Тема преследований на Северном Кавказе гомосексуальных людей актуализировалась на фоне громкого инцидента минувшей недели: в Дагестане из квартиры-убежища силовики похитили Халимат Тарамову, дочь приближенного главы Чечни Рамзана Кадырова. "Российская ЛГБТ-сеть" (признана в России "иностранным агентом", таковым себя не считает. – Прим. ред.) обратилась в Европейский суд по правам человека с просьбой принять оперативные меры реагирования на ситуацию.
Хотя правозащитники усмотрели в случившемся явное нарушение закона и угрозу для жизни девушки, в Кремле от темы отстранились: мол, "не наш вопрос".
Ранее выход документального фильма "Тихий голос" о гее – бойце MMA из Чечни поднял вопрос о гонениях об охоте на ЛГБТ-людей в республике. В России показ кинокартины пришлось отменить, зато в Канаде она удостоилась приза на крупнейшем в Северной Америке фестивале документального кино.
Всего с 2017 года, когда об истязаниях геев кадыровцами стало известно широкой общественности, к правозащитникам обратились более 200 человек, все они – из Чечни. Большинству пострадавших пришлось бежать от пыток и угроз за границу.
Корреспондент Кавказ.Реалии поговорил с правозащитницей "Российской ЛГБТ-сети" Вероникой Лапиной о положении лесби-, би- и транс-женщин в Чечне, чьи имена до сих пор неизвестны, почему им сложнее обратиться за помощью, чем мужчинам, что такое коррекционное изнасилование и могут ли девушки, как призывает российская певица Манижа, "встать и пойти".
– С 2017 года в "Российскую ЛГБТ-сеть" из Чечни поступило более 200 обращений за помощью. Сколько из них приходится на женщин?
– Женщин, которые пострадали, – это около 30–40 человек. На самом деле большой прирост случился в 2019–2020 годах, то есть до этого женщины к нам практически не обращались.
– Что это за женщины, сколько им лет, какой у них социальный статус?
– В основном это молодые девушки, которые оказываются в ситуации, когда их уже готовятся насильно выдать замуж. Это довольно частый формат обращения. Но к нам обращаются и женщины, которые уже бежали из семьи, например, с детьми, которые уже замужем, такие случаи мы тоже знаем, это не что-то новое. Разного типа пострадавшие рассказывают про своих подруг, которые замужем, но ведут "двойную жизнь".
– Можно ли сказать, что ЛБТ-девушкам легче скрывать свою сексуальную ориентацию, чем парням?
– Я бы не сказала, что кому-то легче. При прочих равных женщины находятся в более уязвимом положении. Просто из-за того, что у них уязвимая позиция в Чечне и на Северном Кавказе в целом. Женщина там просто вещь. Конечно, ужасно так говорить, но это действительно так.
У женщины нет права голоса, у нее нет какой-то автономии, все решения за нее принимает семья. Если семья говорит, что женщина не пойдет учиться, у нее нет физической возможности сказать: "Нет, я пойду учиться и перееду от вас в другой город". Это невозможно.
Мужчины могут сказать: "Я поехал в Москву на заработки". Женщина не может выехать ни под каким предлогом. Даже если она сбежит, ее, скорее всего, найдут, приволокут обратно в семью и применят к ней насилие. И это касается женщин разного возраста, не только молодых.
У нас была история женщины, которую задержали на границе между Чечней и Ингушетией, она якобы была в подвыпившем состоянии. Ее арестовали, передали родственникам, которые несколько месяцев держали ее под домашним арестом и избивали. Ей было около 50 лет.
Кроме того, большое влияние оказывает так называемый культ стыда. Если сосед сказал, что твоя дочь как-то себя не так ведет, вечером дочь будет бита или наказана. Потому что она женщина и не может позорить честь рода. Мы знаем о случаях, когда женщины в Чечне становились жертвами "убийств чести", которые никто не расследовал. Потому что это дело семьи – сама она умерла или ее убили.
– То есть пострадавших ЛБТ-женщин в Чечне может быть как минимум не меньше, чем мужчин, но узнать о них еще сложнее?
