«Неподарочные» дети. В России растет число сирот с инвалидностью, а детские дома не отпускают их в семьи. Почему?

За последние восемь лет, с момента вступления в силу «закона Димы Яковлева» (прозванного в народе законом подлецов), запретившего усыновление российских детей американцами, а также других ограничений для зарубежных родителей, иностранное усыновление сократилось в 10 раз, показало исследование «Важных историй». В первую очередь это сказалось на детях с инвалидностью: иностранцы охотнее усыновляли таких детей, чем россияне, но после принятия «закона подлецов» сироты с инвалидностью стали реже попадать в семьи. «Важные истории» исследовали официальные данные об усыновлениях, поговорили с руководством детдомов и семьями, забравшими оттуда детей, и узнали: 

• c 2012 года доля детей с инвалидностью в сиротских учреждениях выросла с 12 до 21%; 
• в ряде регионов доля детей с инвалидностью в сиротских учреждениях превышает 70%, в нескольких регионах — абсолютно все дети в детских домах с ограниченными возможностями здоровья: эти регионы как минимум с 2014 года полностью отказались от международного усыновления; 
• приемным родителям — даже из России — приходится буквально отвоевывать у детских домов и органов опеки право взять ребенка с ограниченными возможностями здоровья в семью; 
• и усыновители, и эксперты уверены, что государственным учреждениям невыгодно выпускать детей с инвалидностью, чтобы не терять бюджетное финансирование.

 «Дома научился плакать»

В январе 2020-го Виктория Силантьева из Нижневартовска усыновила шестилетнего слепоглухого мальчика Максима. После нескольких месяцев жизни в семье Максим пошел на поправку. «Он ходит, реагирует на свет, улыбается, слышит стук ложки о тарелку — и сразу бежит, даже звать не надо. Дома он научился плакать — раньше у него не текли слезы», — рассказывает Виктория. 

«Когда мы [с мужем] пришли знакомиться с Максимом в детский дом инвалидов, мы были готовы забрать его здесь и сейчас. У нас не было иллюзий, мы знали, куда и к кому мы едем, знали, что там «неподарочные» дети, как у нас говорят, — вспоминает она. — Его вынесли на руках, голова висит, он весь скукоженный, как маленький старичок. Пускал слюни и даже храпел на руках». 

К 2019 году их доля выросла на 12% по сравнению с 2012-м, когда еще не вступил в силу «закон подлецов» и другие ограничения для иностранных усыновителей. «Закон подлецов», или «закон Димы Яковлева», принятый в декабре 2012 года, запретил гражданам США усыновлять детей из России. Его разработали в ответ на американские санкции против российских чиновников, причастных к гибели в СИЗО юриста Сергея Магнитского и хищению миллиардов рублей из бюджета. Кроме того, в 2013 году российские власти запретили усыновлять детей из России иностранным однополым семьям, а в 2014-м — и тем, кто не состоит в браке, но живет в странах, где однополые союзы разрешены (в связи с тем, что в будущем усыновитель может вступить в однополый брак или ребенок может быть переусыновлен другой однополой семьей). 

Доля детей с инвалидностью в государственных учреждениях с 2012 года выросла почти в два раза: с 12 до 21%. (статистика разделяет детей с инвалидностью и детей с ограниченными возможностями, подробнее см. «Как мы считали». — Ред.) Это происходит даже несмотря на то, что число воспитанников детских учреждений каждый год сокращается, а доля всех детей с инвалидностью в России из года в год остается на уровне 2%. 

«Сейчас развивается семейное устройство, и забирают здоровых детей, это такой жесткий естественный отбор, остаются дети тяжелые», — говорит Наиля Новожилова, руководитель фонда «Арифметика добра», помогающего детям-сиротам и приемным семьям. 

В первые годы действия «закона подлецов» численность детей с инвалидностью в государственных учреждениях стала сокращаться, свидетельствуют данные Минпросвещения. Но уже через три года показатель снова стал расти: если в 2016 году в детских домах было 6802 ребенка с инвалидностью, то в 2019-м — уже 7355. Вместо сокращения числа сирот с инвалидностью властям удалось добиться «успеха» по другому показателю. Сейчас в зарубежные страны уезжает в семь раз меньше детей с инвалидностью, чем восемь лет назад. Хотя именно иностранцы охотнее принимали таких детей в свои семьи. 

