27 декабря 2020
Уходящий год оставляет мир в растерянности. Многие люди теряют надежду — не столько из-за коронавируса, сколько от повсеместной беспомощности политиков и государственной бюрократии. Европа утрачивает свою привлекательность, Соединенные Штаты расколоты, Китай претендует на роль мировой тоталитарной сверхдержавы…
Путинская Россия укрепляет репрессивный режим неограниченной личной власти, использующий любые методы подавления несогласных вплоть до государственного террора. Экономическая политика властей бездарна, цены растут, люди беднеют, численность населения сокращается. Пандемия продолжает свирепствовать: новая мутация коронавируса, похоже, требует новых локдаунов, поскольку очевидно, что система здравоохранения не справляется. Но в России разгружать ее не собираются, ведь если вводить карантин, то людям надо помогать материально, а на это российские власти принципиально не пойдут.
Система Путина выросла из уверенности, что в действительности по-другому не бывает: что демократия — это имитация и лицемерие, с помощью которых элиты манипулируют массами, что никаких моральных ориентиров не существует, они условны и относительны.
Новые проявления социологических, психологических, экономических законов в мировой общественно-политической жизни приобрели абсолютно беспрецедентные масштабы. Реальность все более определяется процессами распространения четвертой промышленной революции на социально-политическую сферу. Речь идет об информационно-коммуникационных технологиях (ИКТ) нового поколения, связанных с экспансией интернета, а также со сбором и обработкой больших массивов различных данных в цифровом формате, об использовании элементов искусственного интеллекта. Эти технологии, будучи адаптированными для использования в сфере массовых коммуникаций, сделали возможным размывание основ «классической» модели политической организации общества.
Конечно, кризис партийных систем и связанных с ними государственных институтов, противоречия в отношениях власти и общества в ведущих демократических странах назревали не один год. Новые технологии, меняя реалии жизни, ускорили кризисные явления и процессы разрушения институтов, в результате чего маргинальные идеи и политики с авторитарными взглядами стали занимать в своих странах гораздо более весомое положение (См. «О политических системах новой эпохи»).
Характерная для современного периода «сетевизация» общества, сопровождаемая широким распределением механизмов влияния и, соответственно, снижением индивидуальной ответственности, привела к резкому увеличению числа случайных результатов, не связанных с реальным соотношением интересов общественно значимых групп. Появились большие возможности для странных политических решений, неожиданно получающих поддержку и шанс на реализацию. Представляемая энтузиастами как инструмент демократизации управления, «сетевизация» в реальности привела к его хаотизации и иррационализации.
Происходящее говорит о том, что дезорганизация политики, в частности партийно-парламентских систем, в ведущих странах Запада не случайная краткосрочная аберрация. Она является закономерным следствием экспансии в политическую сферу новых ИКТ и, следовательно, представляет собой серьезнейший вызов для будущего. Внешне это выглядит как политическая деградация, охватывающая все новые страны на фоне коронавирусного вызова. Однако происходящее вполне может оказаться отражением процесса утверждения новой политической системы в ряде ведущих государств — системы, которая не только не компенсирует разрыв между властью и избирателями, элитами и массами, но, напротив, основывается на непрозрачном контроле над обществом с помощью новых цифровых, коммуникационных и социальных технологий (См. «Информационная охлократия»).
К этому добавляются принципиально новые явления в мировой экономической системе (См. «Об экономике новой эпохи»), реализующие нарастающую концентрацию информационных и цифровых активов на самом верху экономической пирамиды. Эти процессы, вне всякого сомнения, будут расширяться, и расхождение (а возможно, и конфликт) между «двумя экономиками» станет неотъемлемым явлением в долгосрочной экономической и социальной перспективе.
Новая система пока еще нигде не существует в полном и очевидном виде, однако ее контуры уже наметились. На наших глазах происходит серьезная трансформация информационно-коммуникационной среды, что уже привело к заметным политическим и социальным изменениям, а в средне— и долгосрочной перспективе может иметь еще более значимые последствия. Есть все основания полагать, что мир действительно не будет прежним. И вовсе не из-за коронавируса.
Человечество ступает на неизведанную социально-политическую территорию, и возможны самые разные и непредсказуемые повороты. Но уже сейчас очевидно: нарастающая информационная охлократия не приведет общество ни к свободе, ни к жизни без страха, ни к уважению к человеку.
Политические, социальные, международные институты пробуксовывают и разрушаются, а перехода в новое качество не происходит. Напротив, становятся все более распространенными такие явления, как авторитаризм, расизм, ксенофобия, коррупция, политические убийства, мракобесие. Все это преподносится в яркой цифровой обертке. При этом важно учитывать, что нарастающие во всем мире недовольство и протест, за некоторыми исключениями, не всплеск архаики, не восстание традиционализма против модерна в общественно-политическом понимании.
