Координатор штаба Навального: "В тюрьме я почти потерял зрение"

– Алексей, вы первый раз оказались под арестом?

– Я никогда до этого не сидел, и сразу получил 60 суток ареста. 22 января я с товарищем Никитой Ильиным вечером поехал по делам на такси. Когда водитель остановился, к машине подбежали силовики, показали водителю удостоверение уголовного розыска, выбили у нас из рук кошелек, когда мы расплачивались. Силовики повезли меня в своей машине в отделение полиции, растянув мои руки как на распятии. Я спрашивал силовиков: "У вас новые методы или вы наручники дома забыли?" В полицейском участке нам сказали, что мы кого-то очень сильно разозлили наверху. Меня посадили в КПЗ, а Никиту повезли в другой отдел полиции. Суд был на следующий день, мне не дали ознакомиться с материалами дела, а приговор судья мне вынесла по скайпу. Меня приговорили к 30 суткам ареста по части 8 статьи 20.2 КоАП РФ. То есть меня осудили за митинг, на который я даже не успел выйти. Вторые 30 суток по этой же статье я получил, когда отбывал первый срок. Меня обвинили, что я якобы вовлек несовершеннолетнюю в митинг 23 января. До моего первого ареста в чате сторонников Навального задавали вопросы, что делать, если несовершеннолетнего арестовали на митинге. Я скопировал ответ юриста, опубликованный на профильном сайте, и разместил его в переписке. За это меня посадили. То есть разъяснение прав расценили как вовлечение.

Алексей Шварц на пикете после отравления Навального

– Как вы себя чувствуете после 60 дней ареста?

– Я там почти потерял зрение. На второй день я заметил, что не могу разглядеть пальцы на расстоянии вытянутой руки. У меня и раньше было диагностировано заболевание глаз. Из-за него прекратили уголовное дело против меня за уклонение от службы в армии. Врач во время осмотра сказал силовикам: "Ему инвалидность оформлять надо, а не в армии служить". В спецприемнике болезнь стала прогрессировать. Обострились другие хронические заболевания.

– Сокамерники к вам хорошо относились?

– Со мной в камеру селили людей, которые провели на зоне много лет. Я думаю, что это было сделано специально. Один из сокамерников рассказал, что его из ИВС где-то в области увезли в спецприемник Кургана, чтобы поместить в одну камеру со мной, якобы был приказ подсаживать ко мне рецидивистов. Первым моим сокамерником был человек, который изнасиловал и убил пожилую женщину. Ко мне он попал из-за нарушения правил надзора после освобождения. Но сокамерники ничего плохого мне не делали. Они рассказывали, как их пытают на зоне, как они себе сухожилия режут, чтобы их перестали пытать. Я страдал от этих разговоров, потому что я ненавижу насилие, я – убежденный пацифист. Слушать все это было тяжело, а говорить с ними больше было не о чем. О расследованиях ФБК они слышали, и когда узнали, что я в команде Навального, выразили мне свое уважение. В целом это было полезное общение. Я понял ранее мне чуждый слой общества и многое узнал о жизни на зоне. Мой сокамерник, человек 52 лет в физической форме как у Брюса Ли, показал, как он отжимается на двух пальцах, и я сильно вдохновился. Сокамерник составил мне программу физической подготовки и стал меня учить в камере боевым искусствам. Последние 20 дней я усиленно тренировался. Это укрепило мой дух, потому что настроение у меня было подавленным. Я сначала даже не выходил на прогулки: из-за морозов на улице, а еще потому, что гулять все равно приходилось за решеткой. Другой сокамерник, который часто бывал в этом спецприемнике, хромой пожилой человек, продемонстрировал отличный пример, как все работает в этом заведении. По моим наблюдениям, сотрудники спецприемника во время оформления не дают арестованным зубную пасту, щетку и мыло с туалетной бумагой. Этот сокамерник спросил средства гигиены, в ответ получил отказ. Он наорал на сотрудников спецприемника, и ему быстро все принесли. Через несколько дней этот пожилой человек начал умирать у меня на глазах. Ногти на ногах у него повылазили, пятка свисала, как оторванный лоскут, все выше и выше черная паутина вен поднималась по его ногам. Икры были опухшими и увеличились в размере, стали больше бедер. От боли дед бредил, он не спал, крутил все свои истории жизни по шесть раз за день. На меня произвела впечатление история, как сын деда выстрелил в него из травмата, а дед в ответ ударил его живым гусем, потому что все остальное, чем можно было ударить, спрятала жена. Мне было очень жалко гуся. Когда этот дед начал мочиться под себя, в камере стало так вонять, что даже сотрудники спецприемника не заходили к нам в камеру на проверку. Врач сказал, что у деда гангрена и нужна ампутация ног. Я требовал полицейских увезти его в больницу.

