Герман Галдецкий в 2004 году. Фото: Новая Газета
8 февраля 2004 года 19-летний Герман Галдецкий предотвратил преступление — спас девушку от изнасилования в отделении милиции в московском метро. С этой отправной точки началось расследование, которое вел не следователь или детектив, а студент Московского института электроники и математики (МИЭМ). Почти за два месяца Герман собрал показания нескольких пострадавших девушек, у которых сотрудники милиции забрали документы в метро, а потом отвели в отделение и поставили перед выбором: «Либо едем на квартиру с моим другом, либо в другое отделение к десятку милиционеров, кому расскажешь — убьем». Германа самого пытались убить: на Ярославском вокзале группа неизвестных стреляла ему в голову и ногу. Перенеся две операции, Галдецкий не мог говорить и шевелить правой половиной тела, всему пришлось учиться заново, проходить курсы реабилитации. Герман остался инвалидом.
Сейчас Галдецкому уже 34 года, и он занимается правозащитой. Герман рассказал «МБХ медиа» о своей жизни тогда и сейчас и об уголовном деле, которое так и не довели до конца.
«Ломали психику и делали, что хотели»: про расследование
— Я учился прикладной математике в МИЭМ. Жил в маленьком городке Фрязино, а мой друг Дима Дальский — москвич, жил на Ярославском шоссе. Мы всегда проводили время вместе. 8 февраля 2004 года мы с Димой гуляли, на «Пушкинской» увидели девушку, милиционеры забрали у нее паспорт и повели в ОВД. А раньше примерно 30% отделений в метро были за стеклами, а все остальные — бункера. В метро позвонить с мобильного было невозможно. Я пошел разбираться, а Дима отказался, сказал, что не участвует, стоял очень далеко, на шухере. Я вышел из метро и позвонил в дежурку УСБ (Управление собственной безопасности. — «МБХ медиа»), у меня были сохранены все номера, рассказал все, что увидел, и предупредил, что, если не перезвоню через пять минут, высылайте наряд на метро «Пушкинская». Я спустился, постучал в закрытый бункер: «Вам чего?» — «Отпустите девушку», — «Иди отсюда», — «Я уйду, но УСБ уже выехало». А милиционеры страшно боятся УСБ. Сразу же отпустили. Девочка, Оля — рев, слезы градом. А я ж не психолог, а математик, как понять, что делать? В двух шагах от «Пушкинской» «Макдональдс», предложил Оле поесть, она сразу согласилась. Из бедной семьи, видно, в «Макдональдс» только по праздникам, так сказать. Поела и рассказала, так и так, сексуальные домогательства, угрозы. Отличные профессионалы эти милиционеры. Это даже не майоры, не подполковники — шестерки. Отличные профессионалы. Ломали психику и делали, что хотели. Оле было 18 лет.
— Что вы делали потом?
— Написал заявление прокурору, верхушке, милиционеров откосили, потом подал главному прокурору. Выяснилось, что это не единственный случай, так я начал свое собственное расследование.
— По какой схеме происходили изнасилования?
— Милиционеры выбирали жертв в толпе. Обычно это были малолетки в бедной одежде. Но был случай, когда милиционер забрал документы у 40-летней женщины, отвел в отделение и кинул ее на стол, а та вмазала ему по лицу, забрала документы и ушла. У жертв было два варианта: не сопротивляться и молчать либо сопротивляться и получить срок. Например, на «Тургеневской» увели двух девочек, они начали вырываться и кусаться, тогда на них надели наручники, одна как дала милиционеру по яйцам, тот из ярости раздробил ей руку дубинкой. Обе девушки в итоге получили по три года условно за нападение на милиционеров. Максимум могла грохнуться карьера или сотрудника отстраняли, и то если был резонанс. Вместе с Олей я нашел шесть девочек. У них у всех после того, что с ними сделали, было испуганное лицо, поломанная психика.
Иллюстрация: Никита Фо / МБХ медиа
— В криминальных районах, например, в Бутове. Я тогда подрабатывал в научно-производственном предприятии «Исток-Система», писал интегралы, исправлял ошибки на сайтах. Когда искал жертв, было достаточно дать денег бомжу, не больше ста рублей, чтобы узнать, где шляется всякая шваль, где патрулирует милиция и так далее. Искал девушек с испуганным взглядом и в бедной одежде. Я бросал пыль в глаза: в красивой рубашке, модельных навороченных туфлях, пиджаке, с портфелем, — как заместитель президента. Специально сделал самую навороченную визитку на проспекте Мира, как дисконтная карта. И все клевали. Сначала «Разрешите поговорить», добродушные «Что?», «Куда?», потом: «Пойдем в кафе, я башляю», — «А че, богатый? Да без проблем». За 15 минут в кафе девушки медленно-медленно, но рассказывали все, что с ними произошло.
