. Четырех человек – главных зачинщиков бунта, Хабаров заковал «в железа» и бросил в темницу, в качестве которой использовал трюм дощаника. Многих других велел бить батогами, 12 человек при этом были забиты до смерти.
Тем не менее, Бекетов, потомственный сын боярский, в недавнем прошлом казачий и стрелецкий голова, без амбиций подчинился Степанову. У него, видимо, были на это свои резоны. В соответствии с обычаем казачьей вольницы, Бекетов «казачьему войску бил челом, чтоб ему жить на великой реке Амуре до государева указу».
С появлением в отряде Бекетова Степанов мог поручить ему целый ряд серьезных дел: обеспечение боеготовности отряда, контроль над сбором ясака, не говоря уже о руководстве предполагаемым строительством Кумарского острога, т.е. таких дел, в которых Бекетов был, безусловно, более опытным и сведущим человеком, чем сам Степанов и другие люди его окружения. В этом смысле Бекетов, конечно же, был поддержкой Степанову.
Несмотря на то, что в оставленной Степанову наказной памяти Зиновьев требовал постройки трех острогов – на месте Лавкаева городка, в устьях Зеи и Урки, решили ставить один острог, учитывая при этом его максимальную безопасность и возможность добыть продовольствие.
Такое место казаки облюбовали на правом берегу Амура в устье реки Кумары. Строительство Кумарского острога возглавил (это признают все исследователи) Петр Бекетов, как наиболее опытный в этом деле человек.
Более чем трехмесячные совместные заботы, связанные со сбором ясака, сооружением и оборудованием острога, не могли не сблизить Степанова с Петром Бекетовым. Есть основания считать, что Бекетов сумел вселить в Онуфрия уверенность в своих силах, его правах и обязанностях как приказного человека, пробудить в нем чувство долга, необходимости следовать государевым указам. Это в полной мере проявится в последовавших за этим событиях.
Ведь были еще в войске и бывшие соратники Степана Полякова, были отстраненные от есаульства служилые казаки со своими единомышленниками, оставленные в войске Зиновьевым, был, наконец, и сам Степанов, обязанный следовать государевым указам и зиновьевским наказным памятям. Большинство, если не все эти люди, знали Петра Бекетова – как было не знать человека, положившего начало Якутску. Готовые следовать государевым указам, они увидели в нем достойного предводителя. Но подавленные властью казачьего круга, управляемого Артемием Петриловским и его «потачниками», эти люди молча наблюдали за действиями этих двух незаурядных личностей, не без основания ожидая их противоборства, пытаясь угадать, кто из них возьмет верх.
По сути дела, прибытие на Амур Петра Бекетова предопределило в будущем новый раскол войска.
О нападении богдойцев на Кумарский острог в исторической литературе немало написано. Эти описания основаны на содержании так называемой отписки Степанова о Кумарской обороне. Нельзя при этом не сказать, что, как по тексту самой этой отписки, так и по челобитной и послужному списку казаков (а лишь они и являются единственными сохранившимися в отечественных архивах первоисточниками, повествующими о сражении) у исследователей возникло немало вопросов, которые сводятся к одному главному: в какой мере их содержание соответствует происходившим событиям? Слишком много в них неясностей, неправдоподобной информации и необъяснимых противоречий.
В тексте отписки Степанова наряду с объективным изложением событий содержатся сведения явно вымышленные и лживые. Более того, прямо противоречившие тому, что уже изложено в той же отписке. Ничего подобного не было ни в предыдущих, ни в последующих отписках Степанова. Чем это могло быть вызвано?
Внимательное изучение текста отписки приводит к мысли, что Степановым написана (вероятнее, продиктована) лишь первая её часть. В ней те же, что и в других его отписках, формулировки и обороты речи, тот же стиль изложения. Информация, которая там содержится, вполне деловая. Как о чем-то обыденном, он сообщает о подходе к острогу 13 марта богдойского войска и произошедших вслед за этим событиях. Информация здесь вполне деловая, сдержанная, не вызывающая какого-либо недоумения и вопросов. Повествование заканчивается описанием успешной вылазки казаков, захвата языков и боевых трофеев: «отбили у них 2 пищали железные с жаграми и всякие приступные мудрости, порох и ядра…».
