С Новым Годом, господа-россияне: лузеры, лохи, олигархи, бизнесмены, а также граждане свободных профессий: проститутки, воры и служители культа! Все мы в наступившем 2016 году будем любимы властью, как единая сплоченная нация, без всяких различий, включая и пол! Геи-россияне, смело гуляйте в обнимку у стен Государственной думы вплоть до осени, до осени все мы для власти едины, до осени мы – ее горячо любимый электорат! В сентябре 2016 года – выборы в Госдуму!
Ни одной проститутке за всю жизнь не услышать от своих клиентов столько убедительных, интеллигентных и красивых обещаний расплатиться «после, а не до», сколько этих обещаний всякий раз слышит народ накануне выборов из уст претендентов на власть! Но, в отличие от проститутки, быстро набирающей опыт, народ ведется всякий раз на эти обещания, не требуя даже небольшого аванса перед выборами! Почему?
Потому что проститутку склоняют к любви обещаниями «потерпеть сейчас, а заплатить потом» уста всего одного мужчины, а по народу бьет из телевизора мощная, тугая и далеко брызгающая струя любви целой оравы импозантных кандидатов в депутаты, мэры, губернаторы… Под таким брандспойтом пропаганды трудно устоять.
Чем пропаганда отличается от агитации и информации? Агитация в чистом виде – это прямой призыв к чему-то реальному, например типа: «Голосуйте на выборах за «Единую Россию», после выборов за ваш голос никто не заплатит, и вы вообще ничего не получите». Поскольку агитацию нельзя проводить с массами, а только исключительно индивидуально, преимущественно с деклассированным контингентом, то она мало эффективна.
Совсем другое дело – пропаганда – это «оружие массового поражения». А вот чем отличается пропаганда от информации, для наглядности проиллюстрируем примером из советской истории нашей страны.
ПРОПАГАНДА ОТ ГОРЬКОГО: «НЕОБХОДИМЫ ТАКИЕ ЛАГЕРЯ, КАК СОЛОВКИ»
Санкции от америкосов и гейропы за лютость нашей власти по отношению к гражданам собственной страны нам переживать не впервой. В конце 20-х годов прошлого столетия была санкционная ситуация аналогичная делу Магнитского. Тогда от соловецких беглецов, которым удалось добраться до Финляндии, на Западе узнали о чрезвычайной жестокости на соловецких лагерных лесозаготовках. В ответ на это Конгресс США и парламент Великобритании приняли решения не покупать лес у Советского Союза.
Чтобы переубедить Запад на Соловки отправился хорошо известный в Европе, так как он полжизни провел там (преимущественно на Капри), пролетарский писатель Максим Горький, пять раз номинировавшийся на Нобелевскую премию. В Европе ему доверяли, и потому он не подвел советскую власть, Горький блестяще справился со своей миссией, и покупки леса возобновились. Летом 1929 года Горький побывал на Соловках после чего сообщил общественности, что заключенные работают там не больше 8 часов в день, за более тяжёлую работу «на торфе» получают повышенный паек, пожилые заключённые не подлежат назначению на тяжёлые работы, все заключённые обучаются грамоте.
В своем очерке «Соловки» он писал: ««Соловецкий лагерь особого назначения» - не «Мёртвый дом» Достоевского, потому что там учат жить, учат грамоте и труду. ...здесь жизнью трудящихся руководят рабочие люди… «Правонарушителей», если они - люди его класса - рабочие, крестьяне, он перевоспитывает легко. «Соловецкий лагерь» следует рассматривать, как подготовительную школу для поступления в такой вуз, каким является трудовая коммуна в Болшеве...
Если б такой опыт, как эта колония, дерзнуло поставить у себя любое из «культурных» государств Европы, и если б там он мог дать те результаты, которые мы получили, государство это било бы во все свои барабаны, трубило во все медные трубы о достижении своём в деле «реорганизации психики преступника», как о достижении, которое имеет глубочайшую социально-педагогическую ценность.... …Болшевская трудкоммуна черпает рабочую силу в Соловецком лагере и в тюрьмах. Соловки, как я уже говорил, - крепко и умело налаженное хозяйство и подготовительная школа для вуза - трудкоммуны в Болшеве. Мне кажется, вывод ясен: необходимы такие лагеря, как Соловки…».