Современные люди в большинстве своем не были вырваны из традиционной среды, а уже родились в новом мире, в условиях модернизации — другого мира они не знают. Проблема в другом. Размывается ощущение движения вперед во времени. Утрата представлений о будущем заставляет искать идеалы в мифологизированном прошлом. Кстати говоря, это ничем не отличается от слепой надежды на вымышленное будущее (отрицание прошлого как глубокой архаики; «новый человек», превосходящий Homo Sapiens; самоуверенный оптимизм: «будущие поколения разберутся» и т. п.). Оба подхода исключают социальную и политическую субъектность человека, превращают его в раба событий, управлять которыми нельзя, а можно только к ним приспособиться.
В этих условиях главная борьба происходит внутри человека — борьба моделей реакции на окружающий мир, на трудности. Удастся ли человеку преодолеть эти новые болезненные противоречия и преграды, во многом зависит от того, как будут работать социальные и политические институты. Сегодня на первый план выходят:
— необходимость понимания того, что мир един и люди в нем скорее культурно и цивилизационно едины, чем различны;
— важность осознания происходящих процессов и их причин, особое значение понимания элитами (как прежними, так и формирующимися новыми) своей глобальной ответственности — ответственности именно за весь мир, а не за «крепость» западной цивилизации, защищаемой от «орд варваров».
Что можно противопоставить принципиально новым угрозам настоящему и будущему? В общем виде ответ более или менее понятен: необходимо преодолеть кризис государственных, политических, социальных, экономических институтов, качественно перестроить их и превратить технический и технологический прогресс из фактора хаотизации жизни в инструмент созидания. В частности, это касается переориентации сферы использования информационно-коммуникационных и цифровых технологий с контроля над людьми и создания инструментов манипуляций на обеспечение прозрачности, подконтрольности, отчетности власти и крупного бизнеса.
Для этого необходимо прежде всего иное, нежели принятое в последние 50 лет, целеполагание. Если целеполагание сводится к удовлетворению материальных, околоматериальных и эмоциональных потребностей, то, действительно, доминирующим контекстом становится превосходство технологий, алгоритмов, искусственного интеллекта. И уже неважно, превращается ли человек в раба технологий, в ненужную, отработавшую свой ресурс ступень эволюции или в объект приложения алгоритмов, ориентированных на то, чтобы ублажать человека (генерируя при этом бесконечную цепь новых потребностей).
Альтернатива — целеполагание, основанное на ценностях. Однако буквально у нас на глазах происходит распад ориентированных на европейские (общечеловеческие, как их называют) ценности политической и социальной систем. Эти, по сути, христианские ценности после Второй мировой войны были вышиты почти на всех знаменах, написаны в виде лозунгов, они стали идеалом, к которому, в принципе, пытались стремиться. Однако взаимодействие в современном мире стало глобальным, а ценности, частично воплощенные в развитых демократиях, — нет. Глобализация есть, а глобального общества нет, и никаким принуждением такое общество не создать, что жизнь убедительно доказала.
Сейчас из-за этого фундаментального диссонанса размывается, меняется само ценностное ядро — самосознание европейского мира в его самом широком понимании. Зазор между идеалом и действительностью переходит качественный порог, превращаясь в пропасть. Если ценности декларируются и не реализуются, возникает двоемыслие, «реалполитик» и «реалэкономик». Системы, подобные путинской, так и вырастают из уверенности, что по-другому на самом деле не бывает, что демократия — это имитация и лицемерие, с помощью которых элиты управляют массами.
Для современного мира характерна растущая уверенность в том, что ценностный идеал недосягаем. Подвергаются сомнению сами ценности, крепнет убеждение, что никаких общих моральных ориентиров не существует вовсе или же они условны и относительны.
Ценности вообще сравнимы с фундаментальной наукой, которая является основой прогресса, но при этом в глазах обывателя может выглядеть бессмысленной игрушкой.
Мало того, современный политический постмодерн предполагает, что в любой значимой идее есть рациональное зерно: «давайте это признаем и будем жить дружно». Но дружно не получается. Ведь если рациональное зерно есть и в свободе, и в несвободе, и в демократии, и в фашизме, значит, все моральные ценности относительны. То есть их просто нет. А что есть? Есть предпочтения: «чего желаете, что вам принести — чай или кофе, правосудие или произвол?» А раз нет безусловных ценностей, то нет и платформы для диалога. И если принципиальный выбор в политике, в экономике низведен до уровня «чай/кофе», то и политическая дискуссия бессмысленна. И победит тот, кто отвергает необходимость слушать оппонента, собеседника, отвергает необходимость отвечать ему содержательно, то есть самовлюбленный автократ, сталинист, фашист.
