Опубликовано 22-10-2018
Кто-то поморщится и скажет, да какая разница, как правильно? Какое это имеет значение перед лицом таких трагических событий? Но дело как раз в том, что значение перед лицом трагических событий имеет каждая мелочь. Даже такая, как ударение, которое одни дикторы радио и телевидения, политики и обычные граждане делают на первом слоге названия города Керчь, а другие — на втором.
По-русски-то все предельно ясно: ударение полагается делать на втором слоге. А вот по-украински правильно ударять на первом слоге. Иногда в одной и той же радиопередаче, а иной раз и один и тот же диктор говорит то в Кéрчи, то в Керчи́. Нам скажут, мол, и Пушкин говорил то мУзыка, то музЫка, и что? А вот что. По-русски правильно говорить в Керчи́, а по-украински — в Кéрчи. Тут в точности повторяется ситуация с «в Украине» и «на Украине». Языковая правильность вступила в конфликт с политической.
Противное уху русского человека произношение с ударением на первом слоге, — а я и сам, хоть и чурка завоеванная, весь прям извелся, пока слушал по разным каналам сообщения о теракте в Керчи, — это противное русскому уху произношение политически правильно. Оно заставляет вспомнить ход событий. Разбой под видом волеизъявления народа. Бывает, такое случается. Не только между Украиной и Российской Федерацией. Люди не справляются с ударениями и с управлением предлогов, и это микроскопическое следствие из их неспособности справиться с логикой.
Потому что логика — вся! — построена, в конечном счете, на противопоставлении истинного и ложного. Вот почему наша фейковая эпоха, эпоха временного торжества путиных и трампов, орбанов и качиньских, жириновских и найджелов фараджей, питается довольно распространенным убеждением, что истины не существует, потому что никто ни в чем и не может быть уверен. Но история тоже подчинена логике. А политика подчинена истории.
Древние греки, от которых мы устройство мышления и получили, а не только алфавит, называли истину словом, которое можно перевести на русский как «то, чего нельзя забыть», «незабываемая». Большинство людей в России, возможно, думают иначе. И даже согласны со своим начальством, что кое-что можно и забыть. Например, большинство может быть даже уверено, что не надо вспоминать о казнях и пытках. Потому что это может обидеть потомство палачей, заведомо более многочисленное, чем потомство казненных и замученных. А раз их больше, то мы, так сказать, демократическим путем постановим забыть. Но забвение — это и есть ложь. Большая, жирная и черная.
Вот почему потомки чекистов, убивавших и пытавших людей по тюрьмам и лагерям, хотят забыть про Сандармох и преследуют Юрия Дмитриева.
По этой же причине другие их товарищи попытались отменить чтение у Соловецкого камня на Лубянке. Того камня, который стоит там, где раньше таращился истукан Дзержинского. Конечно, для торжества истины-незабвенницы нужно было бы всю эту пыточную контору разнести по камушку, все бумажки гнусного столетия разложить по полочкам. Но и без того работа памяти-истины делается.
Беспамятники так и эдак пытаются заткнуть голос истине-незабвеннице. Объявили, например, «Мемориал» «иностранным агентом». Гальванизированный труп ВЧК-НКВД-КГБ сам является агентом другого, уже не существующего государства — Союза Советских Социалистических Республик. Все попытки возрождения СССР у чекистов кончаются войной и разрушениями — от Южной Осетии и Абхазии до ДНР и ЛНР. Но и туда, где, казалось бы, прямого военного насилия не было, вместе с советской ностальгией воткнулась эта проклятая чекистская косточка.
Не случайно в рассуждениях о происходящем и в большом мире так называемой геополитики, и в маленьком городе, где один незаметный и, видимо, забитый человек сначала убил своих обидчиков, а потом и себя, главным сюжетом стало самоубийство. Не трагический уход одного человека, а массовое действо.