ИНФОРМАЦИЯ ОТ ДМИТРИЯ ЛИХАЧЕВА: «А МАЛЬЧИКА НЕ СТАЛО СРАЗУ»
А вот что пишет о тех же временах в своих «Воспоминаниях» соловецкий сиделец Дмитрий Лихачев: «Арестовали нас за то, что мы собирались раз в неделю всего на несколько часов для совместных обсуждений волновавших нас вопросов философии, искусства и религии… При высадке из вагона конвоир разбил мне сапогом в кровь лицо, над нами измывались, как только могли. Кричали нам: «Здесь власть не советская, — здесь власть соловецкая». … Одна из самых «приличных» угроз нам была: «Сопли у мертвецов сосать заставлю!»
На ночь нас погнали на Попов-остров, чтобы запихнуть в сараи, а на утро переправить на остров. В сарае мы стояли всю ночь. Нары были заняты полуголыми «урками» (мелкими воришками), «вшивками», обстреливавшими нас вшами, в результате чего мы через час уже были покрыты ими с головы до ног. Только притушили свет, — точно темный занавес начал опускаться по стенам на лежащих. Это ползли клопы.
...Около Соловков нас снова запихнули в чрево «Глеба Бокого» (этот живой человек, в честь кого был назван пароход — людоед — главный в той тройке ОГПУ, которая приговаривала людей к срокам и расстрелам)... Был конец октября, и у берегов стал появляться «припай» — береговой лед. Вывели нас на пристань с вещами, построили, пересчитали. Потом стали выносить трупы задохшихся в трюме или тяжело заболевших: стиснутых до перелома костей, до кровавого поноса...
Весной 1929 г. к нам на Соловки приехал Горький. Пробыл он у нас дня три (точнее, я не помню — все это легко установить по его собранию сочинений). Ждали Горького с нетерпением. В один «прекрасный» день подошел к пристани «Бухты Благополучия» пароход «Глеб Бокий» с Горьким на борту… с какой-то очень странной особой, которая была в кожаной куртке, кожаных галифе, заправленных в высокие сапоги, и в кожаной кепке. Это оказалась сноха Горького (жена его сына Максима). Одета она была, очевидно (по ее мнению), как заправская «чекистка». Наряд был обдуман!
На Горьком была кепка, задранная назад по пролетарской моде того времени (в подражание Ленину).
...Мы все обрадовались — все заключенные. «Горький-то все увидит, все узнает. Он опытный, его не обманешь. И про лесозаготовки, и про пытки на пеньках, и про Секирку, и про голод, болезни, трехъярусные нары, про голых, и про «несудимых сроках»... Про все-все!»
Мы стали ждать. Уже за день или два до приезда Горького по обе стороны прохода в Трудколонии воткнули срубленные в лесу елки (для декорации). Из Кремля каждую ночь в соловецкие леса уходили этапы, чтобы разгрузить Кремль и нары. Персоналу в лазарете выдали чистые халаты.
Ездил Горький по острову со своей «кожаной спутницей» немного. В первый, кажется, день пришел в лазарет. По обе стороны входа и лестницы, ведшей на второй этаж, был выстроен «персонал» в чистых халатах. Горький не поднялся наверх. Сказал «не люблю парадов» и повернулся к выходу. Был он и в Трудколонии. Зашел в последний барак направо перед зданием школы.
...Я стоял в толпе перед бараком, поскольку у меня был пропуск, и к Трудколонии я имел прямое отношение. После того, как Горький зашел, — через десять или пятнадцать минут, из барака вышел начальник Трудколонии, затем вышла часть колонистов. Горький по его требованию остался один на один с мальчиком лет четырнадцати, вызвавшимся рассказать Горькому «всю правду» — про все пытки, которым подвергались заключенные на физических работах.
