Сикита, так звали одного пленного японца, который после войны работал вместе с моим отцом в артёмовской шахтовой столовой. Несмотря на то, что Сикита являлся военнопленным, жизнь у него была почти что вольная. Какое-то финансовое образование позволяло в лагере жить ему довольно безбедно, в сравнении с сотоварищами по плену.
Работал он при лагерной столовой завпродом. Отец же в очередной раз был завстоловой. Почему я говорю, что в очередной раз? У отца было всего навсего три класса церковно-приходской школы. Но большим преимуществом было то, что он был членом партии, фронтовиком.
Вот и бросали его временами на трудный участок. А когда находилась подходящая кандидатура с корочками, батя мой перемещался на пост пониже, то есть в повара. Он это принимал, как должное и не роптал.
Знал точно, что новое начальство недолго продержится и сменит кресло в кабинете заведующего на тюремные нары. Трудно было удержаться при бессовестном начальстве шахтовом. Их нужно было и накормить, и напоить. А вот рассчитываться они не очень-то любили. Поэтому все недостачи ложились на плечи зав. столовой и иже с ним.
Конечно, начальство помогало покрыть недостачи. И на вольности зав. столовых смотрело снисходительно. Вот последователей отца это в основном и подводило. Раз шахтовое начальство пьёт и жрёт нашармачка, то почему тем, кто всем этим распоряжается, самим чутка на этом не погреться? Аппетит приходит во время еды. И вскоре очередная неожиданная ревизия обнаруживала такую недостачу, что дело заканчивалось судом, а в лучшем случае бедняга шел в повара или увольнялся, выплатив недостачу.
Ну, а моего разлюбезного родителя опять бросали на прорыв, как кадра проверенного и незамаранного.
Вот в один из таких периодов судьба и свела отца с Сикитой. Было это после войны. В Артёме при шахте был лагерь для военнопленных японцев. Основная масса их работала в шахте. А вот Сиките повезло. Он стал работать при шахтовой - лагерной столовой. Ещё с детских лет я урывками слышал, как отец со своими друзьями иногда вспоминали то время. Проскальзывало и имя Сикиты.
Помню такой эпизод. Отец как-то заскочил на минутку в кабинет завпрода и опешил. На столе лежала куча денег. Это была, скорее всего, выручка дневная. Но горка была приличная. Отец ждал Сикиту с полтора часа. Того куда-то вызвали в это время. А ему, невольному пленнику, страшно было выйти из кабинета. В лагере ведь были не только японцы, но и уголовников хватало. Когда же Сикита пришёл, отец накинулся на него с руганью за этакое разгильдяйство, но тот даже не понял, за что же его раздалбывают. Ведь деньги лежали в кабинете, дверь была прикрыта, и что тут беспокоиться, кто бы их взял? Но всё же Сикита больше таких оплошностей не допускал.
Время шло, и вскоре стали поговаривать, что всех пленных японцев будут отправлять назад в Японию. Конечно, те японцы, которые работали в шахте, ждали этого события с нетерпением. Смертность была в шахте приличная. На сопочке, напротив шахты, выросло уже довольно обширное кладбище. Едва ли ни после каждой смены подвода, запряжённая лошадкой, тащила мрачный груз, накрытый рогожей или куском брезента, из-под которых иногда выглядывали ноги тех, кому судьба уготовала место для последнего приюта на неприметной артёмовской сопочке. Здесь нашел пристанище своё последнее не один десяток жителей страны Восходящего солнца.
Сикита же делился с моим отцом своими сомнениями по поводу возвращения в отчий край. Он боялся, как бы ни пришлось ему, как побывавшему в плену, взять в руки ритуальный меч для совершения харакири. Ведь он прекрасно видел, что в нашей стране не очень-то щадили своих военнопленных. Многие после лагерей немецких очутились в лагерях советских. Поэтому о своём будущем по возвращению некоторые сомнения его всё же терзали.
Вскоре всех пленных японцев собрали для отправки на родину. Сикита попрощался с отцом, даже всплакнул на прощанье. Никто из них не думал, что встретиться им ещё предстоит, только не в России, а в Японии, правда, через много лет.
После того, как японцы уехали по домам, лагерь расформировали. Остались только дома, построенные пленными, да небольшое заброшенное кладбище, которое так и звали с тех пор – японское. Столовая стала чисто шахтовая. А перемещения батины по службе так и продолжались. И все недостачи после очередного повышения ложились тяжёлым ярмом на плечи моей матери.
Я помню, какие громадные она раскапывала огороды. Засаживала их картошкой и овощами. Потом это всё на её же плечах относилось километров за пять, на базар. Там продавалось, и на эти деньги мы и жили, учились и одевались. Отец в огородных компаниях принимал участия мало. Как должностному лицу, да еще и члену партии, ему нужно было бывать на всяких совещаниях и собраниях. Денег в семье от этого больше не становилось. Мать же работала на измор.