Вторая же половина текста как будто продиктована другим человеком. Именно она содержит в себе сомнительную информацию и противоречия, вызвавшие недоумение исследователей, рисует картину долговременной осады острога десятитысячным войском под водительством неведомого Тугудая, беспрерывную трехнедельную его бомбардировку. Именно там, в этой второй части отписки, говорится о чудесном «божьем явлении», вызвавшим поспешное бегство богдойцев, содержится просьба к якутскому воеводе не задерживать посланцев с ясачной государевой казной, челобитной и послужным списком амурских казаков, без задержки отправить их в Москву.
В этой же части послания содержится и подробное описание Кумарского острога, создающее впечатление тяжкого самоотверженного труда при создании этого сооружения: «а тот острог ставлен по снегу в самом заморозе ноября во второй день, а круг того острожку копан ров, а тот ров копали зимою, мерзлой земли секли в вышину сажень печатную, а ров в ширину 2 сажени… а в остроге было изподней и верхней бои, а внутрь острожной стены засыпали хрящем с нижнево бою и доверху от пушешново бою».
Все ли здесь правдиво описано? Дело в том, что Бекетов в своем послании с Амура, объясняя причины оставления Шилки, писал: «…сплыли мы по великой реке Шилке к Амуру к Степанову в Усть-Кумарский острожек». О возведении крепости ничего не сказано. Складывается впечатление, что к этому времени Усть-Кумарский острожек уже стоял. Если казаки что-то и сделали накануне сражения, то лишь дополнительно усилили и укрепили даурский городок, назвав его острогом. Все это дает основание считать, что большая часть написанного казаками якутскому воеводе от имени Степанова – не более чем набивание себе цены в расчете на государево пожалование.
Мог ли Степанов отправить такую отписку в Якутск? Осмелюсь предположить, что он этого не делал, что послание это было дописано и отправлено якутскому воеводе вопреки воле Онуфрия Степанова, как вопреки его воле была отправлена в Москву и челобитная амурских казаков с послужным списком.
Челобитная с послужным списком, подписанная двадцатью грамотными казаками, не заверена ни печатью, ни подписью самого Степанова, как, впрочем, и подписью Бекетова. Хотя, казалось бы, кому, как не «приказному человеку Даурской земли» и енисейскому сыну боярскому Петру Бекетову надлежало подписать эту челобитную, подтвердив своим служебным положением заслуги старых амурских и новоприбывших енисейских служилых людей и охочих казаков.
Отказ Степанова подписаться под челобитной и послужным списком казаков, без сомнения, вызвал конфликт с Петриловским и его окружением, при этом, надо думать, казаки не без основания видели в этом влияние Петра Бекетова, который тоже не подписал челобитную. Между тем, это послание было очень важно для охочих казаков степановского войска – они рассчитывали, что государь за их труд поверстает их в служилые люди, пожалует окладом, хлебом и солью. Не напрасно же в отписке они просили якутского воеводу не задерживать посланников с челобитной, «отпустить к государю к Москве, чтоб государю царю скоро вестно учинить». Следствием этого конфликта, видимо, и явилась самовольная отправка бумаг вопреки воле Степанова и без его подписи.
Некоторое время спустя из Якутска, видимо, пришло ответное послание воеводы, в котором Степанову был высказан упрек в части содержания этих документов, отсутствия в них подписи Степанова и заверяющей её печати. Чем другим можно объяснить, что, год спустя, 22 июня 1656 года, Степанов в конце обстоятельной отписки, отправленной с устья Сунгари, как бы оправдываясь в чем-то, пишет: «А в том бы тебе, государеву воеводе, не подивить (не взыщи, не обессудь, – В.Б.), что я, Онофрейко, преже сего у государевых ни у каких дел не бывал, и смышленых подьячих в войске нет же. А у тое государевы казны и отписок (он имеет ввиду вновь отправляемые ясак и отписки) печать моя Онофрейкова — 3 древка на печати, середнее велико, а две меньши», как бы подчеркивая этим, что все, что он теперь отправляет – подлинное, и им лично проверенное.
Сомневаться в неудаче богдойцами штурма Кумарского острога не приходится, как не приходится сомневаться и в стойкости и отваге казаков – защитников острога. Факт остается фактом – острог маньчжуры взять не смогли. Но, видимо, все обстояло значительно проще и обыденней: убедившись в невозможности разрушить острог малокалиберной артиллерией, которой они располагали, и увидев, что взять острог штурмом – непростая задача, требующая больших сил и времени, богдойцы, уже и без того нуждавшиеся в продовольствии, вынуждены были отступить.
