Наш современник Б.П. Полевой, – доктор исторических наук, исследователь Дальнего Востока, опубликовавший более 300 научных работ, в их числе — многочисленные статьи о ранних экспедициях русских землепроходцев в бассейн Амура, писал в одной из последних своих работ: «…за пределами нашей страны уже появилось немало статей и книг, в которых дается резко отрицательная характеристика Хабарову, и попытки наших отечественных историков его идеализировать используются порой для того, чтобы выразить недоверие ко всем трудам наших историков. Поэтому очевидно: нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах Хабарова...».
По сути дела, эта статья, опубликованная в 1998 году, была, можно сказать, завещанием Бориса Петровича. Он умер в 2002 году.
Как же так случилось, что столь громкой славой мы овеяли имя человека, её не заслужившего? В это трудно поверить. Попробуем добраться до корней этого дела, понять, как и из чего родилась эта слава.
Первоисточником описания «подвигов Хабарова» был сам Ерофей Хабаров. Впрочем, начиная с осени 1652 года о его действиях ни Миллеру, ни Фишеру ничего не было известно. Миллер по этому поводу писал: «заподлинно неизвестно, сколь далеко он ехал, где проводил зиму». Фишер высказался еще более определенно: «После помянутаго разлучения (речь идет о побеге из отряда «бунтовщиков» во главе со Степаном Поляковым) о храбрых Хабарова делах у Амура ничего не записано; разве положить, что он в самом деле не учинил ничего более знатнаго, или известия о том пропали».
Надо сказать, что уже в то время мнения о деятельности Хабарова на Амуре в публикациях различных авторов были неоднозначны. Н. Щукин в 1848 году опубликовал в журнале «Сын Отечества», статью «Подвиги русских на Амуре в XVII столетии», где писал: «Мы знаем историю Пизарро, историю Кортеса, Веспуччи, но знаем ли мы Василия Пояркова, Ерофея Хабарова, знаем ли Ануфрия Степанова, знаем ли сотника Дежнева? Покуда будем мы возвышать русский дух иностранными примерами? Зачем не искать великих дел в нашей истории?!»
Как видим, автор восторгался «подвигами» испанских конкистадоров, «возвышавших русский дух», при этом не видел их отличия от русских землепроходцев. Всему находилось оправдание и одобрение. При этом далеко не всегда эти публикации соответствовали исторической правде и были подтверждены сохранившимися документами.
В конце 30-х годов ХIХ столетия вышел в свет капитальный труд сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири». По мнению современников, после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение» Словцова, основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор резко отрицательно характеризует Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.
«Этот необыкновенный посадский, – писал П.А. Словцов, – необдуманными обещаниями увлекший легкомысленного воеводу, по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству. … Во что поставить озлобление и отчуждение миролюбивых племен, по Амуру особняком живших и против воли вынужденных прибегнуть к покровительству маньчжуров? Не сами ли мы сделали соседей врагами себе в таком числе, в каком умножили подданных Китая?
Если правительство ласкалось приобретением Амура, то видим ли какой-либо план в безместных шатаниях Хабарова по водам? На зиму укрепляют место, весною бросают его на разорение прибрежных жителей; где же опора, где пребывание власти?
Если и Степанов расточал силу и время на подвиги грабительства, то все надобно винить Хабарова, который в пользу свою имел и всеобщий переполох по Амуру, и благоприятное время для утверждения главного места в любом из оставленных городков. Не только в 10, но и в 5 лет можно было обезопасить себя и дружбою соседей, и хлебопашеством, и военным ограждением. Но, к несчастью, при всеобщей неурядице, господствовал один лишь дух ясака и грабежа».
