Т. Фельгенгауэр― Это программа «Особое мнение». Я приветствую в этой студии Антона Красовского. Здравствуйте, Антон.
А. Красовский― Здрасьте, Татьяна.
Т. Фельгенгауэр― Тут новые правила усыновления детей. Нам представили несколько пунктов: запретить без предупреждения переезжать с детьми, только сначала обговорив с органами опеки.
А. Красовский― Уже с усыновленными или опекаемыми?
Т. Фельгенгауэр― Усыновленными. Не больше одного ребенка в год можно усыновлять, за исключением случаев братьев и сестер. Запрет на усыновление ВИЧ-инфицированными фактически снимается. И обязательное социально-психологическое обследование всех совершеннолетних членов семьи. Это шаг вперед?
А. Красовский― Я считаю, да. То есть вернее я не вижу, во-первых, никакого шага назад. Я считаю, что действительно происходит очень правильная унификация этих взаимоотношений. Я не очень понял про усыновленных, которые должны, про семью, где усыновленные дети, то есть со статусом ребенка родного, а не со статусом опекаемого члена семьи должны ставить органы опеки в известность. Для меня этот вопрос сомнителен. Но совершенно точная победа касается для людей, живущих с ВИЧ, которые имеют право теперь усыновлять. Я, правда, так и не понял, имеют ли право они усыновлять своих членов семьи, проблема в этом была. В частности. Что вроде как бы начали разрешать, но еще не разрешили полностью, а пока разрешили усыновлять только своих собственных, вернее брать под опеку, а дальше усыновлять своих собственных родственников. Например, у сестры, умерли родители и сестре старшей или брату надо взять под опеку своего младшую сестру или брата. Раньше не давали. Но в принципе я считаю, что это огромная победа. И я считаю, что, кстати, вопрос про одного ребенка, если не касается отдельных случаев действительно неразлучности братьев и сестер, это правильно. Потому что есть случаи, вы знаете, когда люди брали и по 15 человек, вот прям так скопом, гуртом. И многие из этих случаев были довольно сомнительны.
Т. Фельгенгауэр― Как вы считаете, после истории с запретом на иностранное усыновление, все-таки…
А. Красовский― Не на иностранное усыновление, а на усыновление гражданами определенных стран, скажем так.
Т. Фельгенгауэр― Где легализованы однополые браки. Это много очень стран.
А. Красовский― Безусловно, вообще стран довольно много, но я не помню, что ровно так сейчас все происходит. Я не специалист в этом конкретном законе. Мне кажется, что в Испании, например, можно, в Бразилии можно.
Т. Фельгенгауэр― После некоторого ограничения иностранного усыновления. Как вы считаете, насколько ситуация с детьми сиротами в России улучшилась. Вообще кто-то этим начал заниматься. Потому что тогда же все говорили, что почему страдают дети. Почему дети оказываются крайними.
А.Красовский: Это совершенно точная победа для людей, живущих с ВИЧ, которые имеют право теперь усыновлять
А. Красовский― Таня, я понял вопрос. Я не знаю. Я не специалист в этом вопросе. Я вообще никогда не занимался и если честно, никогда не интересовался особо вопросами усыновления, удочерения, опекунства и так далее. Я не знаю, в действительности стало ли хуже или лучше. Я не знаю, насколько часто русские усыновители и приемные родители берут детей с орфанными очень тяжелыми заболеваниями. Об этой категории людей шла речь во всей дискуссии вокруг этого закона. Потому что понятно, что за здоровыми детьми и в России очередь стоит. А вот больных детей и тяжелобольных детей, детей с огромными ограничениями на разнообразную деятельность, брали в основном иностранные усыновители. И вот статистику эту нынешнюю я лично не знаю. Я просто вообще, правда, ее не знаю. И никак не хочу ее комментировать. Не могу. Я не думаю, что стало лучше. И я по-прежнему, конечно же, считаю, что закон Димы Яковлева это закон вредный. Он злой. Он по-злому принимался. Мы знаем сейчас описанную в книге Чулпан Хаматовой, Екатерины Гордеевой сцену, когда Чулпан Хаматова ходила к Владимиру Путину и просила дать хотя бы несколько сотен или даже, по-моему, вообще несколько десятков детей, которые уже стояли в очереди на усыновление западное американское. И это были дети с огромными проблемами со здоровьем. И Путин тогда звонил, и Чулпан услышала женский голос. И это описано в этой книге. И все начали думать, что же это за женщина. А женщина говорит: «Ой-ой, я сейчас расплачусь». И все начали думать: а что же это за женщина такая. То есть ли Ирина Яровая, хотя причем тут Ирина Яровая. Это вообще не ее закон. То ли это Голикова. А Голикова вообще тогда дала отрицательную рецензию на закон. Тогда же все на этот закон дали отрицательную рецензию. Если вы помните. Никто не помнит уже, что все дали отрицательную рецензию, включая Валентину Ивановну Матвиенко. Была против этого закона. И все публично об этом сказали.
