Координатор движения «Голос» в Рязани, руководитель Рязанской Школы прав человека и Школы наблюдателей, лауреат премии Московской Хельсинкской группы «за вклад в правозащитное образование» София Иванова в декабре 2018 года снова откроет Школу прав человека, которая на время приостанавливала образовательный процесс. На днях начнется набор слушателей. О том, зачем в России нужно знать свои права, как меняются способы фальсификации во время выборов, о «госдеповском» финансировании «Голоса» и увольнениях из образовательных учреждений София Иванова рассказала в интервью «7x7».
О разбитой машине, увольнении из лицея и старом-новом проекте
— О вас нечасто пишут в рязанской прессе. Последние публикации были о том, что перед единым днем голосования в сентябре 2017 года ограбили вашу машину, перед этим — громкая история об увольнении из лицея №4. Какими были последствия всех этих событий?
— Недавно меня снимали для видеоролика «Голоса», и я там рассказывала, что о каких-то наших делах и результатах наблюдения на выборах движения «Голос» в Рязани пишут три издания: это «7x7», «Вид сбоку» и рязанская «Новая газета». В региональных СМИ, как мне говорили знакомые журналисты, некоторых общественных деятелей не упоминают по умолчанию. То есть раньше кто-то пытался упоминать, но потом по звонку сверху эти фамилии убирали. Сама-то я к публичности не стремлюсь, но хотелось бы, чтобы некоторые наши новости освещались шире: о Школе наблюдателей, к примеру, об обнаружении наблюдателями нарушений на выборах. Люди должны знать, что происходит и как с этим бороться.
С машиной дело было так: накануне единого дня голосования мы обнаружили, что машину просто раскурочили. Были разбиты стекла, зеркала, выдернуто зажигание — хотели соединить провода и завести, но в машине не было аккумулятора. Выдрали и украли магнитолу, погнули дверь, капот. Машина недорогая — купленная с рук «Лада», седьмая модель. Но она была нашей рабочей лошадкой: на дачу с инструментами на ней, с дачи с урожаем — куда без нее? Не могу сказать точно, было ли это какое-то предупреждение перед выборами лично мне, ведь хулиганы есть по всему городу. Но так угадать, чтобы накануне выборов? Тогда просто удивительное совпадение. Из полиции, понятное дело, через полгода прислали отказ в возбуждении уголовного дела: насчитали ущерб меньше пяти тысяч рублей — потому что у нас были документы только на магнитолу. Машину восстановили, правда, на вид она стала непрезентабельной.
Последствия этого хулиганства — или предупреждения — подарок на день рождения от моих родных, друзей, учеников, выпускников, коллег по «Голосу» и правозащитной работе, от знакомых и незнакомых гражданских активистов — машина «Рено». При помощи краудфандинга они собрали 200 тысяч рублей. Добавили дети и Александр Федорович [Александр Бехтольд — правозащитник, супруг Софии Ивановой]. В салоне, когда узнали, что на машину собирали чуть ли не всем городом, сделали большую скидку. Я до сих пор не могу об этом спокойно говорить. Сейчас появятся слезы. Когда увидела подарок, когда мне показали открытку с десятками подписей, заплакала. И когда рассказываю, тоже плачу. Это удивительно, как мне везет на хороших людей, я счастливый человек. И обязательно — просто обязательно! — надо написать, что я очень благодарна за подарок.
— Неприятный вопрос: по работе в лицее отплакали?
— Уже да. Меня «попросили» в декабре 2015 года. Мне потом многие говорили, что могла бы восстановиться через суд, но я осознанно не стала этого делать. При оформлении на работу я предупреждала директора о том, что веду правозащитную деятельность и пообещала уйти, если у нее начнутся проблемы из-за меня. И проблемы начались после очередных выборов. Я ушла, но общение с учениками и их родителями не прекратилось — это радовало и поддерживало.
— В вашей семье — юристы и правозащитники, как они отнеслись к увольнению? Не предлагали помочь юридически?