Любой образованный человек в России, интересовавшийся историей Сибири, знал этот труд. Без сомнения, знал его и генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев. Причем не только знал, но, по всей вероятности, считал Словцова провидцем, в некотором смысле духовным отцом своих начинаний на Амуре. Ведь Петр Андреевич при изложении в своей книге событий, предшествовавших заключению неравноправного Нерчинского русско-китайского договора, писал:
«Права на берега Амура были равны у нас и у них (маньчжуров), но не равны силы», а главу о событиях на Амуре завершил пророческими словами: «Если судьбами времен предопределено Албазину когда-либо воскреснуть, то ореол его воспарит из пепла, как феникс, не с луком и стрелою, но с грозным штыком и огнедышащею пушкою…».
Именно так и произошло.
Казалось бы, приговор истории вынесен, имя Хабарова предано забвению. Но произошло невероятное, – через четверть века о Хабарове вновь заговорили. Это произошло в период освоения русскими людьми Амура после подписания Айгунского договора и связано с появлением на Амуре селения Хабарово.
Историки в один голос заявляют, что это название генерал-губернатор дал селению в честь «замечательного первопроходца Ерофея Павловича Хабарова, присоединившего Приамурье к России».
Так ли это? Ведь такая трактовка не подтверждается ни свидетельствами самого Муравьева и его сподвижников, ни историческими документами амурского похода Ерофея Хабарова.
Что было известно Муравьеву о Хабарове и его действиях на Амуре? Вероятно, лишь то, о чем писал в своей книге П.А. Словцов и что было опубликовано в 1840-е годы в журнале «Сын Отечества», а затем в IV томе «Актов Исторических» и в III томе «Дополнений к Актам Историческим». Вряд ли у генерал-губернатора было время для архивных поисков каких либо дополнительных материалов. Да и была ли в этом нужда?
Таким образом, Муравьеву было известно, что Хабаров, разорив Даурскую землю, зимовал в Ачанском городке, где отбил атаку аборигенов и маньчжурского отряда из Нангуты, после чего вновь вернулся к устью Зеи, где намеревался поставить острог, но вынужден был отказаться от этой затеи из-за раскола в отряде. Вот и все.
Правда, как мы знаем теперь, Хабаров после этого устремился в погоню за бунтовщиками. Но он не писал об этом в своих отписках, а известная челобитная казаков-«бунтовщиков», в которой называется место, где состоялась их встреча, стала достоянием историков лишь в самом конце ХIХ столетия. Так что Муравьев и его сподвижники понятия не имели, насколько далеко вниз по Амуру прошел Хабаров.
Если Василий Поярков прошел всю Зею, Средний и Нижний Амур до самого устья, если Бекетов пройдя Шилку и Верхний Амур, потом вместе со Степановым, построив Кумарский острог, отбили атаку маньчжурского войска, после чего взяли ясак с сунгарийских жителей, зашли в Уссури, прошлись по ее притокам, приводя в русское подданство окрестных жителей и оставляя записи в ясачных книгах; спустились с той же целью в самые низовья Амура. То в «активе» Хабарова было лишь знакомство с верхним и средним Амуром да разорение даурской земли.
На счету Хабарова было всего лишь четыре сорока безлапых соболей с полухвостами, официально учтенных Сибирским приказом в качестве ясака. (Еще 17 сороков, доставленные в Москву Зиновьевым, не пошли в зачет Хабарову, – видимо, были засчитаны компенсацией расходов казны на экспедицию «государева посланника»). В то время как ясак, собранный Степановым и Бекетовым к 1656 году, составил 120 сороков соболей.
Мог ли Муравьев на основании этих данных считать Хабарова «великим землепроходцем, присоединившим к России Приамурье»? Разумеется, нет.
Где находился Ачанский городок, под которым Хабаров дал бой маньчжурам, современники Муравьева тоже почти ничего не знали. На основании исследований Р. Мака, которые он провел в 1855 году, складывалось впечатление, что Хабаров в своем походе не дошел даже до устья Уссури.
И тем не менее, через две недели после подписания Айгуньского договора 31 мая 1858 года Н.Н. Муравьев, прибыв к Амурскому утесу, где начал размещение 13 сибирский батальон, назвал новое поселение Хабаровкой (исторически более точно – Хабарово; во всяком случае, именно так именовалось это поселение в официальных документах почтового ведомства).