– Да. Вопрос в том, что они подвергаются другого характера насилию. Если молодые люди подвергаются прямому насилию со стороны государства, полиции, то женщины чаще подвергаются насилию со стороны семьи. И государство этому не мешает. Домашнее насилие, убийства чести, насильственные исчезновения, коррекционные изнасилования – это все делается при потворстве государства, властей.
Это архаическое восприятие того, что гомосексуальность – это болезнь. То есть люди действительно пытаются "вылечить" своих детей
– Вы сказали "коррекционные изнасилования"?
– Да, они применяется к бисексуальным женщинам и женщинам-лесбиянкам, когда их насилуют с целью изменить их сексуальную ориентацию. Из опыта изучения таких практик в закрытых обществах я предполагаю, что такие случаи происходят довольно часто. У меня нет статистики, чтобы я вам сказала, что с этим сталкивалась, например, каждая вторая женщина. Но такие кейсы, конечно, есть.
– Это делают родственники?
– Либо родственники, либо они кого-то приглашают со стороны. Это схоже с практикой изгнания джиннов. Там приглашают религиозного деятеля, который проводит насильственные обряды, палкой бьет. Примерно в таком же виде происходят коррекционные изнасилования.
– Изгнание джинов проводили над Аминат Лорсановой. Насколько уникален ее случай?
– Из нее не просто джиннов изгоняли. Вопрос был в конверсионной терапии. Родственники поместили ее в государственную психиатрическую больницу. Там фигурировала частная Клиника пограничных состояний имени Боева в Грозном, а затем Республиканский психоневрологический центр. Там Аминат сказали, что у нее болезнь Блейлера. Так называлась шизофрения в 1930-е годы, то есть как бы такой болезни уже нет в современной международной классификации. То есть можно представить себе уровень подготовки медицинских профессионалов в республике.
Аминат кололи какие-то транквилизаторы, у нас есть выписка из лечебницы и список лекарств, которые к ней применяли. Это тоже пытки, тоже бесчеловечное обращение. Никакого добровольного согласия на медицинское вмешательство там не было. Поэтому в ее случае, помимо изгнания джиннов, был нанесен довольно серьезный ущерб здоровью. Мы до сих пор находимся на национальном уровне по этому делу.
До того как Аминат обратилась к нам, нам казалось, что это уникальная история, потому что мы не сталкивались до нее с такими случаями. На самом деле мы просто задавали не те вопросы. Потому что, когда мы начали людей спрашивать по этому поводу, выяснилось, что изгнание джинов и отправление женщин на лечение в психиатрические центры – это тоже распространенная практика. Мы насчитали семь-восемь таких случаев, просто люди об этом не говорят, это очень травмирующий опыт.
– В чем цель такого "лечения"?
Надо быть очень сильной, чтобы переломить себя и выйти, хотя бы к кому-то обратиться, сказать, что "мне плохо, мне нужна помощь"
– Это хороший вопрос, и тут я могу только рассуждать. Возможно, это архаическое восприятие того, что гомосексуальность – это болезнь. То есть люди действительно пытаются "вылечить" своих детей. Я не могу сказать, что это какие-то хорошие побуждения. Понятно, что никаких положительных намерений в этом нет, но такая логика существует.
Возможно, это та же логика насилия. Не все же отдают дочерей на лечение. Кто-то ограничивается просто изгнанием джиннов, какими-то религиозными практиками.
– История Лорсановой показала остальным девушкам в Чечне, что можно из этой травматичной истории выбраться, что можно пожаловаться, найти защиту?
– Да, к нам обращаются девушки, которые пишут, что ее пример вдохновил их на активные действия в защиту своих прав. И это не всегда ЛБТ-женщины. Если пример Аминат помог хотя бы одной женщине осознать, что ей некомфортно в этой ситуации и что-то нужно менять, это уже положительный эффект. Потому что работа с женщинами сложна еще, наверное, тем, что они очень неактивные. Они всего боятся.
Она иногда не может просто выйти из дома, потому что боится последствий. Вот этот страх, отождествление себя с системой ценностей, где ты вещь… Надо быть очень сильной, чтобы преломить себя и выйти, хотя бы к кому-то обратиться, сказать, что "мне плохо, мне нужна помощь". Это на самом деле очень большой акт храбрости.
– Сравнима ли ситуация ЛБТ-девушек в Чечне с положением дел в соседних республиках – в Ингушетии, в Дагестане?