— Как поиск пострадавших вписывался в вашу студенческую жизнь? Сессию ведь никто не отменял.
— Совмещать было непросто, нагрузка была очень тяжелая. Не знаю, как у меня получалось. С 8 до 23, это застрелиться можно. Мозги плавились. Чтобы расслабиться, ходил в бильярд возле института. Денег было мало, хватало только на еду, катался на трамваях зайцем и выглядывал в окно, увидел ли проводник.
Сейчас последняя электричка во Фрязино отправляется в 00:30, раньше в 23:55 и то только по праздникам, а реально в 23. Проводишь девушку, не успел — гуляй, Вася — ехал в центр и ходил по Земляному валу до первой электрички. Если спать на улице, то можно слечь с воспалением легких, очень холодно. А на автобус у меня не было денег. Приезжал домой поспать часа три, оставался дома только в выходные. Жил в таком режиме почти два месяца.
— А родители знали о вашем внеурочном расследовании преступлений в метро?
— Родители думали, я гулял с девчонками. А я же партизан. Но пыль вытирать не люблю, это мой порок. Как-то раз примерно в марте мама драила комнату и нашла за диваном мои бумаги. Говорили, зачем тебе это надо, учись. Сейчас ничего не говорят.
— Как вы взаимодействовали в правоохранителями? Вас воспринимали всерьез?
— С работой с правоохранительными органами мне помогал бывший сотрудник Министерства юстиции Владимир Химаныч, его подруга Светлана Сосновик, не мелкая сошка, а глава УСБ, в любое время суток мог обратиться к ним или в дежурку УСБ.
Иллюстрация: Никита Фо / МБХ медиа
— С Владимиром мы познакомились по моему объявлению. Я раньше увлекался оружием, в 18 лет сразу получил лицензию с сайта guns.ru, сейчас это огромный сайт, а раньше было максимум три форума: пневматическое, боевое оружие и травматы. На последнем было не больше 20 человек, я опубликовал объявление о своем расследовании с номером телефона, он и позвонил.
— А в СМИ и к правозащитникам обращались за помощью?
— Мне отказались помогать СМИ и правозащитные организации всех мастей. Только сайт «Колокол», а интернетом, сами понимаете, тогда мало кто пользовался, и «Столичная вечерняя газета» отреагировали. Я звонил в редакции, мне говорили: «Извините, пожалуйста, обратитесь в МВД». А я им уже сто раз все отправлял, и дела не заводили. Это в конце появился Костя Полесков из «Новой газеты», Ира из «Московского комсомольца», но расследование уже шло полным ходом.
«Дырка в черепе и в ноге»: про покушение
— 25 марта 2004 года я как всегда пропустил электричку. Ко мне подошли три человека: высокий милиционер и двое в гражданском, высокий и низкий. А потом все говорили, что это были обычные гопники. Мобилу забрали, уверен, что специально, потому что я бы сразу позвонил Владимиру Химанычу и всех бы поставили на уши, а деньги, главное, оставили.
— Свидетели были?
— Все происходило у всех на виду, это была настоящая пальба, но записей камер видеонаблюдения нет.
— Как вас обнаружили?
— У меня была дырка в черепе и в ноге, кровь хлестала, но я нормально дошел до линейного отдела милиции, даже не заметил кровь. Потом я оказался в Склифе. Мне сделали четыре рентгена, два МРТ, не увидели осколков, сделали одну черепно-мозговую операцию. Когда очередной рентген все-таки показал осколок, была еще одна операция. Еще была кома, и я стал инсультником на правую сторону. Потом реабилитация. Мне собирали деньги на лечение, в том числе «Новая газета». Из-за таблеток у меня выпали волосы, ходил как скин, стало плохо с речью.
Иллюстрация: Никита Фо / МБХ медиа
«Лучше бы дополз в «Новую газету» и умер»: про жизнь после
— Что сейчас с уголовным делом о покушении?
— После покушения завели уголовное дело. Но не убили же. Министр МВД Рашид Нургалиев взял дело под личный контроль. Сначала поставили на паузу, потом все забыли. Какая теперь разница? Это сейчас не актуально, прошло 15 лет. Надо же Украину добить, а не с насилием в России разбираться. В России каждый день насилуют женщин. Охрененно много.
