Летом 1940 года советский генеральный консул в Данциге Михаил Коптелов информировал центр о том, что Германия готовится к войне против нашей страны. «Предполагаемое направление нападения на СССР: 1. Через Восточную Пруссию – Литву – Вильно – Смоленск на Москву; 2. Через Львов и северную часть Румынии с выходом к Черному морю и дальнейшим продвижением на север и восток и 3. Со стороны Норвегии на Мурманск и через Швецию, Финляндию, а также через Прибалтику на Ленинград. Для этой цели сосредотачиваются большие войсковые соединения в Восточной Пруссии и Мемеле, в польском гувернемане (Варшава), Лодзи и Верхней Силезии. Советский инженер т. Кукушкин, ехавший 11.7.40 г. из Берлина в Данциг по вопросам погрузки угля в СССР, наблюдал большое движение военных грузов и эшелонов в направлении на Восток. Скорый поезд, на котором он ехал, из-за внеочередного пропуска военных грузов и эшелонов опоздал более чем на 22 часа».
Это было одно из первых предупреждений. Затем последовали другие. Из полпредств и генконсульств во всех европейских странах, в Турции, Китае, Японии. Сколько их было? Не меньше сотни, может, и больше. Многие из них (не все) опубликованы в серийном издании «Документы внешней политики». При желании можно подсчитать. И это только дипломатические донесения. То, что передавала разведка – отдельный, еще более объемный документальный массив.
К тому времени поредели ряды дипломатов и разведчиков. Репрессии выбили лучших. В новом пополнении было немало случайных людей. Однако попадались и способные, обучаемые. Вместе с оставшимися в живых из «старой гвардии» они старались работать профессионально и добросовестно.
Но Большой террор повсюду сеял страх, отучал самостоятельно мыслить, отстаивать свою точку зрения. Если она противоречила мнению центра (а его формировало мнение Сталина), можно было поплатиться карьерой, свободой и жизнью. Диктатор убедил себя в том, что Гитлер если и нападет, то не раньше 1942 года, и всех, кто утверждал обратное, считал паникерами и дезинформаторами. Приходилось «разбавлять» свои сообщения ссылками на «слухи». Искусственность таких «добавок» бросается в глаза. «…Все это вместе взятое, ‒ завершал Коптелов, ‒ характеризует наличие сумасбродных планов, вынашиваемых в определенной части нацистов, сеющих различные провокационные слухи, а также возрастающую военную подготовку Германии». В общем-то генконсул не грешил против истины: «сумасбродные планы» (агрессии) и «возрастающая военная подготовка» указывались как нечто реальное. Но упоминание о «провокационных слухах», конечно, смазывало картину.
Вынужденная двойственность была свойственна большинству донесений и телеграмм, и сегодня это преподносится как один из доводов в пользу Сталина, снимающих с него вину – полностью или частично ‒ за то, что не принял достаточных мер к обороне страны. Дескать, противоречивая шла информация, а он так хотел мира… Забывается, что эта противоречивость и двойственность были вызваны действиями самого диктатора.
Не работает на его оправдание и то, что в предупреждениях о начале войны приводились разные сроки. Было бы по меньшей мере странно, если бы все источники указывали одну точную дату. Главное, что речь шла об одном и том же периоде, конце весны – начале лета 1941 года, вот что должно было внушить тревогу. Это как на стрельбище: важна кучность стрельбы.
Муссируется тезис о том, что накануне войны ситуация вообще представлялась чрезвычайно запутанной. Мало того, что в выводах разведчиков и дипломатов отсутствовала ясность, еще и немцы дезинформацию вбрасывали. Внушали, будто концентрация их войск на границе нужна для притупления бдительности англичан ‒ с прицелом на операцию «Морской лев». А заодно ‒ чтобы надавить на Советы, сделать их сговорчивее на переговорах, которые, мол, обязательно состоятся. И Сталин ждал, что эти переговоры вот-вот начнутся.