Т. Фельгенгауэр― А проголосовали все как положено.
А. Красовский― Разумеется, этот закон лично понравился Путину. И звонил он, конечно, другой совершенно женщине. Он звонил единственной женщине, которой он звонит по поводу законов. Никаким другим женщинам он не звонит по поводу законов. Мнение никаких других женщин его вообще по поводу законотворчества в России не волнует. Он звонил, конечно, помощнику по юридическим вопросам, начальнику правового управления администрации президента Ларисе Игоревне Брычевой. Это очевидно.
Т. Фельгенгауэр― У нас законов вредных, про НКО…
А. Красовский― У нас вообще много законов плохих. Вернее так, у нас очень много законов, которые, так или иначе, ограничивают деятельность разнообразных хороших вещей. Другое дело, это очень важно, вернее так, с законом Димы Яковлева вообще все очевидно. Усыновление должно быть любое, но, безусловно, российский усыновитель и российские приемные родители должны иметь привилегированное право в усыновлении. То есть это очень важно понимать. То есть русский ребенок в первую очередь должен иметь возможность быть усыновленным или удочеренным здесь в России. А уже потом не в России. Вот в этом мог бы быть принцип этого закона. А так это, конечно, абсолютно немотивированный санкционный закон — назло маме отморожу уши. Лучше никого не стало. У нас много законов таких. И гей-пропаганда, такой закон. И действительно большое количество законов об НКО и те законы, которые сейчас будут приниматься. Ограничительные законы. В них же есть некое здравое зерно. То есть они принимаются с какой-то идеей. А давайте вдруг нам попробовать сделать хуже, а у нас будут такие законы и такие возможности, когда мы сможем себя защитить.
Т. Фельгенгауэр― Наказание за оскорбление власти — какое здесь здравое зерно?
А. Красовский― Там административная ответственность? Например, таким образом она снимает с тебя в первую очередь возможность уголовки. Потому что, например, ты кого-нибудь оскорбил где-нибудь какую-то власть, а он тебя раз – по уголовной статье за клевету какую-нибудь. И ты прямо уголовную статью схлопочешь. А вот этот закон, который сейчас ассоциируется с именем Андрея Александровича Клишаса, он подразумевает административную ответственность. И вроде бы это хорошо. Но бесконечное количество репрессивных законов, которые, так или иначе, принимаются в ежедневном режиме, а никакие другие законы для того, чтобы людям в России жилось лучше, не принимаются. И вот эта тенденция, конечно же, пугает.
Т. Фельгенгауэр― Она пугает…
А.Красовский: Все поняли, что нет никакой разницы между людьми, живущими с ВИЧ и не живущими с ВИЧ в плане усыновления
А. Красовский― При этом спасибо большое, что наконец людям, живущим с ВИЧ, там будет уточнение специальное, видимо, правительственным постановлением, у которых устойчивая нулевая вирусная нагрузка и приверженность антиретровирусной терапии. Это будет обязательное совершенно уточнение в этом случае. То есть люди не должны будут представлять угрозы ни для себя, ни для ребенка. И у этих людей будет абсолютно такое же качество жизни или представление о долготе жизни, как у человека без ВИЧ. Это важное уточнение в этом случае. То есть люди, отрицающие антиретровирусную терапию, так называемые ВИЧ-диссиденты, люди, которые отказываются пить таблетки, они никаких детей взять не смогут. Это важно понимать. И, слава богу, таким людям нельзя давать детей. Причем даже своих надо отбирать.