Как-то, когда я уже ходил в первый класс, нашу семью постиг удар. Во время осеннего ливня, где-то выше по течению, водой разбушевавшейся речки снесло какой-то сарай. Его понесло под мост и там расклинило. А дальше в геометрической прогрессии нанесло всякого хлама. Получилась приличная запруда.
Наш дом стоял как раз на берегу этой речки. За какие-то считанные часы вода поднялась на такой уровень, что мы на плечах отца еле успели убежать от наводнения уже через окна, в которые вода неслась с быстротой ужасной. Матери и сестры старшей дома не было. По счастью отец оказался дома. Это спасло нас с младшей сестрой. Если бы мы дома были одни, то, как это закончилось бы для нас, Богу одному известно.
Урожай и вся живность наводнением были уничтожены. Хоть кричи караул. После наводнения дом почти пришёл в негодность, и родители продали его за мизерную цену, боясь, очередной раз, попасть в руки стихии.
Финансовое положение семьи было критическое. На какое-то время семья наша поселилась в маленькой комнатёнке брата отца, дядьки Павла. На деньги, вырученные от продажи дома, купили лес. И решили строиться. Стройка эта довела нас почти до края нищеты. Все деньги с огорода шли на постройку дома. Каким-то чудом соорудили летнюю кухню. В ней и прожили, пока не был готов дом. Наконец, полы были настелены, окна вставлены, стены заштукатурены и побелены. Жить в нём уже было можно. Внутри он имел довольно жилой вид. Туда мы и перешли жить. Но силы мать свои на этом дому подорвала окончательно. И уже не хватало её на эту пропасть огородов. У отца же была всё та же работа. То повар, то зав. столовой. И только сумма недостач всё увеличивалась.
Помню, какой-то скандал у них. Мать упрекала его в том, что носить ничего не осталось ни ей, ни ему. На двоих одна фуфайка и майка целая, чтобы было в чём сходить в больницу. В конце концов, мать поставила ему ультиматум: он идёт в моря и зарабатывает деньги.
Отец покинул стены столовой-вампира и, с трудом, устроился в рыбацкую какую-то контору. Материальное положение чуть-чуть поправилось. По крайней мере, недостачи прекратились. Заработок, правда, был совсем мизерный. Но, по сравнению с прежними доходами, положение было чуть получше.
Через год, другой отцу посчастливилось перейти в китобойную флотилию. Вот тут семья наша, наконец, вздохнула, жить стало полегче. Что-то стало появляться из вещей в доме. Мать вот только стала всё сильнее и сильнее прихварывать. Огородов стало поменьше. Ну, и на них уже и мы с сёстрами помогали ей, как могли.
Работа у отца была такая же, как и на берегу. Правда, здесь он уже был не просто повар, а кок морской. Иногда он по тем же причинам менял должность рядового повара на должность шеф-повара китобазы. Пока не находился очередной хлопец с дипломом. Всё шло своим чередом.
Однажды китобаза была направлена на ремонт в японский порт Осака. Отец как раз был в фаворе. Он пошёл в ремонт шеф-поваром. В этом, конечно, во многом ему помогла особая книжечка-пропуск, которая называлась партбилет. Кто ходил в моря в то время, то прекрасно понимает, что я имею в виду.
В первый же день после постановки в ремонт случился конфуз. Японские рабочие, когда пришло время обеда, удалились для этой процедуры в укромные уголки перекусить. Отец ещё удивлялся, какие у них были маленькие порцаечки еды. Вот тут–то он и вспомнил доверчивого Сикиту, когда-то оставившего кучу денег в открытом кабинете. Как в своё время Сикита, так и сейчас, рабочие японцы оставили весь свой инструмент на рабочих местах. У них и капли сомнения не возникло насчёт того, что что-то может пропасть.
Наш брат-русский отнюдь так не думал. К концу обеда классный японский инструмент чудесным образом перекочевал к нашим работничкам. Правда, ненадолго. Японское начальство заявило нашему капитану о своём решении приостановить ремонт до тех пор, пока не будет возвращёно похищенное. Помполит с капитаном экстренно собрали экипаж и понаобещали самых страшных кар на голову разбойников. Пришлось вернуть. Японцы же с того времени перестали так легкомысленно относиться к оставлению своих вещей без присмотра.
Как раз в это время в судоремонтном заводе Чика (так, по-моему, отец называл его), судно устраивало банкет в честь представителей завода в связи с окончанием ремонта или какого-то его этапа. Отец был на камбузе, когда туда вошёл один из японцев. Он хотел выбросить сигарету, но не нашёл подходящей тары или, просто, промахнувшись, бросил сигарету на палубу. Батя матюгнулся сгоряча и, не совсем к месту, упомянул косорылость нарушителя. К величайшему батиному изумлению японец на чистом русском языке ответил ему тем же великолепным матом. Потом заулыбался и говорит:
– Ну, что ты, Токарев, разоряешься, лучше, давай-ка водочки русской хряпнем за встречу со старыми друзьями.
Отец опешил.
– Ну, ты даёшь, – продолжал тем временем японец, – старых друзей не узнаёшь.
Тут-то у отца зрение прорезалось: – Никак, Сикита?!