К слову сказать, именно такую оценку дали этим событиям и в Китае.
Петриловский и его окружение, видимо, считали Бекетова и его служилых людей виновниками неожиданного упорства Степанова и возникшего в связи этим конфликта, в котором и та и другая сторона приняли самое живое участие. Следы разгоревшихся страстей нашли отражение в содержании челобитной амурских казаков и послужном списке. Там настойчиво подчеркивается, что енисейцы пришли на Амур двумя партиями, «которые приплыли от енисейского сына боярского Петрушки Бекетова…», и, «которые приплыли … с Петрушкою Бекетовым … в другом приезде», что служили … амурские казаки государю царю … на боях и в походах… преж (то есть до) приезду енисейского сына боярского Петрушки Бекетова с дватцатью с осмью человеки…».
Но этого составителям послужного списка показалось мало, и в заключении они уже прямо обособляют Бекетова с его служилыми людьми от остального войска. Пишут: «А сидело в осаде в Усть-Комарском острожке от богдойских воинских людей всех розных городов тобольские и тюменские и сургутцкие и верхотурские и Туринского острожку и Верхоленского Братцкого острожку и Енисейского острогу пятьсот тритцать человек служилых людей и охочие все амурские казаки, которые служат государю царю на Великой реке Амуре своими подъемами, да енисейского острогу сын боярский Петрушка Бекетов с дватцатью с осмью человек».
В последних числах мая в Кумарский острог подошел полусотенный отряд служилых людей под водительством сына боярского Федора Пущина, среди них – десятеро енисейских казаков из шилкинского отряда Петра Бекетова, бежавших на Лену по возвращении в Енисейск. Они по наказу якутского воеводы ходили на Аргунь, но вынуждены были из-за пустынности этих мест и бесхлебья сплыть к войску Степанова.
Наделить отряд Пущина хлебом Степанов не мог: его войско и без того голодало. Пущин с пятьюдесятью казаками остался в войске. Прибытие к войску новых служилых людей в значительной мере укрепило позиции Степанова и Бекетова.
В дючерских улусах казаки запаслись хлебом на всю зиму, после чего отряд отправился вниз по Амуру, где, пройдя южной протокой реки, открыли вход в устье р. Ушуру (Уссури). По Уссури казаки поднялись до устья р. Иман, достигнув территории современного Приморского края. Поднимались служилые люди и в притоки Уссури: реки Бикин и Нор, население по берегам которых также было объясачено. По свидетельству местных краеведов отряд Степанова – Бекетова прошел по Уссури и её притоку почти до озера Ханка, где столкнулся с маньчжурами.
Крест, установленный казаками на реке Валинку в честь 350-летия открытия отрядом Онуфрия Степанова реки Уссури.
Авторы многих исторических публикаций говорят о Бекетове и его казаках, как о первых русских людях, которые прошли Амур с его верховий до устья. Видимо, так оно и было. Сохранившиеся сведения о пребывании Бекетова на Амуре весьма кратки и малосодержательны. И, тем не менее, зная о его действиях и поступках в предыдущие годы, которые засвидетельствованы в исторических первоисточниках, можно представить себе, как он действовал и что предпринимал. Без сомнения, он принял меры к тому, чтобы поставить деятельность отряда Степанова в рамки государевых указов, прежде всего, в части взаимоотношений с инородцами и сбора ясака.
Степанов со своим войском в этот период буквально кочевал по Великой реке. Замечательной особенностью этого похода явилось ведение ясачных книг, которые сохранились и дают теперь возможность историкам проследить, где именно проходил отряд Степанова, призывая жителей встать под государеву руку. Никаких подобного рода документов хабаровских походов в архивах не обнаружено. До сих пор не найдены и ясачные книги, заведенные Степаном Поляковым, хотя из сохранившихся отписок того времени известно, что они существовали и были увезены в Москву дворянином Зиновьевым.
Из итоговых приходных книг Сибирского приказа следует, что ясак, собранный Хабаровым в 1651-52 гг. был оценен всего лишь в 320 руб. Амурская ясачная казна 1653 года, доставленная в Москву Зиновьевым, составила 17 сороков соболей, 7 черно-бурых и 2 красные лисицы, одеяло лисье, 7 лисьих пластин, 3 шубы собольи из 47 пластин. Сбор этого ясака в большей мере является заслугой Чечигина и Степана Полякова с его «бунтовщиками». Она, к слову сказать, не была принята Сибирским приказом в зачет Хабарову, видимо была учтена в счет компенсации расходов, понесенных казной на экспедицию Зиновьева.
