«Каждый может рассчитывать на свои пятнадцать минут славы». На прошлой неделе этот принцип сработал в отношении простого русского мужика, занимающего скромную (и во многом виртуальную) должность заведующего миссионерским отделом Томской епархии Максима Валерьевича Степаненко. Его пространные рассуждения на сайте отдела о том, что женщин, рожающих и воспитывающих детей вне брака, следует называть «старинным русским словом» «б..дь», попали на ленты новостных агентств и были замечены в федеральных СМИ. Интервью с ним сделал аж «Московский комсомолец». А дезавуировать заявления Степаненко пришлось и его родной епархии, и нескольким действительно заметным представителям духовенства.
Между тем никакой реакции со стороны православной общественности не вызвали не менее громко прозвучавшие в федеральных СМИ цитаты из выступлений заштатного священника РПЦ, актера Ивана Охлобыстина. Заигравшийся «полупророк» наговорил со сцены в Новосибирске на обвинение по 282-й статье, предложив сжигать геев живьем в печах и лишать их избирательных прав. И одновременно представил свои взгляды на семью. В них самым важным оказалась проповедь порки детей, которые «как зверьки на каком-то уровне». Не стеснялся священник Охлобыстин в своем выступлении и «крепкого русского слова».
Логику РПЦ, которая отмежевалась от одного своего сотрудника и в очередной раз закрыла глаза на слова второго, понять можно. В первом случае действующий церковный администратор оскорбляет почти треть семейств в стране, оскорбляет женщин, к которым нет претензий у государства и большей части церкви. Во втором случае заштатный священник в резких выражениях представляет полуофициальную позицию государства и церкви по отношению к гонимому меньшинству. Но чем он хуже он того же Дмитрия Киселева, призывавшего в эфире сжигать сердца геев и назначенного на той же прошлой неделе руководить государственным информационным агентством?
Тем не менее оба выступления являются сторонами одной медали. Они ярко свидетельствуют о том, что внутри РПЦ сейчас сложилась и получила широкое распространение своеобразная идеологическая модель, которую можно описать как «культ настоящего русского мужика».
Этот культ – странное сочетание религиозного и милитаристского в поведении и нравственных установках современного российского духовенства и церковного актива среднего и пожилого возраста. Личное общение со священниками вызывает ощущение, что они собираются на войну. Джипы, камуфляжные куртки, непременная дружба с военными и правоохранителями, периодические поездки на стрельбы и прыжки с парашютом (и обязательные отчёты об этом в церковной прессе), военно-спортивные и военно-патриотические секции при храмах – все это под предлогом «духовного окормления».
И при этом - неумение и нежелание следить за собой, склонность постоянно дышать на окружающих смесью жареного лука и водочных паров. Внешняя неряшливость – за нее священников публично упрекают даже архиереи. А еще - постоянно демонстрируемая готовность кулаком решить вопрос, не решаемый «мирным» или «духовным» путем. Епископ, избивающий алтарника за неправильно поданный предмет богослужения, батюшка, который «лечит» желающую развестись пару тяжелым Евангелием по голове, – все это внутри церкви повод для веселых шуток.
Упомянутый Степаненко на своем сайте издевается над священником, потерявшим в армии сына: «Кто служил в армии, думаю, могут подтвердить мое мнение, если там особо бьют и/или издеваются над кем-то, так это над мало адекватными маменькиными сыночками. Настоящие мужчины, понимающие дух товарищества, ведущие себя как товарищи, вообще адекватно ведущие себя, никогда не становятся … грушами для битья. Стань перед армией настоящим мужчиной, перестать быть маменькиным сынком – и армии не стоит бояться, после нее ты станешь еще большим мужчиной. И этому поможет Бог».
Отсюда один шаг до того, чтобы издеваться над всеми, кто слаб и не может дать сдачи. «Настоящее мужское поведение» - это показать женщине и ребенку, где их место. А в качестве аргумента привести цитату или пример из обширной и разноплановой церковной истории или теологии. Или в крайнем случае сослаться на «русский народный обычай».
Осенью случилось мне побывать в одной уральской епархии. Нашел среди прочих интересного собеседника – священника, директора единственной на областной центр гимназии. Человек с высшим светским образованием, солидным опытом работы и вне, и внутри церкви, разумно представляющий себе и проблемы, и достижения РПЦ за последние два десятилетия. И он, и его община реально пытаются жить по евангельским принципам – в том виде, в каком они их понимают. И в то же время священник тесно связан с системой клубов боевых единоборств, обучает в рамках общины подростков «обороняться всем оружием, что есть под рукой» (то есть включая ножи). И как финал разговора – сокровенное: «Рождаемость падает, а вообще всем «гулящим» надо по старому русскому деревенскому обычаю мазать ворота дегтем». Не поверив своим ушам, спрашиваю: «А зачем?» - «А как нам еще остановить эту эпидемию?!»