Искусственному наращиванию потребностей в развитой части мира и мировоззренческому релятивизму должна быть противопоставлена (и при этом определена как ключевая политическая цель) институционализация ценностей.
Не следует доводить мир до третьей мировой войны, чтобы признать такой подход жизненно необходимым. Если институционализация ценностей будет определена как политическая задача, начнется и реальное движение вперед.
Что же такое институционализация ценностей?
Исходный принцип состоит в том, что люди имеют право на свободу и достоинство просто потому, что они люди. В центре всего должны стоять жизнь человека, его возможности и творчество. И эти цели надо превращать в институты — устойчивые формы организации совместной деятельности людей.Возвращение к этому не новому и теряющему актуальность принципу диктует необходимость менять критерии оценки дееспособности государственных и общественных институтов. Ценности должны быть не просто лозунгом на фасаде, а основой рабочего механизма, когда построение государственных институтов осуществляется таким образом, чтобы сутью их работы, смыслом их деятельности была реализация на практике фундаментальных ценностей.
Так, если применить ценностные критерии к требованиям протестующих в США, то вместо сокращения финансирования полиции следовало бы добиваться изменения принципов работы и ориентиров правоохранительных органов, чьей реальной целью и показателем эффективности должно стать сохранение жизни и здоровья граждан, независимо от их расы и национальности.
В работе международных организаций ценностным ориентиром должно стать создание равных для всех стран условий в мировой торговле, преодоление дискриминации и монополизма со стороны крупнейших экономик мира, цифровых гигантов и транснациональных компаний.
В мировой экономике институционализация ценностей должна выражаться в постановке таких целей, как преодоление захлебывающегося перепроизводства в странах «золотого миллиарда», реальная институциональная поддержка и постепенное экономическое выравнивание бедных и беднейших стран и континентов. В этом — в принципиальном расширении мировых рынков, институционализации мировой конкуренции, — по существу, состоит главный рецепт, как преодолеть постоянную угрозу очередных финансовых и экономических кризисов глобального масштаба.
В бизнесе речь должна идти в первую очередь о движении к институционализации деловой честности. При этом главным источником доверия должна стать личность предпринимателя, а не его групповая, корпоративная, расовая или национальная принадлежность.
И, конечно, большое поле для институциональной работы — обеспечение равенства возможностей, восстановление социальных лифтов, преодоление тенденции к институционализации обратного, а именно безнадежных социальных разрывов. Создание равных стартовых возможностей должен стать частью деятельности всех экономических и правовых институтов.
Необходима глубокая реформа институтов, а не проповедь (и не основанный на ней внешний контроль). Потому что если за равенство возможностей отвечает проповедник или государство, система будет закономерно сопротивляться, искать пути обхода норм, навязанных извне. Речь не о «духовной составляющей». Дух, не ставший неотъемлемой частью тела, со временем исчезает, выветривается. Концептуальные изменения должны происходить с самими институтами.
Например, к числу важнейших критериев оценки эффективности судебной системы, наряду с неотвратимостью наказания, равенством перед законом и справедливостью, следует отнести милосердие. Если суд немилосерден, значит, он неэффективен, значит, он плохо работает.
А в армии главным принципом должно стать достижение поставленной цели при максимальном сохранении человеческой жизни — как своих солдат, так и противника.
Если оружие (к примеру, массового уничтожения) убивает всех подряд, действует по «ковровому» принципу, то оно неэффективно. Система контроля над вооружениями последовательно разрушается именно потому, что недопущение ядерной катастрофы перестало быть ультимативной целью, исходящей из безусловного признания ценности человеческой жизни. Вместо этого мы видим, с одной стороны, стремление создать суверенную неуязвимую противоракетную оборону, а с другой — разгорающийся азарт гонки вооружений: «а мы пробьем, обойдем, доставим и победим!» А дальше запускается цепная реакция, разрушающая не только систему контроля над вооружениями, но и все, что делается в направлении нераспространения оружия массового поражения.
Помощь слабым и отстающим в сегодняшней ситуации надо рассматривать не как милосердную подачку нищим с барского стола, а как центральный элемент организации международного сообщества. Очень важная и актуальная составляющая — помощь в доступе к вакцине против коронавируса. Однако на этом фронте как раз происходит обратное: есть запрос, но нет ответа.
Развитый мир должен преодолеть внутренний политический и экономический кризис через институционализацию ценностей, иначе такие понятия, как глобализация и демократия, наполнятся совершенно иными смыслами, идущими из коммунистического Китая (тотальный контроль, освоение новых территорий, экспансия влияния, диктат большинства, унификация мышления и т. п.) и совершенно далекими от ценностной основы европейской цивилизации.