— О, они обрадовались. Александр Федорович сказал, что я наконец-то побуду женой и женщиной, а не педагогом, который до ночи проверяет ученические работы, а потом до утра придумывает какие-то новые тесты, мероприятия и готовится к олимпиадам. Дети сказали, что я, вероятно, какое-то время смогу побыть просто мамой и бабушкой. Так что последствия всех передряг, как оказалось, только хорошие.
— Какими проектами занимаетесь сейчас? В Школе наблюдателей сейчас занятия не проводятся?
— Нет. И это до следующих крупных выборов. Но в конце ноября мы дадим объявления о наборе на новый курс об основах гражданской активности и защиты прав человека. В декабре начнутся занятия. Школа прав человека — это возможность узнать о правах человека в России и мире, это изучение Конституции, это о том, как устроены взаимоотношения власти и личности в разные времена в разных странах. Я хороший учитель, умею преподавать не скучно. Александр Фёдорович [правозащитник Александр Бехтольд, супруг Ивановой] — хороший эксперт в вопросах права. Мы будем говорить о сложном через простые примеры и простые задания.
— Для чего это знать?
— Чтобы, как говорил Солженицын, жить не по лжи. Чтобы знать свои права, чувствовать себя человеком, личностью. Чтобы уметь отстаивать свои взгляды на основе понимания «природы власти». Чтобы Конституция работала. Чтобы менять навязанные нам властью рамки и стандарты «кто сильнее, тот и прав». Чтобы осознавать свое человеческое достоинство.
На пути к коммунизму
— До какого-то времени вы шли не просто в ногу с властью, но и возглавляли комсомольское движение в городе. Когда ваши пути разошлись?
— В конце 1980-х. Я вышла из коммунистической партии, хотя вступала туда сознательно. Мне казалось, что коммунист — это тот человек, на которого должно равняться общество. Тогда я работала во Дворце пионеров, возглавляла городской комсомольский штаб «Ритм» и не понимала, что происходит в стране, я была «дитем пропаганды». Я не знала, что в моей школе №42 в конце 1960-х старшеклассники создали кружок по изучению советской педагогики и их за это исключили из школы, — и слава богу, что не расстреляли. Хотя никто, с кем я потом об этом говорила, не знал, что с ними случилось, они исчезли в никуда. О них запрещено было говорить — как бы и не было таких в этой школе. Школьники просто пытались самостоятельно думать и обсуждать основы педагогики. Когда мемориальцы [члены рязанского историко-просветительского общества «Мемориал»] изучали эту историю, они обратились с вопросами к бывшему директору школы. Но та ничего не сказала. Только то, что она «слова об этом не произнесет до конца жизни». Думаю, что с ней тогда в органах товарищи в погонах так поговорили, что запугали навсегда.
Я не знала, что в конце 1960-х аспирант радиотехнического института создал группу по изучению марксизма («Группа Вудки») и все были осуждены и отправлены на разные сроки в лагеря. Они начали сравнивать существующий советский строй с тем, о котором говорили Маркс и Ленин. Об этом я узнала только в нулевых, когда познакомилась с «Мемориалом».
В 1970-х я видела по телевизору Брежнева, который шевелит бровями и еле ворочает языком, как и все, подсмеивалась, но на решение вступить в КПСС это не влияло: партия-то — все равно основа основ, мало ли кто у руля. Вокруг меня было много честных и талантливых коммунистов. В том числе мои родители. Поэтому считала, что должна соответствовать этой высокой планке. Когда вступала в партию, была беременна сыном [Пётр Иванов — ведущий юрист рязанского «Мемориала»]. А потом, когда приняла решение выйти из партии, одна очень уважаемая мною коммунистка и талантливая пропагандистка сказала: «Видите, я же говорила, что беременных нельзя принимать в партию!» (до сих пор я только догадываюсь, почему нельзя). И да — это был скандал городского масштаба: руководитель комсомольского штаба выходит из партии.