Т. Фельгенгауэр― А вот интересно, что получается, у разных министерств разный взгляд на проблему ВИЧ-инфицированных в России.
А. Красовский― Это нормально.
Т. Фельгенгауэр― То есть у министерства просвещения, которое занимается вопросами усыновления, здоровый взгляд. У министерства здравоохранения какая-то альтернативная точка зрения.
А. Красовский― А какая у министерства здравоохранения?
Т. Фельгенгауэр― Я периодически просто читаю сайт СПИД-центр и там про лекарства.
А. Красовский― Это разные вещи немножко. Во-первых, я не буду говорить про министерство просвещения. Я плохо про него понимаю. Про министерство здравоохранения я понимаю хорошо. Я могу сказать, во-первых, даже в министерстве здравоохранения есть разномыслия. И это неплохо. Разномыслие, вообще внутриведомственные дискуссии и вообще разные точки зрения на одну и ту же проблему внутри трудового коллектива, это нормально. В том числе и в министерстве здравоохранения. Даже на уровне, условно говоря, разных заместителей министра здравоохранения. Вероники Игоревны Скворцовой, есть разные точки зрения на проблему ВИЧ-инфекции, на то, как с ней надо бороться. На профилактику. На антиретровирусную терапию. На самое главное – программу снижения вреда для наркопотребителей и наркозависимых. Это очень важно понимать. То есть, нет понятия – министерство здравоохранения. Есть понятие – министр здравоохранения, который имеет право единолично выступать от имени министерства здравоохранения, у него такая точка зрения. Но внутри министерства есть разные точки зрения. Что касается усыновления, то усыновлению людьми, живущими с ВИЧ, повторяю, находящихся на устойчивой приверженности к антиретровирусной терапии внутри министерства здравоохранения никакой дискуссии нет. Эта дискуссия пройдена. Она длилась несколько лет, мы принимали в ней активное участие. И мы как организация в том числе, упомянутый тобой сайт, и нам кажется, что, наконец, точка внутри этой дискуссии поставлена. Все поняли, что нет никакой разницы между людьми, живущими с ВИЧ и не живущими с ВИЧ. Именно в плане усыновления. Есть другие дискуссии. Есть, еще раз повторяю, бесконечная дискуссия по поводу программы снижения вреда, заместительной терапии метадоном, вообще отношение к наркопотребителям. Где криминализация наркотиков. Попытки взять наркооборот под государственный контроль. То есть вывести его с черного рынка, по крайней мере, когда речь идет о, скажем так, слабых наркотиках. А это очень важно.
А.Красовский: Бесконечное число репрессивных законов принимаются в ежедневном режиме, а никакие другие не принимаются
И внутри министерства здравоохранения тоже есть дискуссия по этому поводу. И вообще внутри власти есть дискуссия по этому поводу. Есть одна точка зрения, она сейчас доминирующая. Что нет, никогда ни при каких обстоятельствах мы это не позволим. 228 останется навечно, никакой заместительной терапии у вас не будет. Никаких чистых шприцов у вас не будет. Не будет никогда, никогда. Будет. Будет. Вот вы подохните, а это все будет. Потому что по-другому не может быть. Как бы вот вы сейчас сидели и говорили, была дискуссия в 20-е годы по поводу автотранспорта, вот был специальный наркомат гужевого транспорта. Миллионы, десятки миллионов лошадей. И вот была такая внутриведомственная дискуссия: зачем нам нужны автомобили, автомобили это дорого, автомобили это медленно, автомобили никуда не доедут. На автомобилях невозможно построить народное хозяйство. Только лошадь может двигать социализм вперед. Но нет больше этих лошадей и нет гужевого транспорта. Такая же история будет и здесь.
Т. Фельгенгауэр― Только сначала нужно признать, что есть вообще эпидемия в стране.
А. Красовский― Да признают, нет никакого варианта. Ну, будут тянуть, тянуть. Уже все всё признали. Даже когда ты не произносишь слово «эпидемия», все уже понимают, что это эпидемия. То есть здесь не нужно это делать. Даже если признают, что это эпидемия, они все равно будут говорить, что эпидемия, но мы внутри нее будем вам лучше таблетки давать. А выводить вас из наркотического дурмана мы вас не будем. Зато будем обратно сажать вас в колонии. Но еще раз говорю, эта точка зрения изменится, мы над этим работаем. Это действительно вопрос дискуссии и убеждений. Этот путь, мы идем по этому пути. И мы дойдем до решения на этом пути. У меня никаких сомнений.