Таким образом, речь идет о сознательной и целенаправленной реконструкции, развитии или создании институтов, способных функционировать в новых условиях. Более внятное в деталях описание предложенного подхода впереди. Однако время не ждет: уже сейчас во многих частях мира среди значительных групп населения критически нарастает дефицит надежды и непрерывно усиливается ощущение обреченности на непреодолимое неравенство и необратимое отставание. Все это можно определить как потерю будущего.
При построении институтов на основе ценностей можно и нужно опираться на существующий мировой опыт. Так создавался Европейский союз. Он начинался не с общего рынка и не с политико-бюрократических структур, а с идеи прощения и примирения, с осознания равенства и единства европейцев перед лицом беспрецедентной трагедии. Еще один пример институционализации ценностей — политика денацификации Германии и строительство «первого негоббсовского государства», не только принципиально отличного от Третьего рейха, но и преодолевающего само понимание государства как аппарата принуждения.
Для решения столь фундаментальных задач необходимо такое политическое лидерство, у которого прочная нравственная основа и стратегическое видение стоящих перед обществом и миром вызовов совмещаются с эффективностью в осуществлении поставленных на этой основе целей. В числе наиболее ярких представителей такой политики — лидеры, оказавшие значительное влияние как на развитие их собственных стран, так и на мировые процессы: Мартин Лютер Кинг, Нельсон Мандела, Ким Дэ Джун, Вацлав Гавел… Кстати, именно Гавел еще 30 лет назад, выступая в Конгрессе США, сказал: «Без глобальной революции в сфере человеческого сознания невозможны никакие изменения к лучшему в том, что мы собой представляем как люди, и невозможно предотвратить катастрофу, к которой движется мир, — будь то экологическая, социальная, демографическая катастрофа или общий развал нашей цивилизации».
Однако речь не о возвращении назад — к некой точке, где когда-то повернули «не туда». Безусловно, исторические уроки важны, но в истории следует искать не «золотой век», а институциональные зерна, которые надо очищать и выращивать, продвигаясь вперед в совершенно новых условиях. Суть оспариваемого подхода — в замене воли человека «правильно найденным» уравнением, формулой, алгоритмом, технологией. Человек, его жизнь, здоровье и развитие являются центром, смыслом и конечной целью политического действия. Исключение человека из целеполагания обессмысливает политику. Только с человеком в центре политики, только в условиях свободы и творчества, в условиях жизни без страха можно устранить разрыв между людьми и технологиями. Чтобы не технологии манипулировали человеком, а человек управлял технологиями. А для этого нужно видеть в людях граждан и предлагать им интеллектуальный продукт, достойный гражданского общества.
Конечно, в условиях грандиозного информационного фейкового шторма добраться с такого рода предложениями до сознания людей почти невозможно. Чтобы это сделать, надо искать подходящий момент. Время неоднородно: бывают моменты, когда люди оказываются более восприимчивы к новым знаниям. К сожалению, часто это происходит после катастроф, например проигранных войн, или во время резкого ухудшения условий жизни, когда картина мира вдруг меняется и люди не успевают адаптироваться. Тогда в обществе возникают вопросы, которые раньше почти не поднимались. И если пытаться ответить на них предельно честно, ответ иногда может быть услышан.
При этом неизбежно столкновение с современными трендами, такими как алгоритмизация, всеобщая цифровая «оптимизация». Но это, конечно, будет не сопротивление в формате современного луддизма и сноса вышек сотовой связи. Это будет борьба за выбор ориентиров будущего.
Ценностная свобода выбора — главная отличительная черта человека. Настоящий выбор — это выбор между добром и злом, жизнью и нежизнью. Такой выбор делается на основе моральных критериев. И тот, кто не пользуется этим выбором, не пользуется и моральными принципами.
В свою очередь, моральные принципы, которыми не пользуются, отмирают. Человечество же не может жить без ценностей и принципов, особенно в эпоху высоких технологий, глобализации. Когда-то Холокост показал, что технологичная и рациональная цивилизация, лишенная моральных принципов, может привести к вселенской катастрофе и превратить людей в исчадия ада. Современные технологии и механизмы глобализации могут мгновенно разнести по всем странам и любой вирус, и идеи постмодерна, и самые дикие суеверия. То есть чем совершеннее технологии, тем серьезнее негативные последствия пренебрежения ценностями и принципами.
Утрата ценностей и смыслов в современной жизни является следствием почти добровольного отказа от свободы выбора. Жизненно важно вернуть эту тему в политический дискурс. В конце концов, самое страшное — это не Путин, не его генералы, коррупционеры и ОМОН. Самое страшное — это то, что происходит с личностью человека, когда он отказывается от свободы выбора.