Чем вызвано столь неожиданное решение? Что побудило генерал-губернатора дать такое название новому поселению? Почему такая идея появилась именно в это время и применительно к этому месту?
Казалось бы, самое простое – обратиться к свидетельству самого Муравьева и находившихся рядом с ним его сподвижников. Однако вот что удивительно. В опубликованных документах того времени нигде нет прямого указания на мотивы, которыми при этом руководствовался генерал-губернатор.
А в тех немногих воспоминаниях, которые оставили сподвижники Муравьева, находившиеся рядом с ним, говорится лишь о том, что он назвал поселение Хабаровкой, но не указывается на какую-либо связь этого события с именем Ерофея Хабарова. Такая трактовка появилась несколько лет спустя и принадлежала деятелям более позднего времени, не имевшим непосредственного отношения к делам Муравьева на Амуре.
Обратимся к знаменитому словарю В. Даля. «Хабар, хабара, – пишет Даль, – старинное русское слово, означавшее удачу, везение, счастье, прибыток, барыш, поживу. К этому добавим, что в словаре русских синонимов рядом со словом «хабар» называют слова «прибыль», «добыча», «доход», «выигрыш». Хабарное дельце – удачное, с выгодой.
Таким образом, название нового поселения – Хабарово – имело всем тогда понятное, не требовавшее пояснений нарицательное значение счастливого (удачного) приобретения, что вполне соответствовало значению для России Айгунского договора. К Ерофею Хабарову и его походу по Амуру это название, смею предположить, не имело никакого отношения.
И все же намерение Муравьева оставить потомкам память о заключении Айгунского договора, не выдержало испытания временем. Уже с середины 60-х годов ХIХ столетия наименование поселения стало в общественном сознании связываться с именем Ерофея Хабарова. Чтобы понять причины этого явления, обратимся к событиям, происходившим в то время в России.
Это был период зарождения и расцвета так называемого народничества, – идеологии в интеллигентской среде российского общества, ориентированной на «сближение» с народом. Публикуются произведения на исторические темы: «Емельян Иванович Пугачев» Л. А. Тихомирова и П. А. Кропоткина, поэмы С.С. Синегуба «Илья Муромец» и «Степан Разин».
На волне народнических настроений и в свете подобного рода публикаций молодое поколение русских интеллигентов (а вслед за ними и простые люди) не могло не связать названия нового поселения с именем амурского землепроходца.
Одним из первых это сделал этнограф-беллетрист С.В. Максимов. Морское ведомство поручило ему отправиться на Дальний Восток для исследования только что приобретенной Амурской области. Первые публикации материалов этой поездки увидели свет в «Отечественных записках» и «Морском сборнике» в 1861 году.
В своих заметках Максимов писал, что селение у слияния Амура и Уссури носит имя «первого храброго завоевателя Амурского края Хабарова».
При всей стратегической важности этого населенного пункта, на что указывал еще Невельской, и общей уверенности, что он со временем превратится в город, ни генерал-губернатор Муравьев, ни правительство России в то время не видели в нем будущей столицы края. Такая роль отводилась Благовещенску. Селение же Хабарово долгое время было подчинено Софийску и стало административным центром лишь четверть века спустя, 28 апреля 1880 года, когда столица Приморской области была перенесена из Николаевска в Хабарово. В июне 1884 года было утверждено решение об образовании Приамурского генерал-губернаторства, его административным центром стало Хабарово, только лишь тогда оно получило статус города. В Хабаровск же он был переименован еще позже, в 1893 году.
По высочайшему повелению 1881 года, памятник Муравьеву-Амурскому тоже предполагалось установить в Благовещенске. По разным причинам его сооружение задержалось на несколько лет. В 1886 году было принято новое решение: установить памятник в Хабарово, поскольку этот город стал административным центром Приамурского генерал-губернаторства.