В каждом втором детском доме России больше половины воспитанников — с ограниченными возможностями здоровья. Есть даже регионы, где каждый ребенок в детском доме имеет проблемы со здоровьем: это Воронежская и Курганская области. 

Не отдают иностранцам «на всякий случай» 

В пяти российских регионах — Адыгее, Краснодарском крае, Сахалинской и Липецких областях, а также в Карачаево-Черкесии — более чем у половины воспитанников есть инвалидность. Там в последние годы полностью остановилось международное усыновление. (Анализировать данные можно только с 2014 года, так как Минпросвещения не публикует более старые отчеты по регионам. Это значит, что международное усыновление из этих регионов могло остановиться и раньше). 

Самая большая доля воспитанников с инвалидностью (75%) — в Адыгее. В 2019 году в этом регионе взяли в семьи 154 ребенка. Только трое из них были с инвалидностью.

Сколько детей уезжало из Адыгеи за рубеж до принятия «закона подлецов», государство умалчивает, но данные об усыновлениях в этом регионе с 1996 по 2000 год сохранились в научных работах. За эти пять лет иностранцы забрали 72 ребенка: 70 уехали в США, двое — в Италию. Все дети имели проблемы со здоровьем, некоторые — тяжелую инвалидность (например, отсутствие конечностей). 

На протяжении последних трех лет дети не уезжают в иностранные семьи и из других регионов с самыми высокими показателями по инвалидности среди воспитанников детских домов. 

В этих регионах реже, чем в среднем по стране, усыновляют детей с инвалидностью и сами россияне. Например, в 2019 году в Сахалинской области среди всех взятых домой детей только 1% — с инвалидностью. «На учете в региональном банке не состоят кандидаты, готовые взять на воспитание детей с глубокой умственной отсталостью и способные заботиться о таких детях», — пояснили «Важным историям» в министерстве образования Сахалинской области. Всего там 213 детей с инвалидностью, глубокая умственная отсталость — у 188 из них, рассказали в ведомстве. Отсутствие иностранных усыновлений министерство связывает с «удаленностью региона и сложной транспортной доступностью». 

Эта ситуация не уникальна. Как минимум с 2014 года 29 российских регионов полностью отказались от международного усыновления. В 2019 году таких регионов стало уже 55. В большинстве из них доля воспитанников с инвалидностью превышает уровень по России в целом. 

«Детей не отдают в иностранные семьи «на всякий случай» — даже если этого не запрещает закон. Причиной вполне может быть решение о полном отказе от иностранного усыновления, принятое в конкретном субъекте», — говорит Яна Леонова, директор благотворительного фонда «Измени одну жизнь», помогающего детям-сиротам найти семьи. Она поясняет, что это негласное решение. Его принимают, чтобы избежать скандалов, связанных с иностранным усыновлением. 

В одном из таких регионов — Краснодарском крае — органы опеки подчиняются местному министерству труда и социального развития. На запрос «Важных историй» представители ведомства ответили, что вопрос передачи детей иностранцам «не представляет актуальности», потому что «в регионе ведется активная работа по устройству детей в российские семьи, и прежде всего в семьи жителей Кубани». По их данным, последнее иностранное усыновление в Краснодарском крае случилось в 2012 году, а с 2016-го на его территории не действуют иностранные организации по содействию в усыновлении детей. Также в министерстве отметили, что «кандидаты, как правило, желают принять в семью детей, не имеющих физических и психических отклонений». 

В профильных ведомствах (в разных субъектах Российской Федерации органы опеки подчиняются разным министерствам: где-то, как в Краснодарском крае, это министерство труда и социального развития, где-то — министерство образования. — Ред.) Адыгеи, Липецкой области и Карачаево-Черкесии «Важным историям» не ответили, действует ли у них негласный запрет на иностранное усыновление и чем обусловлено большое количество детей с инвалидностью среди воспитанников детских домов в этих регионах.

«Безногая, безрукая, ну ничего»

В то же время иностранные усыновители с большей вероятностью примут в семью ребенка с инвалидностью, чем российские кандидаты, свидетельствуют данные Минпросвещения. В 2019 году 10% всех усыновленных иностранцами детей из России имели инвалидность; среди детей-сирот, принятых в российские семьи, инвалидность всего у 3%. 

«Иностранцам легче, у них это даже ментально проще устроено. Я знаю иностранную семью, которая живет в России и взяла девочку с тяжелой инвалидностью с мыслями: «Ну безногая, ну безрукая, ну ничего», — рассказывает руководитель фонда «Арифметика добра» Наиля Новожилова. 