Т. Фельгенгауэр― Тогда еще один путь. Он никак не связан ни с наркотиками, ни с заболеваниями иммунной системы. Социальный отдел Ярославской епархии призывает завтра частные государственные больницы на день отменить проведение плановых абортов. Два года назад уже такая история была, там даже департамент рассылал письма со словами, что, ребята, мы аборты на день…
А. Красовский― День борьбы с абортами.
Т. Фельгенгауэр― Да. Это нормально?
А. Красовский― Не знаю. Смотри, давай так, нормально ли, что епархия призывает? – да, нормально. Епархия имеет право вообще призывать к чему угодно, это общественная организация религиозная организация, у нее есть право высказывать свое мнению вообще на любую тему. Как у нас с тобой.
Т. Фельгенгауэр― Безусловно.
А. Красовский― Мы можем с тобой призвать завтра защищать хомячков. Не надо, пожалуйста, завтра убивать хомячков. И это наше с тобой право. Право митрополита Рязанского критиковать фильм «Ирония судьбы», право патриарха выступать против гаджетов. Право какого-нибудь ярославского митрополита или, видимо, архиепископа, я просто не очень помню, кто он там, призывать один день хотя бы провести без абортов. Я ничего в этом плохого не вижу. Это нормальная позиция церкви. Церковь вообще против абортов. Любая церковь. И РПЦ в этом смысле ничем не отличается. Они же не идут в городскую больницу с факелами и не собираются поджигать эти кабинеты, в которых аборты проводятся.
Т. Фельгенгауэр― Но мы же понимаем, что РПЦ в РФ чуть больше, чем просто общественная организация.
А. Красовский― И я говорю, что церковь это церковь. Религиозная организация. Она точно такая же, она действительно чуть больше. Но при этом она чуть меньше, чем, например, католическая церковь в Испании, скажем. Или Италии тем более. У РПЦ как мы понимаем на фоне Украины сейчас совершенно другие проблемы, точно не аборты в Ярославской епархии. И у них сейчас абортируют пять тысяч приходов возможно где-нибудь между Мелитополем и Тернополем. Но еще раз повторяю, что у людей, люди и организации, такие как церковь должны иметь право на свою точку зрения и иметь право эту точку зрения выражать. Вопрос в том, как государство к этому отнесется. Государство отменило завтра аборты в Ярославле?
А.Красовский: Даже когда ты не произносишь слово «эпидемия», все уже понимают, что это эпидемия
Т. Фельгенгауэр― Об этом не сообщается.
А. Красовский― Об этом история умалчивает. Но вот это же самый важный вопрос. Давайте пока мы будем о чем-нибудь говорить, вы попробуете найти это. Может нам позвонит в студию какой-нибудь человек или кто-нибудь напишет из Ярославской областной администрации. Или городской администрации или из министерства здравоохранения Ярославской области. Вы завтра отменяете аборты в подведомственных вам учреждениях. Или вы приняли к сведению просто мнение правящего архиерея или общины РПЦ в Ярославской епархии. И как говорится, у нас такое мнение. Но у нас есть плановые аборты, бабы лежат, им надо это делать. Они уже, знаете ли, готовы. А послезавтра будет поздно. Если государство эту точку зрения не считает необходимым принимать как закон, значит все нормально. Значит, как раз эти отношения меня лично очень устраивают. А вот если государство говорит, нет, ну как же нам же батюшка сказал, что нельзя больше аборты делать. Тогда это проблема. Тогда да, с этого момента…
Т. Фельгенгауэр― Два года назад была проблема, а завтра посмотрим.
А. Красовский― Нет, ну подожди. Еще раз говорю…
Т. Фельгенгауэр― Я понимаю. В 17-м году уже была такая история.