Почему вышла из партии… Стала часто бывать в горкоме и обкоме комсомола, начала общаться с партийной и комсомольской «элитой» потеснее. И ужаснулась, какое это гнилье. Я осознала, что этот попал на эту должность, потому что друг или земляк вот этого, и кто-то с кем-то обязательно спит, чтобы попасть на «теплое» место. Или оказывает еще какие-то услуги. И я поняла, что там сплошной карьеризм: над тем, что было ценным для меня, просто смеялись. Надо мной откровенно ржали: ты откуда такая идейная взялась? То есть все пламенные речи с трибун всегда были только для толпы, сами ораторы занимались только своей карьерой. Справедливости ради надо сказать, что хорошие люди в комсомольских комитетах тоже были. Но они не продвигались дальше «школьных отделов»… В те времена в издании «Новый мир», «Литературной» и еще каких-то газетах начала появляться информация и про вождизм, и про всех этих секретарей партии, и я поняла, что ложь и «разложение» повсеместно. И вышла из партии. Хотя система еще держалась. А потом все те, которые меня обсуждали и исключали из партии, свои партбилеты просто сунули под подушку — спокойно и без скандала. И забыли об этом.
— Но что-то хорошее в той вашей работе было? Или только лозунги и карьеризм?
— О, сама работа была очень интересной! Мы организовывали городские мероприятия и фактически учились сами и учили школьный актив основам самоуправления. Как организовывать культмассовые мероприятия интересно, а не для галочки, как организовывать людей, как избегать конфликтов и т. п. — говоря современным языком, давали основы менеджмента, основы лидерства. А закончилось все в 1991-м с развалом Союза. И вот мы сели со штабистами и педагогами и стали думать, что делать дальше. В этот период во Дворце пионеров появились «Содружество», Клуб деловых людей, клуб самодеятельной песни, у меня появились Школа вожатых лагерей (для подготовки к лагерю актива «Рубин») и Клуб начинающих журналистов «Август». КНЖ «Август» существовал десять лет, до 2001 года. Через этот клуб прошли Александр Гришаев (Сан Саныч из телепроекта «Школа ремонта»), Олег Сус (психолог), Катя Сенина [редактор региональной газеты «Мещерская сторона»], Таня Бадалова [редактор рязанской «Комсомольской правды»], Константин Гольденцвайг [уволенный с телеканала НТВ за высказывание о президенте Владимире Путине], Наталья Гуторова — она сейчас преподает на рязанском журфаке, Юрий Алексеев [журналист и ведущий на ОТР], Мария Середа — она сейчас не в журналистике, больше в правозащите. Ой, многие, не перечислить.
Во времена Перестройки жили интересно. Как и всем, элементарно нечего было есть, мы спасались тем, что с коллегами и друзьями собирались, скидывались — выживали вместе. Мы ходили в походы, устраивали экскурсии в разные интересные места, ездили на разные фестивали и встречи. Много спорили, не соглашались, доказывали — это было хорошее время и хорошие люди. И все мы старались включать своих детей в мыслительные процессы. И не только на работе. В этой вот небольшой нашей квартире собиралось по 10–15 человек. Ох, как спорили! Это важно для журналиста, для активиста — многое знать, со многими быть знакомыми, уметь отстаивать свою точку зрения и, главное, иметь ее. Да, нечего было есть, но были надежды.
Про «контору»
— Какие проекты у вас были в начале 2000-х? Тогда еще можно было более-менее свободно говорить обо всем.
