Гибель советского интеллигента. Фильм Сергея Лозницы "Процесс"

Кинокамера на процессе Промпартии

Конец ноября, темнеет рано, и на мрачной площади лучи прожекторов освещают толпу с транспарантами: "Расстрелять!", "Слава ОГПУ", "Смерть агентам Пуанкаре", "Долой вредителей и саботажников". Красноармейцы в буденовках маршируют по снегу, за ними шагают трудящиеся и студенты, едут грузовики и бронемашины. А в набитом народом Колонном зале Дома Союзов дают показания те, кого на улице требуют приговорить к расстрелу. 13 дней идет грандиозный спектакль, придуманный Сталиным и ОГПУ, – процесс по делу Промпартии.

Суд под председательством Андрея Вышинского рассматривает дело группы профессоров, занимавших высокие должности в руководстве советской промышленности. Всех обвиняют во вредительстве, контактах с белоэмигрантами, работе на иностранные державы – в первую очередь Францию – и подготовке интервенции. И все подсудимые охотно, убедительно и спокойно рассказывают о том, как вредили, встречались с зарубежными агентами, планировали вторжение иностранных войск в молодую республику Советов. Все это снимает кинокамера. В том же 1930 году выходит документальный фильм "13 дней", рассказывающий о злодеяниях профессоров-заговорщиков.

Многие ли тогда догадывались, что никакой Промпартии не существует, а подсудимые оговаривают себя, изобретая преступления? Многие ли могли поверить, что почтенные профессора, говорящие столь убедительно, так детально описывающие акты саботажа и тайные переговоры с белоэмигрантами, просто врут, а сценарий процесса разработан чекистами?

На Венецианском кинофестивале – премьера фильма Сергея Лозницы "Процесс", монтажной картины, сделанной из тех же материалов, которые 88 лет назад использовались для создания пропагандистских "13 дней". Фильм о "сдаче и гибели советского интеллигента", о первых подступах к Большому террору и в то же время о сегодняшнем дне – замечаешь жуткое сходство процесса в Колонном зале Дома Союзов с тем, что происходит в тесных залах Басманного и других судов, где решаются судьбы молодежи из "Нового величия", "крымских диверсантов" и прочих современных врагов народа. Да, подсудимые теперь не оговаривают себя, но, так же как и 80 лет назад, их участь предопределена: чекистское следствие диктует суду приговоры.

О фильме "Процесс" рассказывает Сергей Лозница:

– Вы давно планировали фильм об одном из московских процессов времен Большого террора. Почему вы выбрали суд по делу Промпартии?

– Я увидел в интернете две минуты выступления на суде одного из героев этого фильма. И был поражен и тем, что существует материал со звуком, и тем, что происходило в течение этих двух минут. Начал расспрашивать и наткнулся на фильм Якова Посельского, откуда был взят этот фрагмент. После этого начал розыски в красногорском архиве. Там работал мой ассистент, Влад Верный. Я попросил его найти всё, что есть по этим процессам. Сначала я думал сделать фильм о развитии процессов, поскольку они становились все более и более маразматическими. Есть потрясающий материал, 40 минут примерно, – речь Вышинского на процессе 1938 года, ее просто необходимо смотреть всем, это верх абсурда. Мы уже начали монтировать и дошли до процесса Промпартии.

Потом я заглянул в каталог архива и обратил внимание, что там несколько копий разной длины. Попросил достать еще две копии, вдруг там не тот же материал, а что-то другое. Так и оказалось. Под записью "Копия фильма "Процесс Промпартии. 13 дней" оказался материал, который в фильм не вошел. Я понял, что нашел сокровище, мы полностью поменяли концепцию, стали делать фильм только о процессе Промпартии. Звук в 1930 году – это удивительная редкость. Был короткий период использования технологии инженера Шорина, звук записывался на пленку вместе с изображением. Процесс снят очень подробно, длинными планами от трех до пяти минут. Практически статичная камера, в какие-то моменты ее двигали, не выключая, чтобы поймать реакцию зала. Для другого фильма это бы посчитали браком, но я всё включал, поскольку в этом есть определенная прелесть. Так получилась картина на два часа семь минут.