А. Красовский― И отменили. Вот чудовищно, я считаю, что государство не имеет права идти на поводу. Но надеюсь, вместе с тем, что плановые аборты по необходимости, а не просто по желанию, то есть по состоянию здоровья в этот день в подведомственных Ярославскому министерству здравоохранения лечебных учреждениях выполнялись. Потому что если не выполнялись, это законодательное нарушение и министр лично должен за него ответить. Включая зам. вице-губернатора по социалке.
Т. Фельгенгауэр― Еще по поводу РПЦ. Очень много говорили про передачу Исаакия в РПЦ. Но тогда в Санкт-Петербурге был другой глава. Господин Полтавченко.
А. Красовский― Он был не менее ортодоксальный, чем нынешний глава.
Т. Фельгенгауэр― То есть в принципе, так как сейчас срок истек этой бумаги о передачи, РПЦ может опять обратиться…
А.Красовский: Исаакиевский собор строился не как музей. Не вижу проблемы в том, что собор будет на балансе РПЦ
А. Красовский― За передачей.
Т. Фельгенгауэр― Да.
А. Красовский― Тань, ты чего хочешь меня спросить? Хорошо или плохо, что Исаакиевский собор вдруг окажется в руках РПЦ.
Т. Фельгенгауэр― Да.
А. Красовский― Я считаю, я в этом смысле, конечно, абсолютный антиинтеллигентная бабушка. Я считаю, что Исаакиевский собор строился не как музей, филиал Эрмитажа или филиал Русского музея, кого там. Он строился, конечно, как Исаакиевский собор. Как храм царя царей. Так сказать архитектор Монферран не зря, он строил не для того, чтобы там билетики продавали. Вот у меня есть такое ощущение. Поэтому я, в общем, не вижу честно, никто не сможет со мной ничего сделать. Я не вижу, правда никакой проблемы в том, что сам этот собор будет находиться на балансе РПЦ, там будут совершаться ежедневные молебны и может быть вход туда бесплатный. Другое дело, что РПЦ должна будет понимать, мне кажется РПЦ, кстати, это понимает, вы недооцениваете вообще ее вменяемость. Вернее так…
Т. Фельгенгауэр― ХХС вижу, успешный бизнес-проект…
А. Красовский― Так нет, отлично, бизнес-проект и бизнес-проект. То есть если им удастся на фоне бесплатного входа сделать более успешный бизнес-проект, чем сейчас с платным входом, то отлично. Если им удастся сделать так, что на их балансе микроклимат и отношение к этому памятнику будет лучше, чем сейчас, я не вижу в этом вообще ничего плохого. Я вообще не вижу ничего плохого, более того, в кооперации между религиозной организацией и музейщиками, когда речь идет о храмовых комплексах. Но Исаакиевский собор, правда, одно из важнейших храмовых строений не только в России, но и в Европе. Я не понимаю, почему, из-за чего вся эта истерика случилась. Истерика случилась из-за того, что музейщики не любят и не умеют и у них есть для этого основания, потому что они видят по стране что происходит, договариваться с попами. А попы, когда получают в свою собственность памятник, они не очень понимают, как с этим памятником управляться. Потому что они тут же начинают к нему относиться очень утилитарно. Как к пылесосу. Но вот как только настанет момент и он должен настать, когда музейщики поймут, что все-таки это не совсем музей, а попы поймут, что все-таки не совсем пылесос, а это некая вещь, которая должна сохраниться не просто в веках, а в тысячелетии, тогда я считаю, никаких проблем не будет. У тебя же не возникает вопрос: а почему, собственно говоря, «Сикстинская капелла» находится на балансе католической церкви. И я считаю, что и с храмами, особенно в городе Санкт-Петербурге должна быть такая же история. Не должно быть такой проблемы. Если это храмовый комплекс и построен как храмовый комплекс, у верующих должен быть ежесекундный доступ в этот комплекс. К Богу.
Т. Фельгенгауэр― Делаем перерыв. Антон Красовский скоро вернется.
НОВОСТИ
Т. Фельгенгауэр― Мы продолжаем. Это «Особое мнение» Антона Красовского, который отказывается верить в перестройку дома Булошникова на Большой Никитской…
А. Красовский― Я не отказываюсь верить в перестройку дом Булошникова на Большой Никитской. Я отказываюсь верить в 35 метров.
Т. Фельгенгауэр― В 32 метра.