– Там есть похожие практики, но они не такие жесткие. Там в целом не такие суровые рамки для женщин и мужчин. В Дагестане вы можете увидеть женщину в шортах, а в Чечне я видела только одну такую девушку и все время думаю, жива она еще или нет. Возможно, она была туристка.
Если мы будем эту тему замалчивать, тогда абсолютно точно ничего не изменится
Мы видим в Дагестане эмансипированных женщин, независимых. Там меньше отборов детей в семью мужа, там больше браков не по расчету. Но мы видим, что родственники из Дагестана и Ингушетии тоже похищают своих дочерей из шелтеров (убежищ правозащитников. – Прим. ред.), когда они сбегают, точно так же контролируют их. То есть в соседних с Чечней республиках это, наверное, в меньшей степени, но тоже проблема.
– Борьба за права женщин на Северном Кавказе помогает решению проблемы ЛБТ-девушек?
— Любой разговор о правах женщин на Северном Кавказе вызовет негатив, потому что это очень маскулинное, негибкое общество. Но это не значит, что мы не должны об этом говорить. Потому что, как только мы начинаем об этом говорить, мы меняем ситуацию в лучшую сторону. От того, что мы не будем говорить об этом, насилия меньше не станет. От того, что мы об этом будем говорить, возможно, прямо сегодня тоже насилия меньше не станет, но это уже движение к какому-то изменению.
То есть любая дискуссия, даже если она сейчас проходит в негативном ключе, она имеет свойство менять повестку, понимание людей. И мы видим больше желания, в том числе среди молодых женщин как-то эмансипироваться, быть независимой все-таки от этого тотального контроля и вести нормальную секулярную жизнь. Если мы будем эту тему замалчивать, тогда абсолютно точно ничего не изменится.
– Складывается впечатление, что женщины в центральной России и женщины Северного Кавказа живут не то что в разных странах, а в разных столетиях. Пока Манижа поет на Евровидении, что надо "встать и идти", там и встать невозможно, и идти некуда.
– Это правда, это действительно так. И на самом деле наша работа заключается в том, чтобы женщинам было где встать и было куда идти. Не только тем, которые набрались храбрости и в ночи позвонили на нашу горячую линию со словами "мне плохо, заберите меня отсюда".
Если проблема сложная, это не значит, что мы почему-то должны перестать о ней говорить. Мне кажется, что как раз наоборот. Четыре года назад невозможно было представить, что Рамзан Кадыров вообще признает, что геи есть, а сейчас он уже про это говорит. Это значит, что-то меняется. Значит, мы работаем не зря. И то, что к нам за последние годы стало обращаться больше женщин, – это еще один показатель того, что женщины понимают: так жить нельзя.
– Но почему проблемы ЛБТ-женщин в Чечне все равно остаются в тени преследования мужчин за их сексуальную ориентацию?
– Во-первых, мужчин, которые обратились к правозащитникам, больше. Во-вторых, у нас же есть определение, что пытки – это все-таки участие государственных акторов, государственной власти. Поэтому здесь у нас есть очень определенный подход к этому. В принципе, мне кажется, что во всех конфликтах вопрос женщин довольно часто замалчивается.
Кроме того, вопрос про конверсионную терапию – он на глобальном уровне только недавно встал. Только недавно независимые эксперты по вопросам дискриминации на основании сексуальной ориентации и гендерной идентичности выпустили доклад специально на эту тему. Одна из рекомендаций была – внести конверсионную терапию как отдельную статью пыток, которые применяются в отношении конкретной группы людей.
Это произошло только в 2020 году, и это очень показательно: мы не обращаем внимания на некоторые вещи как на серьезное насилие. Мы знаем, что пытки в полиции – это плохо, а какие-то другие вещи, другое систематическое насилие, которое происходит с позволения государства, – мы про него не думаем как про серьезные нарушения прав человека.
***
Насилие в отношении женщин – не только лесбиянок и бисексуалок – одна из главных проблем Северного Кавказа. В этом году сразу несколько авторок из региона организовали выставки, посвященные этой теме. Одна из них прошла в Северной Осетии, другую открыла фотохудожница из Ингушетии в Москве. До этого фильм о насилии над женщинами в Дагестане опубликовал телеканал "Дождь".