— Тогда были Школа прав человека и лагерь «Гражданин мира». Рязанская Школа прав была создана в 1997 году и активно работала до конца нулевых. Потом нас стали очень серьезно прессовать. Сначала мы занимались со старшеклассниками, потом власти нас упрекнули в том, что мы вовлекаем в политику детей — они решили, что права человека — это политика, постепенно мы стали набирать в группы только студентов. Работали на базе Рязанского Свободного лицея. Тут нужно отступление: из Дворца детского творчества меня «выдавили», когда я на базе клуба журналистов стала вести занятия по правам человека, включилась в проект «Мемориала» для старшеклассников «Человек в истории. Россия — ХХ век». Мы с начинающими журналистами уже научились верстать газету на тогда еще одном компьютере, начинали занимать призовые места на разных фестивалях и конкурсах детской прессы. Однажды прихожу на работу, а мне говорят: все, компьютера у вас больше нет. А как можно сверстать номер без компьютера? Многие годы спустя бывшие коллеги из Дворца мне сказали, что пришли представители ФСБ, покопались в этом компьютере, увидели там что-то о восстановлении памяти политических репрессий, о правах человека, о «Мемориале» и сказали, что такое в городском образовательном учреждении недопустимо. Это была эпоха конца Ельцина и начала Путина.
И мы с клубом журналистов переехали в Рязанский Свободный лицей. Лицеисты (мои выпускники, создатели РСЛ) просто погрузили наши вещи в машину и перевезли туда. Тогда я не понимала, из-за чего все, что вообще происходит. В 1997 году я отучилась в летней Варшавской школе прав человека, после этого понеслось. Ко мне прицепили несколько «наушников» — в смысле, стукачей, которые докладывали куда нужно о моих передвижениях.
— Поясните. Может быть, тогда в Варшаве принижали Россию, собирались кого-то свергнуть, кого-то компрометировали? Не просто же так ФСБ приходит на работу.
— Речь шла только о правах человека, начиная с появления этого понятия. Я сама слова «права человека» впервые услышала в 1996-м, узнала, что есть какие-то международные права человека. Какая-то Хартия вольностей, Всеобщая декларация, Конституция, конституционные права — я не понимала этого. Потом послушала новых для меня людей, погруженных в тему, и вдруг поняла, что это то, чем я всю жизнь занимаюсь! Ведь справедливость, ценности гуманизма — это главное в наших дискуссиях, в журналистике и жизни. И только после тех лекций в голове все сложилось: вот она — власть, вот — человек, а дальше они как-то взаимодействуют. И как только у меня эти пазлы сложились, как только щелкнуло в голове, меня начали отовсюду убирать. Потому что права человека не в почете у нашей системы, которая выстраивалась с 1920-х годов. ГУЛАГ туда вписывался, репрессии и расстрелы вписывались, а обсуждение с подростками, студентами и педагогами взаимоотношений человека и власти туда не вписывались. Декларация прав человека, Конвенция о правах ребенка… Чем демократия отличается от тоталитаризма — вот что мы изучали. Чем это плохо — знать свою Конституцию и уметь отстаивать свои права?
— Теперь вы решили возродить этот проект?
— Школа прав человека не умерла, только притормаживала свою деятельность по нескольким причинам. Году в 2008-м в наш кабинет в лицее, где мы базировались, кинули банку-«зажигалку». Но попали в соседний — класс выгорел. Мы стали проводить круглые столы и публичные дискуссии в юношеской библиотеке. Но однажды и оттуда директор нас «попросила», потому что к ней приходили из «конторы». Участники и журналисты как-то пришли на дискуссию, а света нет: мол, технические проблемы. На тот день был назначен разговор о демографии в Рязанской области. Потом у нас были площадки в библиотеке им. Есенина и Музее молодежного движения, но перед выборами губернатора в 2013 году и их закрыли. Везде после бесед «товарищей» с руководителями учреждений. Последняя тема, которая так не понравилась региональным властям, касалась необходимости изменений в избирательном законодательстве.