А.Красовский: Истерика случилась из-за того, что музейщики не любят и не умеют договариваться с попами
А. Красовский― Утверждается, что там высотность должна измениться до такой высоты, что он станет 32 метра. Он не может там быть 32 метра, вообще реконструкция Никитской идет. Более того, так называемый дом Булошникова уже давно никакой не дом Булошникова. Если вы посмотрите, как выглядел дом Булошникова до революции, когда там был жив Булошников, возможно, и посмотрите на то, как выглядит строение сейчас, вы поймете, что это вообще две большие разницы. Это действительно симпатичный, особенно по московским меркам дом. Состоящий и трех, кажется, этажей. Какой-то на нем купол там пристроили в лужковское время. И там находился какой-то странный банк. Голландский или какой-то. Какой-то там банк был. Или английский. Потом этот банк оттуда выселили. И теперь там вообще ничего нет. То есть пустующий дом. Вообще если вы пройдете по Большой Никитской от отрезка Никитских ворот до Кремля, вы обнаружите там некоторое количество довольно странных строений, во многом смысле симпатичных, но очень странно эксплуатируемых.
Т. Фельгенгауэр― Или вовсе не эксплуатируемых.
А. Красовский― То есть вот, например, этот дом не аварийный. Пустой. А дом напротив него жилой доходный дом, абсолютно в аварийном состоянии, он эксплуатируется. То есть какая-то реконструкция вообще одной из самых красивых и вне всякого сомнений одной из самых дорогих улиц города Москвы, Большой Никитской особенно в этом отрезке от Кремля до Никитских ворот, до ТАСС, до церкви Большого Вознесения, она должна быть. И надо понимать, что цены на недвижимость, на коммерческую недвижимость сейчас в Москве такие, что люди предпочитают офисные центры немножко другого класса и уровня. Либо за те же деньги, либо за меньшие. Соответственно приходится строение перепрофилировать. И, собственно говоря, часть общественных слушаний посвящена тому, а почему нам не превратить Дом Булошникова в жилой. А чего плохого-то будет в том, что будет отличный жилой дом напротив Театра Маяковского.
Т. Фельгенгауэр― А как же историческое здание. Память…
А. Красовский― Никто не говорит… Память чего, прости? О том, что там был банк английский?
Т. Фельгенгауэр― Архитектурное наследие нас никак не интересует.
А. Красовский― Нас очень интересует. Я начал с того, что, во-первых, дом, который ты сейчас видишь, никакого отношения уже к той архитектурной концепции, в которой он был построен до революции, нет. Он несколько раз реконструировался, и последняя его реконструкция привела его в тот нынешний вид, в котором он находится. Если в нем будут построены какие-то еще, например, два этажа, я лично не вижу в этом ничего ужасного. Ровно таким же образом сейчас реконструируется целый квартал на Большой Никитской. Никто почему-то про это не говорит. Если идти в сторону Кремля от Консерватории, наверное, это будет дом 11. Вернее так. Корпус домов 11 и 9 по Большой Никитской. Там идет строение, там тоже будут жилые квартиры. Или апартаменты. И тоже возможно гостиничный комплекс. Гостиница напротив дома 9 и 11, которая называлась гостиница «Никитская», она сейчас находится на продажу. Это ужасный совершенно проект. Абсолютное уничтожение архитектурного ансамбля Большой Никитской. Она тоже сейчас стоит на продажу. И возможно новые владельцы, если они договорятся о цене, сделают там что-то симпатичное и важное. И вообще надо понимать, что конечно, реконструкции в городе Москве необходимы, они будут и без них не обойтись. И когда здесь вам говорят про то, что 35 метров будет, просто сами представьте себе Никитскую улицу…
Т. Фельгенгауэр― 32.
А.Красовский: С транспарентностью какая-то огромная проблема у власти. Люди перестали разговаривать
А. Красовский― Ну там нет 32 метров. 32 метра – одно-единственное строение. Это Телеграфное агентство Советского Союза. И то…
Т. Фельгенгауэр― Может быть…
А. Красовский― … Татьяна, можно я скажу. Вот этот ТАСС, вот вы посмотрите на здание ТАСС, какой оно высотности и этажности должно было быть по первоначальному проекту. В 70-е годы построено. И должно быть 12 секций было. В итоге его урезали до 4-х. Потому что оно не вписывалось в малоэтажную концепцию Большой Никитской улицы. Тогда улица Герцена. И сейчас ничего подобного не будет.