Деда увезли на ампутацию, а я вымыл всю камеру с хлоркой. Я думал, что все мучения закончились. Но деда привезли обратно: его не стали оперировать, потому что все больницы были переполнены. Деду сказали досидеть срок и в районной больнице пойти к хирургу. Старик вышел на волю через два дня, и я не знаю, что с ним стало дальше.

– Какими были условия в камере?

– В камере стояла вонища из-за туалета в полу в виде дыры, которую мы затыкали пластиковой бутылкой, чтобы как-то справиться с запахом. Спал я на железной шконке, покрытой тонким матрасом. Из-за этого у меня были синяки на спине. Но к этому я быстро привык. Сложнее всего было без связи с внешним миром. Всего 15 минут я мог поговорить по телефону с близкими. Радовали телеграммы и письма, которые мне присылали из разных регионов страны. Каждая телеграмма была бальзамом на душу. Я сделал для всех, кто мне писал, в подарок кубики из хлеба. Последние дни тянулись бесконечно. От всего уже тошнило, особенно от еды. Кормили нас горькой овсянкой, дешевыми сосисками, супом из рыбных консервов и котлетами, о которые ломалась пластиковая ложка. Я третий день на свободе, но такое ощущение, что я все еще в спецприемнике. Это такой опыт, после которого жизнь уже не будет прежней.

– Как к вам относились сотрудники спецприемника?

– По моим наблюдениям, всем им было неприятно осознавать, что с нами, нормальными людьми, которые желают добра своей стране, происходит. Полицейские называли меня узником совести. Некоторые из них были на моей стороне. Когда на меня возбудили уголовное дело, я слышал, как сотрудник спецприемника смотрел то самое видео, из-за которого на меня возбудили уголовное дело о фальсификации выборов. Полицейские мне говорили: "Выйдешь на свободу, продолжай бороться с разработкой месторождений урана". Они сказали, что примут участие в референдуме по урану, который мы собираемся провести в регионе. Я не первый год веду кампанию против добычи урана в Курганской области, и благодаря этому меня знают.

О приговоре Навальному я узнал от полицейских. Они мне посочувствовали и пожелали не оказаться на месте Навального. В целом я чувствовал к себе особое отношение. Однажды за мной, чтобы везти на допрос по уголовному делу, приехал спецназ ФСБ: здоровые парни в балаклавах, с оружием и наручниками. После каждого допроса меня раздевали догола, чтобы проверить, не принес ли я что-либо запрещенное. Я спрашивал сотрудников спецприемника: "Я был в наручниках, меня охраняли сотрудники ФСБ. Вы думаете, они мне свой пистолет отдали?" Я был единственным в спецприемнике, кого так шмонали. Силовики, которые меня конвоировали, склоняли к сотрудничеству, предлагали "стучать", обещали перестать кошмарить, если я соглашусь. Я им ответил: "Неужели вы думаете, что я соглашусь?" Они уже не пытались мне, как в 2017 году, говорить, мол, вы наивные овцы, а Навальный вас использует. Полицейские сами сталкиваются с несправедливостью. Их возмущают растущие цены на продукты и коммуналку, особенно квитанции на вывоз мусора. Они со мной не спорили: "Все так, но ты лучше вали". Я им отвечал, что люблю Россию, а мне говорили, что Германия мне тоже понравится.

– Вы решили уехать?

