В квартире напротив, однушке на втором этаже, жила Лида. Мне было лет шесть, но Лиду я не боялся. Это странно. Потому что дети в таком возрасте их боятся. Вот Димочку, который жил у нас на даче на соседней улице, я боялся до жути. А Лида была не страшная. Странная, но не страшная.
Лет тридцати пяти, или, может сорока пяти — у таких людей возраст различить сложно, черная, с лицом пьяницы, но я ни разу не видел, чтобы она пила, или была пьяна, так что если и заливала за воротник, то исключительно дома.
Родители всегда разговаривали с ней дружелюбно, спокойно, улыбаясь, как с ребенком, и, видимо, поэтому, мне и передалось их спокойствие.
У Лиды была шизофрения.
Не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом.
Она была больна психическим расстройством. Лежала в больницах. Лечилась. Принимала таблетки. Время от времени пропадала в стационаре.
Но лечение не помогало, и Лида всегда жила в каком-то своем мире кошмаров.
Кроме шизофрении у неё, видимо, была еще и паранойя.
Поскольку квартира её располагалась прямо над козырьком подъезда, к ней в окно все время кто-то лез.
То милиция, то дворники, то еще кто-то, кто хотел её обязательно арестовать, увезти, посадить в тюрьму, или в психиушку или еще что-то с ней сделать.
И каждое утро она рассказывала это родителям.
И каждое утро они выслушивали её всегда до конца, кивая, успокаивая, и по доброму улыбаясь, как с ребенком.
Я всегда стоял около двери и слушал её рассказы. Мне было по-детски интересно. И я запомнил этот её мир, в котором она жила. Мир совершенно зазеркальный, не подчинающийся логике, в котором одновременно происходят взаимоисключающие вещи, зачастую нарушающие и законы физики, но которые вполне спокойно уживаются в её сознании.
Потом Лида умерла.
А потом она воскресла.
В масштабах страны.
Неделю назад я написал пост «Скажите, а медики, которым вы собираете деньги, и медики, которые заперли вашего шамана в психушку — это одни и те же медики?» Естественно, это вызвало шквал — «врачей не любишь, падла!»
Ок, переформулирую вопрос.
Скажите, а медики, которым вы собираете деньги, и медики, которые подделывают статистику по ковиду — это одни и те же медики?
Очередное откровение. Какая-то огненноволосая дама сделала фильм про то, как мужественные медики борются с ковидом, не имея ничего, а Родина их бросила. Я на этот фильм наткнулся на его самом кульминационном отрывке. Десять секунд. Больше там и не надо ничего смотреть. Только эти десять секунд, в которых огненноволосая дама рассказывает: мы пообщались с сотнями медиков, и все, как один, говорят о катастрофической ситуации. Но только шепотом. На камеру этого не согласился сказать никто.
Открыто сказать правду на камеру не согласился сказать никто…
Вопросов больше не имею, господа присяжные заседатели.
Россия, это страна, которая состоит исключительно из несчастных жертв. И им надо помогать.
Но в которой никто ни в чем не виноват.
Никто и ни в чем.
Никогда.
Лет пять назад спасали бедных несчастных учителей. Которых что-то там разгоняло-реформировало родное государство. Тех самых учителей, которые и построили это самое государство. Которое процентов на девяносто — именно их детище. Тех самых учителей, которые на избирательных участках в школах, вбрасывали, приписывали, подделывали, выгоняли наблюдателей, перепечатывали протоколы — или просто молчали.
Есть какие-то поддельщики выборов, которые обитают где-то в другом измерении, раз в четыре года прилетая к нам с Марса и подделывая выборы, и есть учителя, которые хорошие и мы их будем защищать.
То, что это одни и те же существа — уже не объяснить.
Защитный механизм неприятия реальности уже установлен.
И чтобы его демонтировать, нужно лет двадцать, американцы и программа денацификации.
Восемь лет назад я был на наводнении в Крымске. Помогал бедным несчастным жителям. То, что две трети жителей затопило потому, что они самостоятельно застроили пойму реки, которую застраивать категорически напрямую запрещено, потому что наводнения там стабильно раз в пару лет — это уже какие-то другие бедные несчастные жители. Логическая связь на этом моменте обрывается.
Уехал я из Крымска после того, как волонтеры строили снесенный через овражек мостик и чистили подвал пятиэтажки от ила, а мужики из этой самой пятиэтажки сидели в доминошне с баклажкой «Жигулевского» и ржали над дураками с лопатами.
Потом был затопленный Благовещенск. В котором я тоже был волонтером. В котором «Единая Россия» — везде. На каждой лавочке. Там просто нет никакой другой жизни, кроме единой с народом партии. Именно эти бедные несчастные люди голосовали именно за эту систему, которая оставила их без штанов.
В Благовещенск приезжал Малахов. С «Первого канала» который. На помощь Благовещенску дал деньги Никита Михалков. Когда я, уже имея уголовное преследование, на деньги Малахова с Бесогоном, которые загадили людям мозги, которые пошли голосовать за Путина, который их бросил без штанов, повез развозить им гуманитарную помощь, потому что они хорошие и им надо помочь, чтобы Малахов и Бесогон и дальше зааживали им мозги и они и дальше голосовали за Путина, и Малахов давал деньги, на которые я, плучая уголовные преследования, буду развозить им помощь, я понял, что в этой схеме произошла какая-то фигня.