В 2009 году я стала координатором рязанского «Голоса». С 2011 года власти системно нам ставят палки в колеса. Взять те же публичные образовательные площадки: приехали из Москвы эксперты для обсуждения проекта «Избирательного Кодекса» — в «Форуме» нам отказали в оплаченном помещении, потому что якобы к ним внезапная проверка санэпидстанции нагрянула (в воскресенье в 08:00, ага). В другой раз тоже оплаченный зал в бизнес-центре «Атрон-капитал» «случайно» залило прямо за пять минут до начала Школы наблюдателей — все окружающие помещения в порядке, работают, наше залило. И так далее. То есть некто воздействовал на коммерсантов, чтобы они отказывали нам в помещениях для проведения мероприятий. Невозможно представить, чтобы «Единая Россия» собралась провести какое-то мероприятие, а в помещении внезапно случился потоп. Сейчас Школе наблюдателя предоставило помещение региональное «Яблоко» — Костя Смирнов [рязанский «яблочник» и редактор интернет-газеты «Вид сбоку»].
Но надо как-то преодолевать эти трудности, с молодежью надо работать. С молодежью по большому счету мало кто умеет нормально работать. Вот, например, Навальный умеет. Заряжает. Но я не все его методы поддерживаю. Можно и нужно возрождать Школу прав человека.
Но молодежи что интересней — сходить на демонстрацию протеста и словить хайп или послушать о правах человека? На курс придет несколько человек. Это микроскопическое количество. И все равно с ними работать надо. Это как гомеопатия с больным организмом — даже микроскопические дозы оздоравливают больную систему.
— Международный «Мемориал» выдвигал вас в региональную Общественную наблюдательную комиссию, почему вы сейчас не там?
— Как выдвинули, так и задвинули. Да, ОНК в других регионах были действительно общественные, нормальные, у нас эта структура изначально была фарсом. Сначала председателем был руководитель рязанского союза чернобыльцев Виктор Боборыкин [выпускник Школы милиции СССР, юрист], теперь и вовсе Александр Гришко [экс-ректор Академии ФСИН, бывший региональный уполномоченный по правам человека]. В других регионах в ОНК входили правозащитники, но и их выдавили с приходом Москальковой [Татьяна Москалькова — уполномоченный по правам человека в России, генерал-майор полиции в отставке]. Я какое-то время участвовала в проекте «Российские ОНК — новое поколение», обучала членов ОНК преподавательской работе. Чуть-чуть в деле наблюдения за местами лишения свободы соображаю. А зачем системе «слишком умные» общественные контролеры? В Рязани никаким правозащитникам не удавалось попасть в тюрьмы в качестве члена комиссии — такие попытки пресекались далеко на подступах. При формировании нового созыва рязанская ОНК даже количество членов сократила, чтобы не выглядеть нелепо — желающих попасть в комиссию было столько же, сколько мест, но двоих «слишком умных» надо было как-то отсечь.
— Вы проводите акции «Гражданин и полиция», в сети много пишут о том, что проверяющим просто нечем заняться. Для чего такие акции?
— Силовики должны знать, что есть гражданский контроль, что общество за ними смотрит, а не только они за обществом. Участникам это помогает повысить самооценку и преодолеть тот ненормальный барьер, который существует между полицией и гражданами. Мы же живем в каком-то вакууме. В болоте, которое по чуть-чуть нужно будоражить, оживлять. И к нам на акцию каждый год приходят новые участники — некоторые сами в шоке от того, что могут проверить полицию, открывают для себя, что, оказывается, это возможно! Потом рассказывают друзьям, те еще друзьям. Когда человек может прийти к силовикам и спросить с них — это нормальное гражданское общество.
Выстраивать гражданское общество — вот что нужно. Важно, чтобы люди понимали: стране необходимо развиваться, а не строить административный ресурс, систему, которая ничего не производит, но жрет саму себя.
Что происходит с «Голосом»
— В регионе прошли все выборы, следующий единый день голосования не скоро. Какие остались впечатления? Мы уже движемся по направлению к честным выборам без давления на избирателей?
