Идеи премьера основаны на неуместных примерах и противоречат мировым тенденциям — переходу к ненормированному труду и гибкому графику
Российский микрохайп из-за четырехдневной рабочей недели начался после выступления Дмитрия Медведева 11 июня на пленарном заседании Международной Организации Труда в Женеве и продолжается до сих пор. Тогда он, в частности, сказал: «Весьма вероятно, что будущее — за четырёхдневной рабочей неделей как основой социально-трудового контракта».
А на днях на встрече с главой РСПП Александром Шохиным глава правительства дал понять, что от идеи не отказывается, и начал формулировать конкретные условия перехода к новой практике: «Очевидно, что нам тоже нужно думать об изменениях в трудовом законодательстве , имея в виду различные формы регулирования труда, включая так называемый удаленный труд и гибкий график работы».
Теперь к практическому обсуждению этого вопроса на полном серьезе подключились депутаты Госдумы, сенаторы, профсоюзы.
Однако давайте все-таки разберемся с сутью вопроса, противоречиями и возможными проблемами при реализации такой инициативы.
Нерелевантный пример
Медведев в качестве примера привел Генри Форда, который сто лет назад «решился на сокращение рабочей недели с 48 до 40 часов и получил впечатляющий рост производительности труда».
Но этот пример не слишком релевантен. Дело в том, что в те давние времена на заводе Форда была шестидневка и 8-часовой (а часто и 10-часовой) рабочий день. Монотонный и потогонный характер труда очень точно показан Чарли Чаплиным в его фильме «Новые времена». Рабочие просто физически не выдерживали и срывали Форду его «производственные показатели». Именно поэтому, а не по доброте душевной, он перешел на пятидневку.
Действительно обсуждаемый сейчас в разных странах переход на четырехдневную рабочую неделю связан, как правило, не с физическим переутомлением, истощением трудящегося, а с совершенно другими задачами. Сам же Медведев в своем выступлении в Женеве отметил: «Технологический прогресс приводит к сокращению не только рабочих мест, но и рабочего времени, к расширению досуга».
И действительно, идущая в мире роботизация производства и цифровизация управления им высвобождает живых людей, которым надо обеспечить занятость. Но эффективным механизмом этого во всем мире уже давно является не сокращение рабочей недели, а уменьшение часов работы. При стандартных 40 часах в неделю (8 часов 5 дней в неделю), которые пока применяются в большинстве развитых стран, в некоторых из них этот параметр меньше: в Финляндии и Бельгии — 38, в Дании — 37, а во Франции — 35 часов. Четырехдневной рабочей недели, установленной на общенациональном уровне, нет нигде.
Новозеландский опыт
В подтверждение своего предложения Дмитрий Медведев, кроме явно неудачной отсылки к Генри Форду столетней давности, сказал про некую новозеландскую компанию, которая ввела четырёхдневную рабочую неделю. «Третий выходной оплачивался так же, как и остальные два. В итоге прирост производительности в пересчёте на один час рабочего времени составил около 20%. Уровень стресса сотрудников снизился тоже достаточно значительно».
Речь, видимо, идет о трастовой компании Perpetual Guardian, в 16 офисах которой, разбросанных по всей Новой Зеландии, работает порядка двухсот человек. Это финансовое учреждение, занимающееся доверительным управлением собственностью и другими активами. Как измерить производительность труда в подобного рода структурах? Это ведь не конвейер на автомобильном заводе, где можно посчитать количество обработанных деталях, собранных узлов и т. п. В финансовой и подобной ей сферах, что именно можно выбрать в качестве «продукта», производство которого можно «пересчитать на один час рабочего времени»? Численность заключенных сделок? Или их денежное наполнение в расчете на единицу времени? Откуда появились приведенные Медведевым 20% прироста производительности труда? Люди там действительно повысили качество своей жизни: стали высыпаться, проводить больше времени с семьей. Но причем здесь «производительность труда»? Для такого типа учреждений, как и для любой другой коммерческой структуры, единственный критерий эффективности — рентабельность, рост полученной прибыли. Только это в конечном счете и интересует владельцев и акционеров.