– Я хотел уехать по одной причине, чтобы развивать науку в сфере возобновляемой энергетики. У меня уже есть изобретение и патент на него. Я хотел заниматься наукой в России, но я не вижу здесь возможностей. Сейчас я под подпиской о невыезде и никуда эмигрировать пока не могу. Я не могу ходить на митинг без разрешения следователя. Мне так и сказали: "Захочешь на митинг – спроси разрешения". Я ответил: "Хорошо, вместе пойдем". Со мной на самом деле жестят: возбудили второе уголовное дело за несколько последних месяцев. Я предполагаю, что с командой Навального с таким остервенением борются, потому что для Путина Навальный – это враг номер один. Меня лично преследуют из-за урана. Порой я думаю, что мои ролики о том, как вредит добыча урана экологии, ни к чему не приводят. Но, видимо, я этими роликами делаю власти очень больно, раз они так борются со мной. Я недавно вышел на свободу и адаптируюсь к жизни на воле, пытаюсь восстановить свои соцсети. Пока я сидел, мои аккаунты пытались взломать. Сейчас я читаю, что произошло за это время. В спецприемник мне прислали телеграммы со словами: "Россия будет счастливой". Я не очень понимал, о чем они, потому что знаменитое последнее слово Навального еще не прочитал. Через три дня после освобождения меня вызвали в прокуратуру и дали предостережение, чтобы я не ходил на весенний митинг. Видимо, в Кремле уверены, что на митинг соберется полмиллиона человек.

– Что вы делали первые дни после освобождения?

– Под арестом я работал: сделал несколько расследований. На воле я бросился в работу, но соратники мне сказали, чтобы я восстанавливался и занимался здоровьем.

– Что вы думаете о перспективах вашей деятельности?

– Я вам в ответ расскажу историю об очередном обыске в нашем штабе. 28 января следователь и "эшники" повезли меня из спецприемника сначала на обыск домой, а потом в штаб. Около квартиры следователь достал из пакета связку ключей и открыл дверь. Меня в наручниках завели в квартиру, где находились моя девушка и ее мама, изъяли всю технику. Затем силовики повезли меня на обыск в штаб. Они привели понятых и потребовали, чтобы я открыл штаб. Ключи они у меня изъяли в спецприемнике. Я им сказал, что если бы и были у меня ключи – все равно не открыл бы. Оказалось, что следователь забыл изъятые ключи от нашего офиса. Он так и сказал "эшнику": "У тебя же есть запасные". Я засмеялся: они, если судить по этому разговору, сделали дубликат ключей от нашего офиса. Я им сказал: "Мне стало страшно жить в этой стране. Вот ты, правоохранительный орган, едешь на задание, от которого зависит эффективность твоей работы, и не взял самое главное – ключи от нашего офиса". Один из силовиков перед тем, как после обыска отвезти меня в спецприемник, сказал: "Так победим". Я ответил: "Ты точно не победишь, не смеши меня. Ты ручку в следующий раз забудешь, и из-за этого дело развалится". Следователь мне сказал: "Не паясничай, с кем не бывает". Со мной такого никогда не бывает: я ни разу не провалил свою работу из-за неорганизованности и разгильдяйства.

– На чем построено новое уголовное дело против вас?

– Наш штаб выложил аудиозапись разговора между вице-губернатором Курганской области Владиславом Кузнецовым и главами районов: Шадринского, Кетовского и Катайского. Они рассказывали, как фальсифицировали результаты голосования в Зауралье.

– Как эта запись к вам попала?

– Мне прислал ее незнакомый человек. Я позвонил участникам разговора, представившись помощником полномочного представителя президента в Уральском федеральном округе Владимира Владимировича Якушева, и получил доказательства подтасовки. Интересно, что дело на меня возбудили не за клевету, а за разглашение тайны телефонных разговоров. Тем самым чиновники подтвердили, что запись разговора настоящая.

– Напугал ли ваших сторонников ваш арест?

– Пока я сидел, мне писали слова поддержки разные люди. Сейчас я читаю их сообщения. У нас появилось много новых подписчиков. В несколько раз выросла аудитория в соцсетях. Появились новые сторонники. Оказывается, нам уже на смену пришло новое поколение активистов. Я вижу, что народ возмущает то, как власть поступает с Алексеем Навальным и его командой.