Ясак же, отправленный с Амура Степановым, составивший в 1654 году 1120 соболей и 6 шуб собольих, в 1656 г. увеличился до 3824 соболей, 62 шуб собольих, 56 пластин лисьих, трёх лисиц красных, двух черных, двух бурых и выдры. Это была самая большая ясачная партия из всех, отправленных с Амура. Так что если говорить о присоединении Приамурья к России, руководствуясь собранным ясаком, то эта слава по праву принадлежит Онуфрию Степанову и Петру Бекетову, Третьяку Чечигину и Степану Полякову с его «бунтовщиками», но никак не Ерофею Хабарову.
Историк-картограф Л.А. Гольденберг писал, что зимой 1655-56 года казаки Бекетова и Степанова побывали на знаменитом Тырском утесе в самых низовьях Амура (близ устья Амгуни), где обнаружили развалины старинного храма. Зимовал отряд Степанова в Косогорском острожке, сооружение которого, по всей вероятности, тоже не обошлось без участия Петра Бекетова. Острог, считают историки, был возведен в Косогорском улусе, находившемся на Амуре ниже устья р. Сунгари.
Когда лед на реке сошел, Федор Пущин вдруг захотел, как писал потом Степанов, «итти из Косогирского зимовья на море, не ведомо куда. И я, Онофрейко, его, Федора, со служивыми людьми в Косогирском остроге задержал и не отпустил, потому что ему наниз на море итти не указано, а велено ему, Федору, быти вверху великия реки Амуру на Аргуне-реке…». Что там произошло в Косогирском острожке, установить трудно. Но, похоже, Степанов увидел в поведении Федора непростительную для служилого человека трусость и своеволие, и активно этому воспротивился, почувствов, наконец, себя государевым приказным человеком. Сумел ли Степанов убедить Пущина в необходимости идти на Аргунь, или заставил, сказать трудно. Скорее всего, в принятии такого решения тоже не обошлось без участия Петра Бекетова, тем более, что они пошли вверх по Амуру вместе.
П.А. Словцов в своей книге «Историческое обозрение Сибири» писал: «Степанов в 1656 году… отправляет ясачную казну с 50 казаками и приказывает им уже не возвращаться; с ними вместе отправился Бекетов в Енисейск и Пущин, строитель Аргунского зимовья, оба с ясаком, но последний со 120 сороками соболей, взятых с дучеров и гиляков».
Проводив государеву ясачную казну за Тунгирский волок, Бекетов и Пущин со своими людьми намеревались вернуться к Амуру и двинуться вверх к месту слияния Аргуни и Шилки. Что произошло на волоке, неизвестно, но что-то помешало исполнению намерений предводителей отрядов. Завесу неизвестности в какой то мере приоткрывают материалы, содержащиеся в «Дополнениях к Актам Историческим» (IV, стр. 94-95), где говорится о том, что 27 человек из отряда, сопровождавшего амурскую меховую казну, в том числе Захарка Козмин и Михаил Кашинец, погибли в пути. Ясачная казна была доставлена в Москву принявшим на себя начальство Федором Коркиным.
Погибли, по всей вероятности, в столкновении с аборигенами тех мест – даурами. В тот год был разгромлен и сожжен построенный Бекетовым Иргенский острог с вновь присланными туда служилыми людьми. Разорен Шилкинский острожек, построенный вместо сожженного Уразовского палисада, все его защитники погибли. Бежавшие от Пашкова Филька Полетай с полусотней служилых и охочих казаков не сумели прорваться к Степанову, погибли в пути. Где-то здесь, за Тунгирским волоком, в верховьях Амура был разгромлен и рассеян «воровской полк» Михаила Сорокина.
27 человек – весьма значительные потери, и это говорит о внезапности и стремительности нападения на русский караван, многочисленности нападавших. Видимо, казакам пришлось отходить с боем, причем в разных направлениях: Бекетов с енисейцами – к Амуру; отряд Пущина, прикрывавший государеву казну, – к Тунгиру. Что явилось причиной разделения отряда, неизвестно, но то, что события развивались именно таким образом, свидетельствуют сохранившиеся документы.
Федор Пущин с остатками отряда и казной выйдет на Лену. Петр же Бекетов вернется к войску Степанова и, как свидетельствуют историки Миллер и Фишер, будет еще оставаться в Приамурье до 1661 года.