— Вы жалеете о том, что не прошли мимо Оли 15 лет назад?
— Нет. Единственное, я считаю роковой ошибкой, что не пошел на Чистые пруды в редакцию «Новой газеты». Лучше бы я туда добежал, рассказал о нападении и умер прям там. А что теперь? Инвалид? Да лучше сдохнуть. Я верил, что в Склифе меня поставят на ноги, как надо, но проснулся инсультником — полтела без движения. А добираться было максимум 20 минут, елки-палки, до потери сознания точно добрался бы. Лучше бы дополз туда и умер, чем-то, что сейчас.
Дима Дальский сейчас здоровый, а я инвалид первой группы. Но у меня принципы, иначе поступить я не мог. Да и, конечно, я не представлял, что произойдет.
— Обидно, что вас забыли?
— Я жалею только, что выжил. А то, что забыли, это такая рокировка. Мне не обидно.
— Что вас раздражает больше всего?
— Жалость. Мимика, глаза и руки все выдают. То, что я слабый, это бог с ним, но я страшно не люблю жалость. Я здоровый нормальный человек. Например, я покупал новую зимнюю куртку, очень тяжелая, молнию трудно застегнуть, раз пять пытался, хотелось бы, конечно, с первого. Ко мне подошли: «Вам помочь надеть куртку?». Противно.
— Вы получили высшее образование?
— Институт я так и не закончил. Три года назад я закончил реабилитационный техникум. По будням жил в общежитии, учился, закрывался в своей комнате, похожей на келью, а на выходные уезжал во Фрязино к друзьям и родителям. В техникуме учились самые разные инвалиды. Я уходил в депрессию в их компании.
— Как вы выходили из этого состояния?
— Мне помогал адреналин. По выходным я занимался экстремальными видами спорта, чтобы разрядиться. Самое тяжелое — стоять на коньках. Одна нога у меня здоровая, а другая обездвижена, очень сложно держать равновесие. Как-то раз я катался на квадроцикле. Не понимал, зачем нужен шлем, но инструктор настоял. Одной рукой газ, другой тормоз. А нихрена не видно! Озеро, слава богу, декабрь, ехал, перевернулся. Шлем спас, я ничего не почувствовал. Инструктор меня убьет, подумал, потому что машина очень дорогая. А если бы не шлем, то моментально.
А это я нырял с аквалангом, в воде солнце видно, а на глубине ничего, уши закладывает, видите пузырьки? Я кнопку нажал, хорошо продуло.
Как сдал диплом, бросил техникум. С инвалидами теперь я не общаюсь вообще.
— Почему?
— Я не хочу жалости, не хочу монотонной тоски. Я люблю общаться со здоровыми людьми, с ними я чувствую себя здоровым, а с инвалидами общаться — как смотреть в зеркало. Я спрячу ногу, руку, чтобы было не видно, тогда я обычный человек.
— Как ваша жизнь складывалась после техникума?
— Сейчас мне 34 года. Я живу с родителями. Живу общением с друзьями. Наблюдаюсь в Литве, потому что российская медицина на нуле. Вот оборона лучше всех, а остальное — через жопу тормоза.
Четыре года назад я, инвалид первой группы, стоял в пикете, посвященном 6 мая 2012 года. Там был огромный богатырь, никогда таких не видел, как три богатыря вместе взятые, и за Путина. Женщины и два бородатых старика лет 70 отступили, а я достал баллончик и жахнул. Он был в ауте, заорал, проблевался. Скорая приехала, укол сделала, а меня забрали в отделение. Мой адвокат Анна Ставицкая была в Ростове, поэтому выпускать меня из отделения приехал адвокат Максим Крупский.
Я работаю в организации «Русь сидящая» и состою в международной организации Front Line Defenders. Для первых я переписываю письма, что называется, малява на зоне. Ошибок видимо не видимо, письма корявые.
— Чего бы вам хотелось? Для себя и в общем.
— Глобально я хочу, чтобы за изнасилование был пожизненный срок. Во многих странах такое есть. А для себя хочу работать в правозащите, защищать права женщин, как раньше. Я люблю защищать людей.
— Что вы думаете о теперь уже полицейских?
— Раньше милиция была полным беспределом, а сейчас полиция хоть сколько-нибудь адекватная, не на 100%, конечно, но лучше, потому что тогда были полные отморозки.
Иллюстрация: Никита Фо / МБХ медиа
— Никто не хочет защищать права других людей. «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков».
Виктория Ли