С мальчиком Горький оставался не менее сорока минут (у меня уже были тогда карманные серебряные часы, подаренные мне отцом перед самой первой мировой войной и тайно переданные мне на острове при первом свидании). Наконец Горький вышел из барака, стал ждать коляску и плакал на виду у всех, ничуть не скрываясь. Это я видел сам. Толпа заключенных ликовала: «Горький про все узнал. Мальчик ему все рассказал!»
Затем Горький был на Секирке. Там карцер преобразовали: жердочки вынесли, посередине поставили стол и положили газеты. Оставшихся в карцере заключенных (тех, кто имел более или менее здоровый вид) посадили читать. Горький поднялся в карцер и, подойдя к одному из «читавших», перевернул газету (тот демонстративно держал ее «вверх ногами»). После этого Горький быстро вышел.
... А мальчика не стало сразу. Возможно —даже до того, как Горький отъехал…
Но другие последствия приезда Горького на Соловки были еще ужаснее. Горький должен был догадаться, что будет сделана попытка свалить все «непорядки» в лагере на самих заключенных. Это классический способ уйти от ответственности. Сразу после отъезда Горького начались аресты, и стало вестись следствие.
Любопытна такая деталь. Когда Горький со снохой и сопровождающими его «гепеушниками» приехали на Попов- остров в Кеми, где они должны были сесть на пароход «Глеб Бокий», там на ветру и холоде работала на погрузке-разгрузке партия заключенных в одном белье (никакой казенной одежды кроме нижнего белья в лагерях того времени не выдавалось). Скрыть эту раздетую до белья партию было невозможно.
Попов-остров, где была пристань, и то без крыши от непогоды, был совершенно гол и продуваем. Командовал при Горьком группой (партией) заключенных уголовник, хитрый и находчивый, и он «догадался» — как скрыть на голом острове голых заключенных. Он скомандовал: «Стройся», «Сомкни ряды», «Плотнее, плотнее» (здесь шли рулады матерной брани), «Еще плотнее! такие-сякие!!!», «Садись на корточки», «Садись, говорю, друг на друга, такие-сякие!!!» Образовалась плотная масса человеческих тел, дрожавших от холода. Затем он велел матросам принести брезент и паруса (на «Боком» были еще мачты). Всех накрыли.
Горький простоял до конца погрузки на палубе, балагуря и фамильярничая с лагерным начальством. Прошло порядочно времени. Только когда «Бокий» отплыл на достаточное расстояние, брезенты сняли. Что под этими брезентами было — вообразите сами…
КУЛЬТУРНО – ПРОСВЕТИТЕЛЬНЫЕ РАССТРЕЛЫ
…Вскоре после отъезда Горького начались беспорядочные аресты среди заключенных. Оба карцера — на Секирке и в Кремле — были забиты людьми.
Поздно осенью 1929 г. ко мне еще раз приехали на свидание (разрешалось два свидания в год) родители. Под конец их пребывания ко мне пришли вечером из роты и сказали: «За тобой приходили!» Все было ясно: меня приходили арестовывать.
Я сказал родителям, что меня вызывают на срочную работу, и ушел: первая мысль была — пусть арестовывают не при родителях! Выйдя на двор, я решил не возвращаться к родителям, пошел на дровяной двор и запихнулся между поленницами. Дрова были длинные — для монастырских печей. Я сидел там, пока не повалила толпа на работу, и тогда вылез, никого не удивив.
Что я натерпелся там, слыша выстрелы расстрелов и глядя на звезды неба (больше ничего я не видел всю ночь)! С этой страшной ночи во мне произошел переворот. Не скажу, что все наступило сразу. Переворот совершился в течение ближайших суток и укреплялся все больше. Ночь — была только толчком.
Я понял следующее: каждый день — подарок Бога. Мне нужно жить насущным днем, быть довольным тем, что я живу еще лишний день. И быть благодарным за каждый день. Поэтому не надо бояться ничего на свете.
И еще — так как расстрел и в этот раз производился для острастки, то, как я потом узнал: было расстреляно какое-то ровное число: не то триста, не то четыреста человек, вместе с последовавшим вскоре. Ясно, что вместо меня был «взят» кто-то другой. И жить надо мне за двоих. Чтобы тому, которого взяли за меня, не было стыдно!....