Ситуацию можно, конечно, объяснить тем, что мой собеседник, выросший на окраине областного центра, о русских народных традициях знал из книг, но был боксером в юношеской секции, старшиной в армии и членом комсомольского бюро в вузе. Дисциплинки ему не хватает среди мирян, распустились, понимаешь.
Однако и он, и Охлобыстин, и даже, боюсь, Степаненко – люди, как ни крути, с высшим образованием, интеллигенция. Откуда такой нахрап? Откуда пренебрежение культурными и этическими нормами, которые были получены ими от родителей или в школе? Откуда такая ненависть к несовершенным людям?
На мой взгляд, главная причина тут не в православии как таковом, а в событиях последней четверти века, когда церковь поставила перед собой задачу «возрождения». Молодой парень, зачастую без всякого «духовного» образования, назначенный настоятелем полуразрушенного сельского храма, должен был его ремонтировать, рекультивировать территорию, находить на всё это средства и попутно бороться с прихожанами. Преодолевать сопротивление той части актива, что хотела «все делать по-другому», урегулировать отношения с теми, кто оставался в храме, сторожить по ночам с ружьем стройматериалы, которые разворовывали те, кто в храм не ходил. Так священник религиозно колонизировал русскую провинцию, становясь порой единственным «настоящим мужиком» на все вымирающее село, набираясь суровой решительности и приобретая характер покорителя Дикого Запада.
И этот образ себя как «настоящего мужика» постепенно застилал глаза российскому духовенству. И все российское общество для такого «священника-мужика» представлялось таким, каким оно было для него в его селе или рабочем поселке, где можно было резать правду-матку невзирая на условности, а каждый третий нуждался в наставлении, не будучи способным думать самостоятельно из-за многолетней алкоголизации. В такой ситуации можно было не замечать, как изменились городская среда и язык за последние двадцать лет. Недаром такой «настоящий мужик» со всклокоченной бородой, диковатым взором, в затертой камуфляжной куртке поверх подрясника выглядит в центре крупного города настоящей деревенщиной.
Другой причиной одичания церкви стал укоренившийся в руководстве РПЦ, в первую очередь в старшем и среднем поколениях епископата, культ грубой силы и маскулинности. Отчасти он обусловлен социальным происхождением епископов. По большей части это выросшие в рабочих поселках грубоватые и малообразованные выходцы из бедных семей. Не имеющие никакого представления о светской культуре и весьма избирательное - о правилах приличия. Убежденные сторонники принципа «добро должно быть с кулаками» и практики «евангелизации» подсвечниками. Склонные брать силой, потому что «за нами власть», потому что «мы позвали казаков», потому что «и сами можем вломить», особенно если перед нами пожилые и слабые.
В то же время культ маскулинности связан и с широким распространением внутри епископата и монашества гомосексуальных практик. В российском массовом сознании принято считать, что геи «подражают» исключительно женщинам. А маскулинная часть гей-культуры неизвестна и игнорируется даже на уровне фоторедактора православного сайта, отбирающего картинки, иллюстрирующие гей-парады. Между тем брутальные полуголые мужики, парни в черном или в полувоенной форме, презрение к «несовершенным» женщинам – это такая же часть гей-культуры, как юноши в розовом и с макияжем. Знаменитые истории 1990-х годов, когда, например, епископы Томский и Екатеринбургский выражали свои симпатии к семинаристам путем выкручивания им носа и обильного обслюнявливания физиономии, – они об этом.
С учетом всего этого одетые в кожу «православные хоругвеносцы», расстреливающие картинки с геями из арбалетов, мужской праздник «Дмитриев день» в Екатеринбургской епархии, военно-спортивные клубы для подростков и истеричная антиженская риторика предстают в совсем ином свете.
Крайности сходятся. И матерящиеся многодетные отцы вроде Степаненко и Охлобыстина, выставляющие своих детей для оправдания собственных страхов и комплексов, и радикальные мужиковатые геи в архиерейских одеяниях, лично «окормляющие» один-другой сиротский приют (и побаивающиеся разоблачений со стороны гомофобской православной общественности) в один голос учат российское общество ненависти. Впрочем, если консерватизму российское общество учит человек, только что переживший развод, это уже не может удивить.