Несколько лет назад самоубийца, оказавшийся пилотом гражданского самолета, направил машину с сотнями пассажиров в гору. Он не был террористом, не хотел никому отомстить и даже не хотел громкой огласки. Ему, как сказали психиатры, просто было очень страшно уходить в неизвестность одному. А на миру и смерть красна.
На миру и смерть красна, как приговаривает глава государства, который верит в существование рая. В рай, куда попадают «мученики», верят и другие террористы-самоубийцы — например, запрещенные игиловцы и другие ассасины, уводящие с собой на тот свет толпу вовсе не желавших смерти людей. Самоубийцей был и Владислав Росляков, сделавший своих соучеников своими спутниками в загробный мир. В мир, о котором мы знаем только одно: оттуда не возвращаются.
Когда человек дольше разумного находится у власти, он обязательно проговаривается — если и не о своих истинных намерениях, то, по крайней мере, о том несомненном подтексте, который стоит за его действиями. Обо всех ключевых высказываниях главы российского государства разные люди за два десятка лет исписали тысячи страниц. В выступлении на Валдайском форуме в октябре 2018 президент РФ Владимир Путин сопоставил два самоубийства, вину за которые возложил на глобализацию. Самоубийство студента Владислава Рослякова он невольно уподобил возможному самоубийству возглавляемого им самим государства. В словах президента РФ, что весь мир сдохнет бессмысленно и просто так, а мы, россияне, попадем в рай как мученики, в этих словах справедливо увидели сардоническую шутку.
С одной стороны, нет ничего удивительного в том, что человек, объявивший роспуск СССР «величайшей геополитической катастрофой 20 века», в дальнейшем начнет мстить виновникам этого события. В дальнейшем, когда политика мести все никак не приводила к успеху, и из восстановления СССР в какой-то новой форме ничего путного не выходило, в выступлениях главы государства появился новый мотив «на миру и смерть красна». Когда же остальной мир начал мягко указывать Российской Федерации, что ее границы не совпадают с границами старой России и почившего в бозе СССР, В. В. Путин высказался более определенно. «Зачем нам нужен мир, в котором не будет России?»
Это высказывание, да еще в сочетании с представлением о «мученичестве» жителей Эрэфии, за которое те должны непременно попасть в рай в случае ядерного конфликта, возможно, и в самом деле — результат глобализации. С нею с карты мира исчезали целые государства, и даже довольно влиятельные. Например, по итогам Второй мировой войны с карты Европы исчезла Пруссия. Часть ее проглотил Советский Союз, самый крупный осколок которого, под названием Российская Федерация, вот уже второй десяток лет лепит из своего населения гарнизон осажденной крепости, на которую точат зубы чуть ли не все государства-соседи.
Политика беспамятства, а вовсе не абстрактная глобализация, заставляет тысячи молодых россиян и неприкаянных соседей по бывшему СССР брать в руки оружие и идти воевать за СССР в Украину. Цель вроде бы такая простая.
— Мы же с украинцами один народ, объявляет президент Российской Федерации.
— Мы были одним народом в СССР, но СССР больше не существует, напоминают президенту. Вот и мы перестали быть одним народом.
— Что же это получается? Значит, и старой доброй России больше нет?
— Выходит, что той, старой России, больше нет.
— А как же нам жить-то после этого?
— Живите счастливо, воспользуйтесь прелестями свободы в этом глобальном мире!
— Откуда же счастье, если той, старой России больше нет? Зачем остальной мир, если в нем не будет старой России? Не согласные мы.
Мучеником был, между прочим, и Владислав Росляков. Мучеником в семье, мучеником в школе, о чем мы, наверное, никогда не узнаем. Мучениками стали и его убитые однокашники, и их родители. Мне — не жить, но и мои мучители уйдут вместе со мной.
Не зря соединились в Валдайской речи оба эти мотива — нежелание вспоминать бесславную историю своей конторы и нежелание думать об ответственности собственной пропаганды за теракт в Керчи. Трагикомично, что ударение в названии этого злосчастного города твои пропагандисты делают по правилам украинского, а не русского языка. Чуют правду, но еще боятся себе в этом признаться.