Т. Фельгенгауэр― Так может проблема в том, что городские власти как-то не общаются ни с местными жителями, ни с муниципальными депутатами.
А. Красовский― Вообще честно тебе скажу, последнее время то, что называется, с транспарентностью какая-то огромная проблема. Действительно у власти с транспарентностью серьезные траблы. Люди перестали разговаривать. И люди перестали разговаривать, люди перестали по-настоящему серьезно дозировано и регулярно выдавать информацию. Для меня, честно говоря, эта история с домом Булошникова вообще абсолютно фантастическая. Абсолютно фантастическая. Я как бы выступаю здесь от имени московских властей вдруг. А при этом никто, ни префект, ни глава управы, ни этот главный архитектор Кузнецов, вот никто не дал официальное интервью, официальный комментарий. Вообще ничего не сказал о том, что действительно на самом деле происходит. Как бы это конкретное здание могло быть реконструировано и как вообще в принципе они себе видят реконструкцию Большой Никитской улицы, которая действительно назрела. И вообще вот этот кусок Москвы от Воздвиженки до Тверской, ограниченной двумя бульварами, Никитским бульваром, Тверским бульваром и соответственно Моховой улицей. Никаких комментариев нам архитектурные власти и власти города не дают. Почему это происходит – мне совершенно непонятно. Та же самая история, извини, пожалуйста, происходит с Магнитогорском. Мы ничего не знаем. То есть что там происходит. Мне приходится писать пост в Telegram о том, что посмотри, чуваки, то, что я знаю, то, что приходит мне в голову, вот мне говорят мои товарищи, которые в частности работают там сейчас на месте, выдают какую-то информацию, потому что просто понимают, что эту информацию больше никто не выдает. Ее не выдает почему-то ни администрация Челябинской области, не выдает реально ни министерство по чрезвычайным ситуациям, которое ведет вроде бы это дело. Ни следственные органы. Вообще никто не выдает ничего. Никто никаким образом по-человечески не общается больше с людьми. Для меня это какая-то фантастическая ситуация. Я не понимаю, чего у вас там происходит. Вы спите что ли все. Вы все на Мальдивах или куда вас там выпускают. На Пангане. С Пангана позвоните.
Т. Фельгенгауэр― Никто не позвонит с Пангана, разница во времени 4, по-моему, часа. Но такая же история была, если помните после «Зимней вишни». Там люди вышли просто на улицу, потому что с ними не разговаривали.
А.Красовский: Информацию больше никто не выдает. Никто никаким образом по-человечески не общается больше с людьми
А. Красовский― Конечно, вот это какая-то, мне тогда казалось, я здесь сидел в эфире 31-го числа и Путин полетел в этот самый Магнитогорск. Мне казалось, что история с Кемерово, она как-то научила людей, она научила тому, что власть должна быть более-менее открытой. Что власть в первую очередь должна общаться. Ну, вот я не понимаю, почему не общаются. Ну ладно, там действительно ситуация с Магнитогорском. Она правда тяжелая. Она драматическая, она не могла не породить огромное количество слухов, вот этих опасений, страхов. Правда, это череда случайностей, как я считаю. И как мне говорят. Которые многими людьми не могли быть не истолкованы как серия терактов. Но власть должна была, понимая, что начнутся панические атаки у людей, должна была с ними общаться как психологи в ежедневном режиме. Доказывать, убеждать этих людей, что ничего с ними не произойдет. Все будет хорошо. Это ваша задача, вы для этого наняты. Но здесь этот сытый город, это главная фактически улица Москвы, одно из действительно знаковых на этой улице зданий. Вот я знаю все здания, я тебе по номерам домов уже перечисляю. Все здания на этой улице. И для москвичей улицы Герцена, улица Качалова, Большая и Малая Никитская, они, конечно же, значат очень много. Они буквально проехались этим трамваем желаний через всю нашу жизнь. Как говорила персонаж фильма Альмодовара. И вообще ничего по этому поводу нам не сказать, довести ситуацию до абсурда, до истерик, до бесконечных каких-то ежедневных постов разнообразных блогеров, каких-то газет, каких-то видеокамер.