В США, например, эта доля составляет 2% (там вместо детских домов детей селят в фостерные семьи, где за ними ухаживают, пока их не заберут родители или не усыновит новая семья. — Ред.). 

Всего 2% потенциальных иностранных усыновителей, которые хотели, но не смогли взять сироту из России в 2019 году, указали, что хотели бы усыновить только здорового ребенка. Россияне такое условие выбирали в 53% случаев. 

«Российские усыновители далеко не всегда готовы столкнуться с нашей системой здравоохранения, трудностями с образованием для таких детей, сложностями их трудоустройства в дальнейшем, — считает директор фонда «Измени одну жизнь» Яна Леонова. — Невозможность отдать ребенка в детский сад или школу, которые владеют всем необходимым для содержания и ухода, отсутствие доступных возможностей для реабилитации вынуждают многие семьи отдавать детей в систему государственных организаций. В западных странах шансы на успешную реабилитацию часто бывают выше в силу разных причин, и детей действительно удается «выхаживать» при сложных диагнозах». 

Была команда детей не отдавать

Несмотря на эти трудности, российские родители принимают в семьи детей со сложными диагнозами, уверена Яна Леонова. Истории семей, с которыми поговорили «Важные истории», показывают, что желание и готовность россиян взять таких детей в семьи часто сталкивается с еще одной серьезной преградой — противодействием государственной системы. 

«Лежит на спине или полусидя в кресле. Удерживает игрушку, вложенную в руку. Ест с ложки полугустую пищу, пьет жидкость из бутылочки», — так пятилетнего Максима описывали на сайте федерального банка данных, вспоминает Виктория Силантьева. Такие тексты, по ее мнению, пишут для того, чтобы у потенциального родителя не возникло желания взять ребенка в семью. Ей повезло увидеть еще и видеоанкету Максима, снятую фондом «Измени одну жизнь». На видео ее поразило, сколько «жажды к жизни было в мальчике», и она решила: надо ехать. 

Но когда она приехала забирать Максима в семью, руководство детского дома пыталось ее отговорить. «Говорили: «зачем вам больной ребенок?», подозревали, что мы позарились на большие деньги, которые будут платить [за инвалидность Максима]», — рассказывает Виктория. Так же встретили ее и в органах опеки города Балахна Нижегородской области, которым подчиняется детский дом Максима: «Мне так и сказали: мы вам [заключение] не дадим, будет отказ». После того как суд всё же разрешил Виктории усыновить Максима, по ее словам, специалист опеки призналась: «Вы поймите, у меня указ свыше был дан, я не могу пойти против». 

«Если была команда [от Министерства образования] не отдавать, они ей следуют, — предполагает Виктория. — Не хотят отдавать детей, чтобы не терять деньги. Дети с инвалидностью — это повышенное финансирование, которое должно оставаться в системе. Тратится ли оно по назначению, никто не узнает. Макс — инвалид с рождения, лежит, ничего никому не расскажет, не может ни пожаловаться, ни ответить. Ему дают нейролептик, он превращается в овощ: покормили, поддержали жизнь, а дальше — психоневрологический интернат (куда перемещают недееспособных детей из сиротских учреждений по достижении 18 лет. — Ред.)». Ни в Минпросвещения России, ни в минобре Нижегородской области не ответили на запросы «Важных историй». 

Семья Силантьевых на уход за ребенком получает от государства 37 тысяч рублей в месяц. Виктория рассказывает, что этих средств хватает, пока не начнется полный курс лечения и реабилитации Максима. Но затем понадобится наблюдение у большего количества специалистов. Откладывать деньги на будущие траты не получается: только одна банка специализированного детского питания стоит две тысячи рублей, а в месяц нужно несколько таких банок. Несмотря на трудности, Виктория счастлива, что ей удалось забрать Максима. Она говорит, что всё время видит в интернете траурные посты о сиротах с инвалидностью в детских домах: «Очень много детей [оттуда] уходит — не домой, а вот так». 