В итоге он чуть ли не сочувствие вызывает. Бедный, бедный Сталин, как же ему было тяжело! Докладывали то одно, то другое, немцы «дезой» пичкали, мировая пресса бог знает что писала. Не мудрено, что не разобрался, но старался ведь, хотел, как лучше… Стоит ли его судить за это?
Стоит. Все эти аргументы и «оправдания» гроша медного не стоят. Полной ясности не бывает никогда, и уровень адекватной информации, которую получал Кремль, был на самом деле исключительно высоким. Конечно, нужно было анализировать сопоставлять факты. Только грамотных аналитиков отправили в ГУЛАГ и поставили к стенке, а прочих запугали, приучили думать «как надо».
Отсутствие коллегиальности стало нормой для советской системы, за всех думал и решал один человек. Особенно, когда речь шла о крайне чувствительных, сверхделикатных вопросах. Прежняя политическая элита ушла. А те, кто входил в ближний круг кремлевского горца, не рисковали ему перечить. Не только потому, что боялись. Чтобы делать это доказательно, нужно было иметь острый ум и профессиональную подготовку. Этого не хватало ни Молотову, добросовестному исполнителю, не отличавшемуся дипломатическими талантами, ни Ворошилову, чьи познания в военной науке оставляли желать лучшего.
Некому было отговорить Сталина от заключения советско-германского пакта о ненападения 23 августа 1939 года, который значительно ухудшил стратегические позиции СССР. Сторонники пакта обычно указывают на перенос границы ‒ на 300 километров от Минска до Бреста ‒ и заявляют, что в противном случае в 1941 году немцы быстрее бы дошли до Москвы и Ленинграда. Забывают, что общая советско-германская границы появилась только после пакта, прежде СССР был отгорожен от агрессора государствами-лимитрофами.
Сталин уничтожил этот буфер и вывел ослабленную репрессиями Красную армию и набиравший силы вермахт на линию непосредственного соприкосновения. Допустим, нельзя было отдавать Гитлеру всю Польшу, но на той «половине», что отошла СССР, можно было сохранить польские вооруженные силы, структуры гражданского управления. Как часть антигерманского щита. А не устраивать этническую чистку. Но Сталин такой вариант даже не рассматривал. Ненависть к Польше и полякам была слишком сильна, а надежды на мир и дружбу с Германией ‒ велики.
Другой пример ‒ включение в Советский Союз стран Балтии. Понятно, что летом 1940 года существовала угроза их полного подчинения Германии. Но разве недостаточно было ввести туда войска, создать военные базы (что сделали ещё осенью 1939-го)? Каким образом советизация Балтии упрочила стратегическое положение СССР? Подстегнув антисоветские и антироссийские настроения и побудив местных жителей (не всех, понятно) с цветами встречать гитлеровцев? Территориальная экспансия далеко не всегда укрепляет империю.
С начала 1941 года враждебные намерения Германии становились все очевиднее. Инциденты на границе, ввод немецких войск Болгарию и Румынию… Москва делала жесткие заявления, давала понять, что «держит порох сухим» (выступление Сталина перед выпускниками военных академий 5 мая ‒ один из примеров). Цель ‒ пригрозить Берлину в надежде, что это удержит от агрессии и заставит договариваться. Но не предпринимать никаких шагов, которые могли бы «спровоцировать» агрессора.
Сталин не хотел войны, боялся ее и отметал любые доводы, доказывавшие, что удар последует в самое ближайшее время. Это означало бы фактически признать ошибочность всей его прогерманской стратегии, инициированной пактом 23 августа. Не обеспечив защиту страны, он совершил преступление – гораздо более тяжкое, чем те, за которые он обрекал на смерть своих соратников и сотни тысяч ни в чем не повинных советских людей.
Диктатор не понес никакого наказания. За его недальновидность расплачивались все народы Советского Союза. Ценой колоссальных страданий и миллионов погибших они остановили врага, разгромили его и спасли свою страну. Память о них обязывает говорить правду о том, что привело к трагедии 22 июня 1941 года.