Сергей Лозница

– Как вы отбирали материал, чем пожертвовали? Например, все выступления защиты остались за кадром. Их не было?

– Я их не нашел. Материала было на три часа примерно. Не вошел откровенный брак и, на мой взгляд, избыточные тексты. Ведь эту картину не очень просто смотреть, нужно вникать и понимать, что там происходит. В 1931 году была напечатана стенограмма – сплошная шизофрения. Есть две книги "Судебный процесс Промпартии". Там материалы подготовки и самого процесса – поразительная вещь, абсурд на абсурде. Я старался включить максимум возможного, чтобы форма фильма не развалилась. Там же есть определенная структура, определенные законы, по которым выстраивается картина.

– Эти интермедии с толпой на улице, которая требует покарать, расстрелять, обличает "кровавую собаку Пуанкаре"...

– Фильм – это искусство, которое существует во времени. Вы должны задавать определенный ритм и чувство этого времени. Эти интермедии-манифестации, может быть, не каждый вечер были, но я их использовал для того, чтобы дать понять, что заканчивается один день и начинается другой. Это идет таким контрапунктом, выполняет служебную роль в конструкции фильма.

– Судебный процесс сделан как спектакль для массового зрителя, очень хорошо отрепетирован и срежиссирован. Есть партер, есть балкон, есть даже галерка, где толпятся самые незначительные зрители. И суд, и подсудимые отлично исполняют свои роли. Все правила зрелища соблюдены.

– Это так и было сделано, как спектакль, это и поражает. Говорят, что документальное кино – это 24 кадра правды в секунду. Здесь же – 24 кадра лжи. Все, кто принимал участие в процессе, были посвящены в суть этого действа. И те, кто себя оговаривал в несуществующих преступлениях, и прокурор, который требовал расстрелять под возгласы "браво", и судьи. Может быть, не понимали зрители в зале, но и то, я думаю, не все. Наверное, журналисты понимали. Там много кадров, когда показывают зал, по лицам видишь, что они все-таки понимают чуть-чуть. Но в принципе, конечно, это шоу было сделано для народа. Самый настоящий театр, и это поражает.

– Вы наверняка услышите вопросы – от иностранцев, от молодых зрителей, – почему такое было возможно. Это 1930 год, совсем недавно был НЭП, существовала оппозиция. Как людей довели до такого состояния и почему они участвуют в этом спектакле добровольно, почему никто не вышел на сцену и не сказал, что это обман?

– Это самая большая загадка. У Шаламова есть упоминание о человеке, который принимал участие со стороны власти в таких процессах, он говорил, что использовались химические вещества. Я не знаю других подобных свидетельств. Может быть, это страх, может быть, убеждение. Вглядываешься в лицо Рамзина, который взял на себя руководство "партией", и понимаешь, что Рамзин знает, что делает, и наверняка с ним договорились. У меня складывается такое ощущение, поскольку свой приговор он встречает довольно хладнокровно, в отличие от своего секретаря, который, может быть, и не в курсе был. Но чем это отличается от того, что мы видим сейчас? Я читаю книгу Владимира Переверзина, который проходил по процессу ЮКОСа. Всё то же самое, только никто не признаёт своей вины.

– И подсудимые не молчат, и адвокаты бывают честные, и нет митингов с лозунгами "расстрелять", и огромных спектаклей из судебных процессов не делают. Но ощущение общности есть. Это очень актуальный фильм потому, что всевластие спецслужб такое же, как в 1930 году.