…Расстреливали два франтоватых (франтоватых по-лагерному) с материка и наш начальник Культурно-воспитательной части Дм. Вл. Успенский. Про Успенского говорили, что его загнали работать на Соловки, чтобы скрыть от глаз людей: он якобы убил своего отца (по одним сведениям дьякона, по другим — священника). Срока он не получил никакого. Он отговорился тем, что «убил классового врага». Ему и предложили «помочь» при расстрелах. Ведь расстрелять надо было 300 или 400 человек.
С одной из партий получилась «заминка» в Святых (Пожарных) воротах. Высокий и сильный одноногий профессор баллистики Покровский (как говорят, читавший лекции в Оксфорде) стал бить деревянной ногой конвоиров. Его повалили и пристрелили прямо в Пожарных воротах. Остальные шли безмолвно, как завороженные. Расстреливали против Женбарака. Там слышали, понимали, — начались истерики.
Могилы были вырыты за день до расстрела. Расстреливали пьяные палачи. Одна пуля — один человек. Многих закопали живыми, слабо присыпав землей. Утром земля над ямой еще шевелилась. Утром мы пошли на работу. К этому времени наш Кримкаб был уже переведен в другое помещение — комнату налево от входа рядом с уборной. Кто-то видел там перед умывальником Успенского, смывавшего кровь с голенищ сапог…» .
Расстрелянных списывали на смерть от тифа и других болезней.
Сам Дмитрий Лихачев пережил на Соловках и тиф, и спровоцированные приездом Горького расстрелы, и самого Горького, а потом еще и ленинградскую блокаду. Он поистине жил и работал за двоих, как и пообещал неизвестному, получившему предназначенную ему пулю. Лихачев был маяком и оберегом русской культуры и духовности среди тьмы советской пропаганды до Соловков, на Соловках и после Соловков до конца своей долгой жизни.. .
НОВОЕ – ХОРОШО ЗАБЫТОЕ СТАРОЕ
Позже одни говорили, что Горький своим враньем хотел вымолить облегчение участи заключенных, а другие говорили, что он хотел вымолить приезд к себе его кипрской любовницы Будберг-Закревской – этой красной Мата-Хари. Кто читал книгу Нины Берберовой «Железная женщина», в курсе их романа. Как пишет Дмитрий Лихачев: «Не знаю — какая из версий правильна. Может быть, обе».
Подлость всегда найдет оправдание подлости. Подлость идеологической пропаганды в том, что она все переворачивает с ног на голову, а ее главный признак – восхваление власти.
Восхваление твердой руки власти, исключительности власти, ее зашкаливающего рейтинга, ее непогрешимости во всем, включая сталинские лагеря и расстрелы, коррупцию, разворованную экономику, разваливающиеся панельки, суды по типу дела Васильевой, подтасованные выборы, стрельбу на чужой территории, запретительно-карательные законы, приравнивание критики власти к государственной измене, а самих критиков - к врагам народа.
Все оборачивает идеологическая пропаганда в пользу власти, преподнося все ее промахи и самодурство, как достижения и достоинства. Не это ли мы видим и слышим на ОРТ, РТР, НТВ ежедневно? Прозвучало ли там хотя бы однажды, что Путин когда-либо был неправ в чем-то? Он что, Бог?
А то ли еще будет перед выборами в Госдуму-2016 – этой генеральной репетиции перед выборами президента? Но все это мы уже проходили, господа! Пропаганда по горьковски – это дорога на новые Соловки! Противоядие от нее – только собственные глаза, уши и голова и их соотношение с тем, что им пропагандируют, и что они сами наблюдают. А также собственный кошелек и его соотношение с ценами в магазинах и на услуги ЖКХ.
При таком подходе никакой «горький» вас не обманет. И тогда, возможно, день выборов в Госдуму станет днем похорон репрессивной законодательной деятельности партии «Единая Россия».
Надежда Алисимчик.
Фото www.novoteka.ru