— Мы всегда куда-то движемся, но часто — как лошадки в цирке, по кругу. Мы придумываем способы разоблачения фальсификаций, а власти изобретают новые способы, как приписки голосов скрыть, спрятать. Как только мы [наблюдатели «Голоса»] понимаем, как поймать за руку вбросчика, они тут же меняют технологию. На «получение нужного результата» работает целая машина, это мощная индустрия. Нас, наблюдателей, мало, а там полчище изобретателей, которые сидят за своими рабочими столами, на наши денежки, и думают, как одурачить эту горсточку наблюдателей. И под это тратят колоссальные ресурсы. Так что — двигаемся, только вопрос, кто куда.
Сейчас тактика [фальсификаций] такая: максимально спрятать те нарушения, которые раньше было видно. У меня глубокое убеждение: сейчас фальсификации происходят прямо при помощи КОИБов. КОИБ — комплекс обработки избирательных бюллетеней при помощи обычного программирования. На выборах президента в марте 2018-го навальновские ребята на наших рязанских участках стояли рядом с КОИБами и считали: они насчитывали, к примеру, 400 человек, опустивших бюллетени, а в протоколах значилось по 600, по 800. Им говорят: вы обсчитались. И так на нескольких участках. Можно обсчитаться на десять голосов, но не на сотни. Сейчас все просто: порога явки нет, графы «против всех» тоже нет, на выходе — проценты, а не живые люди, поэтому чем меньше людей придет голосовать, тем выше будет процент «какой надо» партии.
— Хотите сказать, что честные выборы сейчас вообще невозможны?
— Возможны, но в маленьких населенных пунктах, где нет КОИБов и где можно честно посчитать, если надо — и пересчитать голоса. Возможны там, где можно по-настоящему вести работу с населением. В маленьких населенных пунктах, правда, «начальники» тоже берут подписки с «подчиненных» о том, что избиратель пойдет и проголосует за того-то и того-то. Но люди-то у нас тоже просыпаться стали, они тоже все понимают. И когда их гонят голосовать за «Единую Россию», они идут, но галочки в бюллетенях ставят там, где им хочется. Или пишут поперек всего бюллетеня «Ваши выборы — фарс».
Интересные выборы получились в сентябре этого года в селе Кипчаково [Кораблинский район Рязанской области]: народный кандидат победила, но главой администрации сельского поселения так и не стала. Просто потому, что она не знала, что выборный глава должен уволиться с прежнего места работы в течение пяти дней [Ирина Назарова работала заведующей детским садом]. Ей сказали, что все, результаты выборов отменили, выборы перенесли. Если бы это был «свой» человек, человек от «Единой России», ему бы сто раз напомнили и разъяснили, что нужно уволиться. Она порадовалась победе, мы все порадовались, но — вышло так, как вышло. Хватит ли у нее сил выдвинуться еще раз? Не будут ли придираться к каждой закорючке, как это всегда происходит? То есть так: готовиться к выборам, работать с людьми, изучать каждую закорючку в законах — тогда все может получиться. Чем завершилась эта история, я, правда, так до конца и не поняла, потому что на сайте Избирательной комиссии Рязанской области никаких сообщений о назначении новых выборов Кипчаковского сельского поселения в ближайшее время нет.
Правильно поступили Михаил Шестаков, Тимур Телунц, Георгий Колотов [выдвинулись от партии «Яблоко», провели работу с избирателями, собрали подписи для регистрации кандидатами, но на выборах 9 сентября 2018 года не набрали достаточного количества голосов для получения мест в городской думе] и другие ребята, которые пошли и стали кандидатами в депутаты. Они испытали на себе, как работает избирательный механизм на местном уровне. И как раз на местном уровне можно «прорваться». Для этого нужно искать единомышленников. Если бы нас была не горстка и мы могли бы наблюдать на каждом участке, уверена, «Яблоко» могло бы пройти. Потому что эту власть надо менять. Только откуда взять силы? Политические партии типа ПАРНАСа как-то незаметно прекратили работать активно, тихо поругивают власть в соцсетях. Многие порядочные и умные люди заняты своим основным делом, им некогда отвлекаться, на «гражданские активности» нет времени. Возможно, думают, что «все бесполезно». Есть еще у нас чудаки в хорошем смысле этого слова — Андрей Петруцкий [экоактивист, градозащитник], например. Очень своеобразный человек, бьется искренне за свое дело. Такие люди — это подарки для нашего города, было бы таких побольше.