– А то ж кто, – заулыбался тот во весь рот.
Оказалось, никто не заставил бедолагу бывшего пленного делать харакири, а даже наоборот, всё сложилось, как нельзя лучше. Когда Сикита возвратился из плена домой, то ждал его вовсе не позор, и не тюрьма, а несколько лет в университете, где он получил ещё и специальность инженера-судоремонтника. А поскольку отец его был довольно состоятельным человеком, то вскоре и сам Сикита стал совладельцем судостроительного завода, где и трудился, когда судьба ещё раз свесла его с моим отцом.
Некоторое время они посидели в кабинете у отца, распили бутылку водки. Сикита закусывал квашеной капустой и солёными огурцами. Но нужно было расходиться по своим делам. Сикита должен был идти на банкет в качестве гостя, бате же моему нужно было этот банкет обслуживать. Перед тем как разойтись Сикита спросил у отца про перспективу встречи на его территории, то есть у него дома. Ответ прозвучал в духе времени:
– Ты же знаешь про наши порядки. Если помполит и капитан дадут высочайшее разрешение. А так, сам понимаешь.
– Если ты сам согласен, то думаю, вопрос решён. Мне они не смогут отказать. Тебя-то не затерроризируют потом, если вдруг дадут добро?
Сикита был в курсе наших порядков. Но старик мой не робкого десятка:
– Семь бед – один ответ. Думаю, что особо страшного ничего не будет.
На другой день отца вызвали в каюту капитан-директора. Там уже были помполит и Сикита.
– Вот, Архипыч, господин Сикита тебя приглашает в гости, говорит, старый твой знакомый. Так верно что ли, что по Артёму его знаешь и желаешь посетить его дом?
– Как не знать, вместе работали в своё время..
Под конец рабочего дня Сикита подъехал за Архипычем на машине, и они поехали в гости к бывшему советскому военнопленному, а ныне преуспевающему инженеру господину Сиките. Сикита жил в большом доме. По нашим меркам нынешним, что-то вроде коттеджа со встроенным гаражом. Потому что отцу показалось, что въехали они в скалу и уже потом попали в жилое помещение. Он познакомил Архипыча со своей женой, сыном и дочерью. Что удивило отца, то это то, что все они довольно неплохо говорили на русском языке.
– Что пить то будем, Архипович? – Сикита кивнул на встроенный в стенку бар, – есть русская водка, ты как?
Да, конечно же, русской.
Налили по рюмке «Столичной». После первой же Сикита закинул удочку насчёт того, не будет ли отец возражать, если придут сюда сотоварищи Сикиты по артёмовскому плену. Возражений не последовало. Через минут десять подъехало ещё несколько японцев. Почти все говорили по-русски.
Посидели они добре. Вспоминали минувшие дни. Товарищам Сикиты в плену повезло меньше, им пришлом хлебнуть горюшка под землей, в шахтах славного города Артёма. Некоторые знали даже брата отца, дядьку Артёма.
– Плохой человек твой Артём. Бил нашего брата в шахте. Не одного и на сопку отправил.
Батя, правда, вступился за брата: – А вы знаете, сколько ему тоже доставалось от ваших и за ваших. Сколько раз ему из-за угла голову пробивали. Даже ребро однажды сломали в тёмном штреке, когда напали несколько человек. А что работать заставлял, так ведь он десятником работал. Не заставлял бы вас пахать, самому бы пришлось в другом месте работать, и в ином качестве. Тогда и с нашими особо не чикались.
Японцы вроде соглашались, но потом снова повторяли:
– Вот ты, Архипыч – хороший человек, но Артём зараза, плохой человек. Но мы уже простили ему, скажи ему только, что его здесь в Японии помнят. Зла уже не держим. Столько времени прошло.
Потом вспоминали общих знакомых, наиболее запомнившиеся случаи, расспрашивали о кладбище японском, сожалели, что нельзя навестить могилы погибших товарищей своих, ну, и то, да сё. За разговором время пролетело незаметно. Сфотографировались на память. Я и сейчас помню эти фотографии. Мой старик среди кучи японцев. Снимки Сикита ему привёз почти уже перед отходом.
Кроме шеф-повара, Сикита никого из начальства не пригласил. Случай для того времени довольно уникальный. Но это, может быть, и сыграло свою роль в том, что по приходу во Владивосток, визу отцу на годик всё же прихлопнули. Хорошо, что не насовсем. И на том спасибо.
А отец мой до самой смерти всё рассказывал про японца Сикиту. Как выпьет, то стоит завести разговор, так дед и начинает снова погружаться в воспоминания. Про те времена, когда работал он морским коком и как встретил однажды своего старого знакомого Сикиту.
Мы все знали уж рассказ его наизусть. А все равно, иногда хотелось ещё хоть разок послушать историю сию бесхитростную. Да вот сейчас некому уж её пересказывать. Умер батя. Не дожил до времени, когда можно было бы и ещё встретиться, и к себе Сикиту пригласить или в гости к нему съездить. Не дождался он таких времён, а жаль.
Александр Токарик.