– Конечно. Чем это отличается? Народ не нужно ни в чем убеждать, он уже был убежден в 30-е годы, нужно держать его тепленьким. То, что подсудимые не признают свою вину, ну и что? А кому это мешает впаять 15–20 лет? А кто будет потом протестовать против несправедливости? А кто вообще беспокоится о том, чем там занимается Следственный комитет, прокуратура, суды? Каждый думает: авось меня пронесет. Очень опасная ситуация, потому что в руках топор, которым размахивают направо и налево, как угодно им пользуются. Но эта ситуация небезопасна и для судей, и для прокуроров. Николая Крыленко, который был прокурором на деле Промпартии, в 1938 году судил Вышинский на процессе альпинистов-туристов-фашистов. Его расстреляли. Те, кто сейчас участвуют в преступлениях государственного масштаба, обвиняя и сажая, отправляя в далекие края невинных людей, сами станут жертвой этой системы. Это уже пройдено, и они должны из этого извлечь какой-то опыт.

– Вышинский то ли покончил с собой, то ли его убили в Америке. До сих пор неясно, что с ним произошло.

Вы представляете, насколько преступное это государство!

– Он в 1954 году умер или был убит в Соединенных Штатах. Его тело в тот же день было доставлено в Советский Союз. До этого прилетал из Советского Союза какой-то человек и полетел тем же самолетом обратно. Вышинского пригласили назад, и он прекрасно понимал, что с ним там сделают, поскольку он был обвинителем на многих процессах, начиная с 20-х годов. Знал прекрасно всю подноготную, как он отправлял "головку", как они говорили тогда, страны на смерть. Я думаю, его в живых не оставили бы как свидетеля его подельники, пришедшие в тот момент к власти. Вы представляете, насколько преступное это государство! Имена этих преступников до сих пор висят на улицах, а некоторым до сих пор стоят памятники.

– Судьбы подсудимых по делу Промпартии зачастую неожиданные. Их приговорили к расстрелу, но Сталин значительную часть пощадил, Рамзин вообще получил Сталинскую премию через 13 лет после процесса, хотя его объявили главным организатором партии.

– Тут опять-таки все понятно, по-честному отсидел, в ОКБ специальном при ОГПУ дали возможность заниматься теплотехникой. После этого выпустили, работал прекрасно, правда, непонятно, каким образом умер. Восемь человек получили приговоры на суде, но дело в том, что по делу Промпартии были репрессированы тысячи человек. Рамзин говорил: "Я и сам не представляю, каков масштаб нашей партии", открывая тем самым возможность репрессировать инженеров просто по доносу, прикрепляя их к этой партии.

– Были и параллельные процессы, придумали не только Промпартию, но и другие контрреволюционные партии.

– Да, но в отличие от Промпартии, остальные отказались принимать участие. Их судьба не лучше, чем судьба тех, кого мы видим в фильме.

– Меня поразило появление на экране в роли подсудимых персонажей, которые в начале 20-х годов описал Булгаков. Ведь судят и профессора Персикова из "Роковых яиц", и профессора Преображенского из "Собачьего сердца"...

Процесс ЮКОСа готовился таким же образом, но не удалось найти ни одного человека, который бы оклеветал руководителей этой организации

– Я все время думал о языке, который они используют для того, чтобы описать свои враждебные деяния и подготовку интервенции. Они говорят о себе в третьем лице. "Партия, руководившаяся в том числе и мной". Говорят про кого-то и потом в конце спохватываются и говорят: "в том числе и меня". Сам по себе язык сотворяет все это, и я не думаю, что наш язык изменился настолько, чтобы гарантировать невозможность повторения этого абсурда. Гарантировать на уровне лексики и грамматики. Но пока что инсценировать подобные процессы не удается. Насколько я знаю, процесс ЮКОСа готовился таким же образом, но не удалось найти ни одного человека, который бы оклеветал руководителей этой организации.

– Сейчас дело организации "Новое величие", которая примерно так же придумана, как Промпартия.