Но хочется, чтобы просыпалось поколение 30–40-летних, ведь они не настолько «зашорены», как наши ровесники. Взять Лешу Борисова [рязанский сторонник политика Алексея Навального, бывший дальнобойщик] — он же проснулся, хотя до чего нужно было довести простого работягу. Сейчас он действует очень резкими методами, и это важно, он будоражит людей, расталкивает ото сна, но нужно все-таки включаться в более системную работу.
— Кому все это нужно — честные выборы, новые лица среди местных депутатов, какое-то «пробуждение» народа?
— Ни один из моих друзей или знакомых ни разу не сказал, что «меня все устраивает, менять ничего не надо». Но… «что мы можем сделать», «от нас же ничего не зависит», «все равно власть сделает все по-своему». Включаться в какую-либо деятельность для изменения ситуации готовы, наверное, два-три процента граждан.
— Тогда — зачем?
— Если не будет этих двух-трех процентов, то не «нарастут» еще проценты. Если мы опустим руки, то прослойка от 35 и до 60 лет просто деградирует. Среди моих знакомых очень много людей умных. Они профессионалы, они востребованы, они вкладывают душу в свою работу, они талантливы. И они отгораживают себя железобетонной стеной от того, что они называют политикой. Эти люди умеют думать и анализировать, но отгораживаются от всего, что напрямую связано с властью, осознанно. Им кажется, что, если они начнут «вникать в политику», их жизнь станет хуже. То есть вот их жизнь — работа, семья, круг интересов, знакомые «для дела», — и за эту границу они переходить не собираются. Потому что как только они перейдут нарисованную черту, то разрушится их мир, который они построили. Высунут нос — начнутся неприятности, бизнес развалится и т. п. Эти люди ни за кого не голосуют — они не ходят на выборы.
А учителя — если их гонят на выборы, заставляют, — им все равно, за кого голосовать. Они считают, что ничего не изменится. Какой бы кандидат ни победил — победит система. Люди к этому адаптировались, они живут в этом, учат детей, не касаясь этих тем. Или вот встретила недавно знакомую, педагога от бога — она увлечена своим делом, она профессионал, но получает зарплату в пять тысяч рублей. Говорит, долго выбирала: пойти в бизнес и не иметь материальных проблем или заниматься любимым делом, но жить в нищете. Выбрала любимое дело. И говорит, что «людям сейчас трудно», но «власть у нас хорошая», «Путин просто не успевает поднять страну из нищеты, потому что занимается внешней политикой» — «вон нас как все страны зауважали». Это страшная ломка мозгов, поиски оправданий для этой нищенской жизни. Государство ломает людей и более-менее зарабатывающих, и нищих. «Уход от политики» или «оправдания действий власти» — защитный механизм, без него многим людям с совестью не выжить.
С другой стороны, у меня есть родственник — работяга. И все его окружение — работяги. Все понимают, что происходит на «высоком» уровне, ругают власть. А местные фамилии им вообще ни о чем не говорят, местных депутатов в своем округе не знают. Зачем они нужны — не понимают.
Ты спрашиваешь, зачем? Для кого тогда все это? Александр Фёдорович говорит, что он «это делает для себя». Я с ним согласна — для себя. Это мне будет хорошо, если власть сделает что-то полезное для людей.
А еще я думаю, что мы работаем для тех людей, которым не все равно. Для тех, кто тоже может увлечь за собой еще неравнодушных. Я делаю это для тех, кого даже и не знаю, но кто увидит наше искреннее небезразличие к происходящему в городе, регионе и присоединится к нам. Потому что если мы перестанем это делать, наступит полный мрак. Не внешне, а в моей голове, в головах друзей, единомышленников… Да просто — чтоб не было стыдно смотреть в глаза детям.