Т. Фельгенгауэр― А что еще могут сделать жители города. Они могут прийти на эти общественные слушания.
А. Красовский― Нет, Тань, я абсолютно согласен с жителями города Москвы. У меня же претензии не к жителям города Москвы, у меня же претензии не к москвичам. У меня претензии не к тем людям, которые боятся, что туда действительно сейчас вбухают какую-нибудь 35-метровую новостройку. У меня претензия натурально главным образом к архитектурным властям Москвы, которые могли уж выйти, не такие уж занятые. Вот я вижу вашего партнера, это я обращаюсь к товарищу Кузнецову. По архитектурному агентству. Прекрасно себе сидит сейчас, пьет чай. По соседству. То есть, наверное, вы все-таки на работе, можете это сделать. Это не проблема.
Т. Фельгенгауэр― Сейчас пока надо срочно спасать…
А. Красовский― Кого?
Т. Фельгенгауэр― Прорыв.
А.Красовский: У меня в фильме Манского Владимир Владимирович Путин вызвал максимальное количество позитивных эмоций
А. Красовский― Но он не имеет к этому отношение. Мы сейчас говорим про архитекторов. У вас прорыв, прорыв, это, к сожалению, не ваша ответственность, это бирюковская ответственность.
Т. Фельгенгауэр― Кстати…
А. Красовский― Ну просто покажите людям вы проект, который вы хотите туда впихнуть.
Т. Фельгенгауэр― Антон Вячеславович, по поводу ответственности коллективной и не коллективной. Тут в последние несколько дней опять разгорелся вот этот вопрос про 90-е. Кто во всем виноват. И опять…
А. Красовский― Разгорелся?
Т. Фельгенгауэр― Да, там, правда, некоторые ограничились обсуждением бриллиантов.
А. Красовский― В смысле вы имеете в виду Божена Рынска.
Т. Фельгенгауэр― Что вот они «Свидетели Путина»…
А. Красовский― Вы имеете в виду фильм Манского.
Т. Фельгенгауэр― И дальше Виктор Шендерович, который говорит, что было бы неплохо и извиниться.
А. Красовский― Кому перед кем?
Т. Фельгенгауэр― Вот всем этим интеллектуалам, которые довели страну, привели Путина.
А. Красовский― Наверное, и Виктору Шендеровичу было бы неплохо извиниться. Он тогда прекрасно, по-моему, работал в «Медиамосте». Получал деньги от Владимира Александровича Гусинского.
Т. Фельгенгауэр― Путина он к власти не приводил.
А. Красовский― Ну ладно, прекрасно он приводил. Он был одним из звезд НТВ, точно так же он приводил Путина к власти как и звезды Первого канала. Как и звезды Второго канала и так далее. Все всё приводили. И сейчас вот эти так сказать моральные камертончики, которые тогда прекрасно либо силились в Чигасово, либо гордо от Чигасово отказывались, но при этом брали десятки тысяч долларов, которые дядя Володя переводил, сейчас выступают с требованием извиниться. Ну вы тоже возьмите, извинитесь. Я вот, например, никакого Путина никуда не приводил. Я был маленький мальчик, мне было 24 года, работал в Союзе правых сил. Мне извиняться, например, не за что. И я считаю, что многим людям извиняться не за что. А более того я вам скажу, и людям, которые привели Путина, извиняться не за что. Я вот считаю, я посмотрел фильм Манского, у меня в фильме Манского Владимир Владимирович Путин вызвал максимальное количество позитивных эмоций. То есть если бы я посмотрел сейчас фильм Манского, вернее так, если бы сейчас был 1999 год или 2000 год, когда шли выборы Путина и я бы сейчас посмотрел вот этот фильм Манского, а не тот, который он снял в поддержку Путина, я бы тоже проголосовал за Путина. Потому что Путин там выглядит самым человечным человеком. В отличие от Манского.
Т. Фельгенгауэр― Вы вообще, Антон Вячеславович, за Путина любите притопить. Я давно заметила.
А. Красовский― Да, да.
Т. Фельгенгауэр― Спасибо большое. Антон Красовский в программе «Особое мнение».