Пару недель назад появился был новый гонимый. Омбудсмен полиции. Это паблик такой. «Омбудсмен полиции». И человек, который его вел. Бывший милиционер. Который защищал права полицейских, нарушенные по беспределу в путинском государстве, которое они же охраняют.
Пытаться объяснять, что если ты защищаешь права солдат вермахта, то это совсем не значит, что ты строишь в Третьем Рейхе правовое демократическое государство — дохлое дело.
И вот теперь врачи. В моем представлении врач, это человек, который спасение другого человека ставит превыше всего. Даже превыше своей собственной жизни.
Когда я, в восемнадцать лет, с квадратными от ужаса глазами вернулся в Москву из Чечни — мне жутко повезло, у меня умер отец и мама поехала за мной и выбила мне отпуск десять суток, а отпуска тогда не давали никому — и я попытался лечь на дурку, чтобы хотя бы месяц откосить от войны, врач, эта бедная несчастная медик, орала на меня, что все мы сволочи, не хотим Родину защищать, и как доходит до отправки туда, сразу заболеваем.
Я сейчас не приукрашиваю — именно орала, именно этими словами.
Врачи в Кащенко, где мне все ж таки удалось зацепиться на три недели, вручили мне бумажку со штампом «годен» — езжай, сынок, подыхай за нашу благословенную империю на Кавказе. Меня потом много-много раз предавали, но предательство врачей, на которых ты, еще ребенок, смотришь с последней надеждой, потому что очень не хочется подыхать только-только вылезя из-под мамкиной юбки — одно из самых болезненных.
Я вот иногда пытаюсь поставить себя на их место — и я не могу представить, чтобы я подростка отправил бы в мясорубку.
Доктор в травмпункте, к которому я пришел после избиения меня ментами шестого мая на Манежной, где мы пытались устроить Майдан — «ушиб левой челюсти, множественные гематомы» — шипел, что мы мутим воду против Путина, а на мой вопрос, будет ли он отправлять запрос об избиении в полицию, что врачи в травмунктах обязаны делать, просто захлебнулся ядом.
Когда на одной акции в Подмосковье местный командир местного ФСБ, мразь с лицом карася и выпученными глазами, начал сажать мою знакомую, отбирать её машину, пытаться обвинять нас в её же угоне, потащил в отделение и у неё начался криз с давлением в двести шестьдесят, врачи стояли рядом, смотрели на неё, лежащую на асфальте, и только потом, спросив фсбшника «она вам больше не нужна?» начали что-то делать.
Про врачей в колониях я уже промолчу.
Про сотку в карман как обычное дело после приезда скорой.
Про то, что «ни один не согласился говорить на камеру».
Ну.. собственно, все тот же вопрос — это те же медики, или какие-то другие?
Остальные медики, с которыми я сталкивался в критических ситуациях, в девяти из десяти случаев работали на стороне системы.
Исключения единичны.
Когда Костю Котова перевезли куда-то из СИЗО, и было подозрение, что он в одной самой известной в Москве больнице, я написал её главврачу, который раньше играл в оппозиционность и помогал всяким там либералам с лечением — и мне тоже помогал, когда я сломал ногу, по своей инициативе, я ни о чем не просил — с просьбой просто ответить, у них он, или нет, чтобы найти человека… Как без права переписки — пропал арестованный, и черт его знает, где он.
Доктор не ответил.
Система кристаллизовалась.
Доктор теперь известная личность, выступает по телевизору.
Знаете, что для меня стало по-настоящему культурным шоком на Майдане?
Скорые.
Скорые, которые с сиренами спускались к «Козацькому» и увозили раненных, несмотря на противодействие титушни, беркутни и властей. Меня это поразило.
Представить, что скорые вереницей вывозят раненных с Болотной, прорываясь сквозь омон и окружение титушек, прячут их в Михайловском монастыре, укрывая от фсбшников, делают там операционную, полуподпольно оперируют государевых преступников, и прячут их от царевых людей — представить это в Москве совершенно невозможно.
Для украинцев это само собой разумеющееся, но для меня это был культурный шок.
Гигантская пропасть между двумя — нет, не странами — обществами. Именно людьми.
В России даже врачи — государевы люди. Которые работают на систему. И никак иначе тут быть не может.
Помните, как у Шаламова врач, главным делом жизни которого было разоблачение симулянтов на Колыме и отправка их обратно на смерть, вместо спасения их жизней, что он мог бы — обязан был! — делать?
Ну вот типа такого.
Ничего особо не изменилась.
Скажите, а вы правда доктор…
Я вот сейчас напишу строчку, которой разжую, о чем этот пост, разжую, смочу слюной и положу в рот — но у большинства проглотить все равно не получится. Не дойдет.
Этот пост не про медиков.
Этот пост про то, что все мы ругаем товарища Сталина — но четыре миллиона доносов кто написал-то?
Товарища Путина ругать вы уже научились. И, разумеется, за дело.
Теперь осталось сделать следующий шаг.
Иначе выздоровления не будет.
В окно опять лезут какие-то враги.
Но это — ваше отражение.
Подумайте над этим.
В рамках проекта «Журналистика без посредников».
Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