Есть желание создавать страдания, унижать, уничтожать, растирать в порошок, ломать людей

– Да. Меня всегда это поражает: неужели кто-то получает удовольствие и наслаждение? Это же необходимо напрячься, придумать фантасмагорию и потом, накручивая огромное количество лжи вокруг придуманного идиотизма, убеждать всех остальных в том, что именно эта фантасмагория истинна и необходимо сажать эту группу детей, или эту группу предполагаемых террористов, или эту группу верующих... Вот сейчас пойдет группа, не дай бог, кинематографистов, потом пойдет группа рабочих вагоноремонтного завода. У ребят портрет Дзержинского и папочки, которые пухнут: та папочка, которая распухла, вот ее давай сюда. Это же совершенно регрессивная деятельность, это творчество на уничтожение. Вот этот запал, этот заряд, это желание – они откуда? Почему нет желания дарить радость, счастье, создавать что-то, что будет людям помогать? Нет, есть желание создавать страдания, унижать, уничтожать, растирать в порошок, ломать людей. Вот это откуда вырывается, где это произрастает?

– Поражает, как быстро изменили людей. Ведь прошло всего 13 лет после большевистского переворота. Недавно присяжные оправдывали народовольцев и толпа встречала их с цветами. А здесь кричат: "Распни!"

Почему они участвуют в этом кошмаре, прекрасно отдавая себе отчет, что это все бред?

– Как все зарождается, почему люди находят удовольствие в создании такого бреда? Где это все живет? Когда-то эти люди были детьми, у них были свои игры, друзья, любовь первая, мама, радости. Что происходит с ними, почему они участвуют в этом кошмаре, прекрасно отдавая себе отчет, что это все бред?

– Андрей Вышинский – интеллигент, из хорошей семьи...

– Там более-менее я понимаю – это вопрос власти. Но сейчас, когда власть у них в руках, зачем мучают детей? На это же смотреть невозможно. Я не знаю, как страна спокойно смотрит, как эту несчастную девочку мучают. И все с суровыми лицами делают вид, что исполняют долг перед государством. Такое государство не должно существовать. Как люди вообще на это смотрят спокойно? Это страх, это безразличие, это что? Ни у кого не дрогнет сердце? На "Марш матерей" сколько вышло человек? Сотни тысяч должны выйти на улицу, чтобы остановить беззаконие и произвол режима. Разве такое может иметь право на существование? С этим нельзя примириться. Девочка тронула сердце, но таких же случаев огромное количество. 2 процента оправдательных приговоров – это что такое? Сколько невинных томятся по 10, 15, 20 лет?

– Дело Стомахина, который только за свои слова и убеждения уже сколько отсидел...

– И 20 лет Олегу Сенцову – и все божья роса. Как такое можно терпеть? Это терпение или это безразличие? Неужели настолько можно купить людей? Нервная система совершенно одеревенела у них, никак не реагирует на все эти сигналы, им все равно.

– Реагирует только на ипотеку.

Такое государство не должно существовать

– То, о чем мы говорим, – это ужасно. Я сделал эту картину и без содрогания не могу ее смотреть, она настолько актуальна, настолько про сегодняшний день. Я много читаю воспоминания людей, которые прошли через все это в разные периоды, и все тексты одинаковы. Как будто вне времени существует некая структура, которая копирует себя и прекрасно себя чувствует в таком состоянии. Если вы возьмете воспоминания тех, кто сидел по делу ЮКОСа, и возьмете Аронсона, который описывает первые годы ЧК, – все один в один. Эта тема – самое страшное, что произошло со страной, – создание сети ГУЛАГа и уничтожение своего же населения своим же населением. Почему этого нет в кинематографе вообще? Почему эта самая главная, важная, актуальная тема не заинтересовала режиссеров? Есть всего несколько фильмов: потрясающая картина "Кома" Нийоле Адоменайте, "Хрусталев, машину!" Алексея Германа, что еще? Почему это не является частью рефлексии? Я уверен, что если кто-то напишет по Шаламову сценарий, вряд ли это будут финансировать и поддерживать. Почему это такое табу?