«Инвалидность — это скорее социальный статус, чем диагноз. Статус, дающий деньги. В некоторых регионах могут завышать данные по инвалидности, чтобы привлечь повышенное финансирование от государства. Но в других регионах, где доля детей с ОВЗ ниже, могут и занижать данные из-за низкой квалификации медперсонала, который ставит диагнозы детям», — говорит врач-невролог и психиатр Григорий Кузьмич (он как сотрудник благотворительного фонда «Дорога жизни» наблюдает воспитанников интернатов). Он советует до усыновления добиваться у органов опеки возможности показать ребенка независимому врачу, чтобы адекватно оценить реальное состояние его здоровья. 

«Ушедшие из учреждения дети — это ушедшее финансирование. В моей практике был один случай, когда социальный педагог говорила: «Мы бы их давно уже отдали, но директор же боится, что денежки не придут», — рассказывает Наиля Новожилова из фонда «Арифметика добра». 

«Гипердиагностика (медицинское заключение о наличии болезней, которые на самом деле отсутствуют или не могут причинить вред жизни пациента. — Ред.) вполне может влиять на финансовое положение сотрудников детского учреждения — уход за детьми с инвалидностью выше оплачивается», — соглашается Яна Леонова из фонда «Измени одну жизнь». 

«Пусть дома умрет — это лучше, чем в детском доме»

Фатима Бероева из Москвы работала воспитателем в Свято-Софийском социальном доме для детей с тяжелыми нарушениями развития. Там она и познакомилась со своим первым приемным ребенком Гором с диагнозом spina bifida — «расщепление позвоночника». Женщина вспоминает, что как только она увидела тогда девятилетнего Гора (сейчас ему 14) с его «ярким характером, заточенным в рамки сиротского учреждения, в котором жизнь похожа на жизнь в тюрьме», сразу поняла, что ему там не место. «Уже тогда Гор был умным, живым, любопытным, постоянно болтал с людьми. Но за всем этим било в глаза, какой он напуганный и травмированный. Меня не очень волновала его инвалидная коляска, не это же определяет человека», — говорит Фатима. 

«Врач, которую волонтеры позвали в [предыдущий] интернат, где жил Гор, осматривала детей и вела блокнотик. Напротив имени Гора написала: «Ему нужна операция за границей и семья». Потом она мне сказала: «Я так плакала, я понимала, что ничего это не сбудется и он просто там умрет», — вспоминает приемная мать Гора. — Но он выжил, его прооперировали в Лондоне два раза, теперь он в нашей семье. Гора-то я в любом случае забрала бы, сколько бы мне ужасов ни рассказывали. Я думала: ну умрет, но пусть дома умрет — это же лучше, чем в детском доме».

Сейчас Фатима думает, что была слишком наивна пять лет назад, когда собирала документы для усыновления Гора. Тогда она верила, что в органах опеки работают замечательные люди, которые будут ей помогать. Вышло иначе: «Я прихожу [в опеку], там сидят две тетки уставшие и говорят: «Ну что вы, какого инвалида? У нас тут было совещание с Петросяном (Владимир Петросян в то время — руководитель Департамента труда и социальной защиты населения города Москвы. —Ред.), он сказал, что все инвалиды должны в учреждениях жить, там за ними хороший уход. А что вы в 18 будете делать, в интернат его сдадите? Сейчас знаете как департамент следит за возвратами? Каждый возврат ложится на стол к замминистра, а с нами разбираться будут, нас премии лишат». И попробуй им докажи, что ты никого возвращать не собираешься». 

«Ребенка в этой истории вообще нигде нет, он просто отсутствует, — считает Бероева. — Есть департамент соцзащиты, есть органы опеки, которые боятся, и есть приемные родители, которые что-то от них хотят и жить им мешают. Государство может решать проблемы так — не давать детей». 

Она рассказывает, что для принятия решения детский дом созвал специальную комиссию, в которой были врачи, сотрудник полиции по делам несовершеннолетних и даже депутат (их имена неизвестны, так как на заседании Фатиме никто не представился). Все они стали отговаривать и пугать кандидатку в приемные матери. Ей говорили: «С этими детьми невозможно жить, через полгода вас будет тошнить от его запаха». Предлагали оставить Гора в детском доме и забирать на выходные: «Он все равно не поймет разницы между детским домом и вашим домом, он же умственно отсталый». У депутата был единственный вопрос: «На какие деньги вы собираетесь его лечить?» «Они заподозрили меня в том, что я хочу подзаработать», — вспоминает Фатима. 