— Перед сентябрьскими выборами в очередной раз по телевизору показали журналистское расследование о «Голосе», о том, что организацию финансируют из-за границы. Где в фильме неправда?
— Правды там на половину или даже меньше. Половина бессовестно, беспринципно подслушана и записана. Причем из личных и деловых разговоров выдергивались фразы и использовались в нужном редакции контексте. Другая половина — фальсификация. То есть голос, похожий на чей-то, какое-то шуршание, помехи и ювелирный монтаж. Да, доля правды в фильме есть. К примеру, когда Демократическая платформа (организация, образованная специально под наблюдение за выборами) организует какие-то международные кампании по наблюдению за выборами, она оплачивает проезд участникам, а сама добывает деньги при помощи фандрайзинга, иногда Совет Европы что-то доплачивает, есть какие-то еще частные пожертвования. Это общепринятая международная практика: приглашающая сторона оплачивает проезд. И россиянам, и полякам, и молдаванам, и азербайджанцам, и грузинам. Мы — международные наблюдатели, если нас зовут наблюдать в Грузию, для примера, мы чаще всего едем наблюдать за счет организаций, организующих наблюдение. И с этим не поспорить, вот оно — «иностранное финансирование». И когда наши власти зовут из-за рубежа каких-то наблюдателей, они тоже оплачивают им дорогу, питание и проживание. И это тоже нормально. Только, когда проезд и проживание оплачивает кому-то наша власть — это считается нормальным, а когда другие оплачивают то же самое «Голосу», в этом находят тайный заговор. Все на поверхности, но любая пропаганда подает информацию под выгодным ей соусом.
— Чем «Голос» может помешать власти? Вы же сами говорите, что наблюдателей крайне мало.
— Компетенцией. Мы можем не просто собрать информацию, а проанализировать ее. И проанализировать ее не ситуативно, а на основе техник и технологий, которые дают наглядный результат. У нас «факты нарушений» — это не просто поток информации, как, например, «за день до голосования по городу проехала машина с флагом такой-то партии», а материал для системных исследований. Мы вычленяем из потока сообщений те нарушения, которые действительно влияют на волеизъявление граждан. То есть мы не просто наблюдаем, но занимаемся аналитикой. В последнее время представители «Голоса» взялись отсматривать видео голосования в избирательных участках — сколько избирателей проголосовало, имели ли место противозаконные действия избирателей и членов комиссий. Добровольцы смогли проанализировать не два-три видео, а очень много. После того, как несколько скандальных сюжетов со вбросами, безнаказанно осуществленными членами комиссий, и разоблачением вранья количества проголосовавших (завышение цифр явки в два, три, в пять и более раз) были преданы огласке, ЦИК РФ приостановила официальный доступ к записям. Все, мы больше не сможем «официально» отсмотреть видео. Но личной инициативы пока никто не отменял. И, поверьте, желающих знать правду о выборах с каждым годом становится все больше — люди проявляют инициативу, находят время и силы, смотрят видео и продолжают их публиковать. Просмотр записей с видеокамер УИК — это лишь один пример добровольчества, связанного с общественным контролем за выборами. Лично я считаю, что «Голос» не мешает, а помогает власти стать честнее, приблизиться к правовому государству.
— У вас есть возможность уехать из страны?
— Наверное, да. Если будут явно угрожать жизни моей и моей семьи, то, видимо, придется уезжать. Из страны-то убежишь, а в мозгах же все останется. Могут ли стукнуть по голове в подворотне? Я об этом иногда думаю. Могут. Могут ли убить, как Наташу Эстемирову [правозащитница, журналист, которую в 2009 году похитили из ее дома в Грозном и убили, убийцы до сих пор не найдены]? Могут. Но есть надежда на то, что работаем мы не напрасно. И пока мы живы, шевелимся, стремимся к каким-то изменениям, то и ни о каких переездах речи быть не может.