Кроме того, насколько представителен эксперимент в небольшой, даже по новозеландским меркам, фирме, где занято всего 200 человек? Тем более, что государство к этой инициативе не имеет никакого отношения и не планирует законодательно закрепить эту норму.
Зачем же тогда поднимать вопрос о переходе на четырехдневку на федеральный уровень, как это вольно или невольно у нас спровоцировал Дмитрий Медведев?
Принципиальные противоречия
Удивительнее всего то, что в упоминаемом выступлении Медведева содержится мысль, которая практически полностью перечеркивает идею о законодательном введении четырехдневной рабочей недели. Он говорит: «Нам нужны новые подходы к таким базовым понятиям, как «рабочий день», «рабочее место». Речь идёт о более лояльной организации рабочего времени: гибкие графики, дистанционные форматы, вызов сотрудников по мере необходимости».
Так что же предлагается — гибкие графики или четко установленные четыре рабочих дня?
Такое впечатление, что тот человек, который писал речь Медведева, надергал какие-то куски из разных материалов и механически склеил их.
Пример этому еще одна мысль нашего премьер-министра: «При развитии современных технологий для многих рабочим местом уже становится собственный дом. Я говорю об удалённой и неполной занятости, которая набирает популярность. Это массовое явление. И уже даже крупная социальная категория — так называемые фрилансеры. Это занятость поверх всяких государственных границ, поверх национальных рынков труда».
Как это вяжется с фиксированной по времени рабочей неделей? Человек работает в удаленном доступе (часто у себя дома) с 9 утра до 6 вечера с часовым перерывом на обед?
Ненормированный график
Кроме того, что фиксированная по времени рабочая неделя и рабочий день в XXI веке начинают становиться анахронизмом и уже нет никакого резона рассматривать это на законодательном уровне, есть и ряд других, давно существующих обстоятельств в пользу этого тезиса.
Возьмите, например, труд учителя и врача. Да, формально в их отношении есть нормативы почасовой нагрузки и привязанные к ним ставки должностных окладов. Но по факту у добросовестного учителя ненормированный рабочий день, который, зачастую продолжается и дома, и в выходные. Многие врачи серьезно перерабатывают, набирая дополнительные ставки, чтобы хоть как-то обеспечить себе пристойную зарплату. А ведь им еще надо быть в курсе новаций в их сфере, для чего многие из них тратят свое «свободное» время, читая и работая с компьютером.
А малый бизнес? Он всегда живет по собственному рабочему графику.
Введение на законодательном уровне четырехдневки, теоретически говоря, можно обсуждать только в применении к постепенному исчезающему даже в России сектору занятости, связанному с монотонным, тяжелым физическим трудом. Но здесь появляется еще одна проблема.
Рост «серой» экономики
Очевидно, что гипотетический переход на четырехдневку не должен
а) удлинять рабочий день с нынешних 8 до 10 часов;
б) сказываться на оплате труда (ее снижении) там, где зарплата рассчитывается исходя из должностных окладов.
Возможно ли это в современной России, с ее хилой экономикой и массой нерентабельных предприятий? Очевидно, что любое законодательное указание, например, по неснижению зарплат, легко обходится и частным, и государственным работодателем, если это несет ему дополнительные издержки. Например, работников будут массово переводить на неполный рабочий день и неполную же рабочую неделю. Естественно, что возрастет масштаб и без того аномально распространенной у нас «серой» экономики.
Подводя короткий итог всей этой высосанной из пальца истории хочется еще раз удивиться степени упадка профессиональной квалификации тех, кто пытается у нас руководить рынком труда. Впрочем, как показывает практика работы правительства времен премьерства Дмитрия Медведева, эта оценка относится не только к трудовым отношениям.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.