«У нас комиссия собирается каждый раз, когда человек передается в семью, — рассказывает Светлана Бабинцева, руководитель Свято-Софийского социального дома, где жил Гор. — Это люди, которых выискивает орган опеки. Там всегда встречается какой-то человек со своеобразным мнением о людях с особенностями здоровья». 

Светлана вспоминает комиссию, которая рассматривала возможность передачи Гора в семью Бероевой, так: «Да, там была эмоциональная женщина в возрасте, кандидат психологических наук, и понятно, что в то время, когда она получала образование, по поводу людей с особенностями развития существовало не то представление, которое есть сейчас». 

Бабинцева отмечает, что «ресурсность Фатимы как приемного родителя» вызывала у комиссии сомнения:

И любой вопрос про их возможности их очень травмирует: «Я вот хочу спасать, а вы меня спрашиваете, на какие деньги я это делать буду». 

«Когда я пришла в опеку за заключением на второго ребенка, первое, что мне сказали: «Мы вас узнали, как вы поправились!» Я им ответила: «Я очень хорошо живу, потому что получаю очень много денег от государства», — шутит Фатима. Сумма всех выплат на Гора сейчас составляет 80 тысяч рублей в месяц. «Но мы-то гораздо больше тратим, — говорит Бероева. — Инвалидная коляска стоит 300 тысяч рублей. А еще катетеры, такси, репетиторы, потому что после жизни в интернате он не может учиться в обычной школе. Ничего этого государство не дает. 

Сейчас стали выдавать в принципе меньше заключений [на принятие ребенка]. Думаю, что идет какой-то большой указ сверху от департамента [труда и соцзащиты Москвы]. Когда запретили иностранное усыновление, они сказали: «Мы раздадим своим». Сделали большие выплаты, детей стали много брать. Это стало проблемой, потому что наше государство не хочет платить [приемным родителям]. Если ребенок живет в интернате, на него выделяются большие суммы, и они остаются в системе, как-то курсируют. Но никакая комиссия никого не будет судить за то, что ребенка не лечат или не учат», — считает Фатима. Департамент труда и социальной защиты населения города Москвы не ответил на запрос «Важных историй». 

В этом году Бероева взяла в семью еще одного ребенка — пятилетнего Диму с тем же диагнозом — spina bifida. «Когда я пришла в опеку получать заключение на Диму, Гор тоже приехал писать согласие (по закону все члены семьи старше 10 лет, проживающие с будущим приемным родителем, должны согласиться на принятие нового ребенка. — Ред.). И у них было такое сильное изумление: «Какой у вас мальчик [стал]!» Это люди, которые стояли стеной со словами «не надо забирать инвалидов», — рассказывает она.

«Как скажет владыка, так и сделаю» 

Фатима Бероева говорит, что ей пришлось столкнуться с противодействием не только органов опеки, но и администрации учреждения, где жил Гор, — первого в России частного детского дома. Свято-Софийский социальный дом для детей с инвалидностью — один из проектов православной службы помощи «Милосердие». Его часто хвалят в СМИ: например, в 2015 году, когда он только открылся, «Медуза» писала: «Совершенно точно, что в психоневрологический интернат по достижении 18 лет отсюда никого не отдадут». 

«Они действительно заботятся о детях, у них огромные деньги, лучшие специалисты. Но они не понимают, что ребенку нужна семья, и играют в адскую игру «мы твой дом, мы твоя семья». Гор был первым ребенком, которого оттуда забрали. У директрисы был удар. Это какая-то шекспировская драма: она жизнь положила на этих детей, а тут приходит девица и говорит: «Плохо ребенку, ребенку надо жить в семье», — рассказывает Фатима. 

По ее словам, детей из этого детского дома не отдают без благословения руководителя службы «Милосердие» епископа Пантелеимона, викария (то есть «заместителя») патриарха Кирилла. А если отдают, то только в православные, воцерковленные семьи: «Юридически это никак не оформить, но есть много окольных путей: надавить на опеку, на кандидата. Это православный детский дом, туда патриарх приезжал, не может опека против пойти, у него [епископа] большие связи в департаменте [соцзащиты Москвы]». Сам епископ Пантелеимон не ответил на запрос «Важных историй». 

По словам Фатимы, руководительница детского дома говорила: «Как скажет владыка, так я и сделаю». Епископ же сказал: «Ничего не делай». «Помимо вмешательства благотворительных фондов, мне помогло то, что они просто испугались шумихи. Они очень этого [покровительства] стесняются, нигде не афишируют, так как это детский дом, который живет на пожертвования», — говорит Бероева. 

