«Думаю, на вокзал поехать ночевать. На Павелецкий, может быть. Сесть в кресло и хотя бы поспать», — Борис Айрапетян стоит передо мной в спортивных штанах и потертой куртке. В его очках только одно стекло, в руках старая трость. Ему 64 года и он беженец из Азербайджана. Борис почти 30 лет прожил в гостинице «Алтай» на северо-востоке Москвы, получил здесь две комнаты на семью. Но в прошлом году гостиницу выкупил новый владелец. Айрапетяну предложили «компенсацию», а когда он отказался — отключили отопление, потом воду и в конце концов заблокировали вход в законное жилье.

В ноябре мы уже писали о том, как из здания бывшей гостиницы «Алтай» начали выселять беженцев из Азербайджана, которые получили комнаты здесь ещё в начале 90-х. 30 лет они законно жили в Москве, но когда в 2018 году у гостиницы сменился собственник, семьи бывших беженцев стали расселять. К ноябрю в гостинице оставались жить всего три семьи. Какие условия отселения им предлагали, можно понять по тому, что люди боялись выйти на улицу даже за хлебом: еду и воду на второй этаж им передавали в пакетах по верёвке друзья.

«К нам тогда пришли и предложили компенсацию миллион, — вспоминает Борис Айрапетян. — А что с ним делать? На него квартиру не купишь. Мои две комнаты стоят 7,5 миллионов. Потом пришли опять и предложили полтора. Я снова отказался: у меня отняли квартиру в Баку, и эту отнять хотите? Но две другие семьи согласились уйти, взяв полтора миллиона. Сейчас где-то у родственников на квартирах живут».

В том же ноябре в здании начали ремонт и под этим предлогом выключили отопление. А в конце зимы отключили и воду.

Айрапетян, единственный житель здания, грелся, как умел, а за водой спускался в подвал, чтобы наполнить бутыли из пожарного крана.

КОММЕНТАРИЙ

«Борис обращался в прокуратуру несколько раз с сентября по декабрь, — рассказывает Евгений Бобров, заместитель председателя Совета по правам человека. — Они приходили, с руководством гостиницы обсуждали условия, в которых он вынужден был жить. Но новый собственник гостиницы сослался на ремонт, объяснив перебои с водой и электричеством. И прокуратура состава преступления поэтому тут не нашла. А лично с иском в суд Айрапетян не пошел. Он стесняется. И в «Гражданское содействие» с просьбой о представлении его интересов в суде тоже стесняется обращаться. Хотя он абсолютно легально находится в этом здании. Я его 20 лет знаю и его ситуацию тоже: его правовой режим пребывания там полностью соответствует договору социального найма».

Однажды Айрапетян оступился на деревянных перекрытиях и упал на битый кирпич. Получил компрессионный перелом позвоночника, и с тех пор без трости не ходит. Зато охрана проявила гуманизм: разрешила без страха входить и выходить из здания.

«1 мая вышел хлеб купить, — мы сидим с Борисом на скамейке в аллее, смотрим на его окна, в которых еще горит свет. — Я возвращаюсь, а входные двери закрыты. И один из охранников говорит: все, тебе дороги туда больше нету. А я знал, что в другом крыле на первом этаже разбитые окна. Пролез и закрылся у себя. Пришли охранники, стали стучать, я не открыл.
2 мая утром вышел из своей комнаты, поворачиваюсь, а у дверей уже стоит чоповец. Пройти не дал, локтем — раз — и мне прямо в грудь. Так больно было, я даже дышать сначала не мог. Потом он меня прижал к стене, бил коленями, руками. Я попросил остановиться и сказал, что не буду пытаться пройти в свою комнату. Потом нашел другую комнату, закрылся и вызвал участкового.
Тот составил протокол по факту избиения, тут пришёл и представитель собственника, ругался на охрану. Скорая меня увезла в травмпункт. Осмотр показал ушибы груди, головы и шеи, но перелома нет. Вечером вернулся, меня опять не пускают. Я опять вызвал милицию. Они приехали только на третий раз и сказали, что могут меня отвезти в отделение и выдать бланк для заявлений. Там я и переночевал».
В прокуратуре, куда Борис Айрапетян направился утром прямо из отделения полиции, ему сказали, что дежурных не будет — праздники.

«В квартире медицинские документы остались, компьютеры, фотографий много, — Борис смотрит на свои окна, свет в них уже не горит. — Все, что мы за 30 лет нажили, все там. Посуда, одежда — ещё сестра из Америки посылала. Для мамы».

Мамы Бориса в живых уже нет.

Все, что осталось у него, — паспорт.