«Я действительно делаю то, что говорит владыка, потому что, во-первых, он мой духовник, наставник, — отвечает Светлана Бабинцева. — Но что бы я там ни говорила, руководитель организации для детей-сирот не может повлиять на передачу ребенка в семью. Предположим, звонит епископ и говорит: «Вы Гора Фатиме не передавайте». Тогда эти люди [из органов опеки и администрации детского дома] должны придумать что-то такое невообразимое в рамках законодательства, чтобы этого не случилось. Но если этого невообразимого в природе не существует, то и сделать ничего нельзя». 

По словам руководителя Свято-Софийского социального дома,

«Уверена, что из этих пяти семей больше половины назовут процесс передачи детей не самым простым», — говорит она. 

«Я как человек верующий привыкла, что чудеса случаются. Когда ты понимаешь, что все против того, чтобы получилось, а оно получается, — это чудо, — добавляет Бабинцева. — Хорошо, когда факты, показывающие, что есть большой риск, что семьи не будет, все-таки потом разрушаются чудесным образом — и семья есть, и в семье пополнение. Каким-то образом Фатима справляется, и дай бог, чтобы ей и дальше хватило сил на это, потому что она делает прекрасное дело, а ее душевные качества не вызывают сомнений». 

О похожей истории в 2016 году писала «Новая газета». Тогда девочку с синдромом Дауна из Елизаветинского детского дома при Марфо-Мариинской обители (тоже входит в структуру службы «Милосердие») не отдавали в семью москвички Анны Цупровой. По словам Цупровой, на собеседовании ее расспрашивали о вере в Бога, а перед знакомством с девочкой Анну и ее семью попросили получить благословение епископа Пантелеимона. 

«Стресс как при бомбежке»

Ирина (имя героини изменено по ее просьбе. — Ред.), приемная мать троих детей (двое — с инвалидностью), уверена, что российские семьи не боятся брать детей с инвалидностью. «Дело не в том, что ребенок сложный, а в том, что для него ничего нет. К нему еще столько должно прилагаться со стороны властей: надо куда-то выходить с ребенком, перемещаться, как-то его лечить. Я, например, не могу взять ребенка на инвалидной коляске. У нас девятый этаж, подъезд без пандусов, крошечный лифт: туда даже детская коляска не входит, не то что инвалидная», — говорит она. 

Однако подходящих условий для содержания детей с ограниченными возможностями здоровья часто нет и в самих детских домах. К 2019 году меньше половины сиротских учреждений было оборудовано для беспрепятственного доступа людей с инвалидностью, свидетельствуют данные Минпросвещения. По тем же данным, сейчас в России есть шесть детских домов без водопровода, девять без центрального отопления и столько же без канализации. 

«Детдом, из которого мы забрали Максима, очень бедный. Там дети живут в одноэтажных бараках в ужасном состоянии, все сыплется, там проблема с горячей водой, дети моются в банях», — вспоминает Виктория Силантьева. 

Отчасти поэтому даже абсолютно здоровый от рождения ребенок, оставаясь в сиротском учреждении, рискует приобрести ряд хронических заболеваний. «Дети в детских домах испытывают огромный стресс, как мы бы испытывали при бомбежке. У них очень быстро ослабевает иммунитет, и они начинают заболевать. Как говорят воспитатели детских домов, «они у нас быстро увядают», — говорит Наиля Новожилова из фонда «Арифметика добра». 

Большинство детей, ждущих усыновления, относятся к группам здоровья 3–5 — то есть страдают хроническими заболеваниями разной степени тяжести. К самой уязвимой категории — пятой группе здоровья, которую присваивают и при инвалидности, — относится каждый четвертый ребенок. 

Но и в тех случаях, когда усыновление детей с ограниченными возможностями проходит успешно, столкновения с органами опеки продолжаются далеко за пределами детских домов. «Когда я уже забрала второго ребенка [из вологодского детдома], у нас был скандал с опекой района, где я прописана, — вспоминает Фатима Бероева. — Они мне сказали: «А вы что, хотите квартиру? Ребенок региональный, в Москве вообще ни о чем не мечтайте». Я спрашиваю: «Подождите, а что вы делаете с остальными детьми с инвалидностью? Вы их прописываете, даете им квартиру или нет?» А они мне отвечают: «У нас инвалидов нет!»