«Почему не хотят сказать, где наши деды?» Зачем расстрельные команды прятали места захоронений

Не доходя до площади Свободы

Энгельсский отдел ФСБ находится на углу улицы Коммунистической и площади Свободы — трехэтажное здание, перестроенное из купеческой конторы, со звездами и лавровыми венками на фасаде. По сведениям краеведов, здесь размещалась рабоче-крестьянская милиция (входила в НКВД), содержались арестованные и приводились в исполнение смертные приговоры.

Во внутреннем дворике — длинное здание в полтора этажа высотой. Под крышей чернеют окошки, похожие на отдушины. Как полагает энгельсский краевед и журналист Александр Бурмистров, в 1930–1940-е барак служил тюрьмой НКВД. С 2012 года здесь работает МБУ «Архив». «Может быть, и есть у нас расстрельные подвалы, но мы туда не ходим», — удивляется вопросу улыбчивая сотрудница. Здание без окон используют как архивное хранилище.

Внутри прохладно, пахнет сыростью. Стены обшиты пластиковыми панелями, ряд за рядом тянутся металлические дырчатые стеллажи. «Межэтажные перекрытия сломали при ремонте. Если здесь и были когда-то камеры, ничего не осталось», — разводит руками собеседница. Спрашиваю, часто ли сюда приходят люди, разыскивающие следы жертв репрессий? Сотрудница еще больше удивляется: «Вы первые!»

«Мы в этих подвалах студентами лазали. Здоровые молодые парни, а мурашки по спине бегали», — вспоминает житель Энгельса Виктор Смирнов. В 1986–1987 годах по соседству открыли спортзал, и городские власти направили студентов политеха на благоустройство территории. В частности, нужно было очистить старые постройки от мусора. По словам Виктора, подвальные помещения под зданиями на Коммунистической были соединены друг с другом, «что-то вроде катакомб на полквартала». Часть комнат оказалась полузатоплена (после создания водохранилища в 1960-х в Энгельсе сильно поднялись грунтовые воды), остальные завалены старой мебелью.

«На стенах были видны отметины от выстрелов. Мы удивились, ведь при обстрелах здание страдает снаружи, а не внутри, — вспоминает Смирнов. — Преподаватели объяснили, что в 1930-е здесь расстреливали людей».

Не исключено, что именно здесь содержались обвиняемые по делу «сталинских соколов» — авиационные офицеры, расстрелянные по личному распоряжению генералиссимуса. Как выяснил внук одного из них — генерала Александра Лёвина, отвечавшего за работу школ пилотов, — арестованные были этапированы из Москвы и с января 1942-го находились в энгельсской тюрьме НКВД. Казнь произошла 23 февраля 1942-го, одновременно расстреляли 46 человек. Внук авиатора Петр Лёвин написал о дедушке книгу («Новая», №127 от 15 ноября 2017) и разыскивает его могилу. Как и в большинстве подобных случаев, в уголовном деле нет сведений о месте приведения приговора в исполнение и захоронении тел.

Немцы ищут

Между новостройками Шуровой горы виден почерневший от времени деревянный барак. Окна выбиты, дверь нараспашку. Внутри — длинный коридор с дверями по обеим сторонам. На стене — жестяная табличка со списком 26 жильцов. Это последнее здание энгельсской промколонии №1, находившейся на перекрестке Трудовой и Лесозаводской со времен Республики немцев Поволжья. Согласно городским легендам, в бараке жили сотрудники учреждения.

Как рассказывается в юбилейном издании областного управления ФСИН, колония занималась деревообработкой (соседняя автобусная остановка до сих пор называется «Лесосклад»). Во время войны главной продукцией были ящики для боеприпасов (примечательно, что именно в таких ящиках вывозили тела из московского расстрельного дома на Никольской).

«В феврале 1938-го забрали моего деда Нейбауэра Александра Андреевича из деревни Гоффенталь. Бабушка через пару дней поехала в Энгельс, но свидание не разрешили. Стояли сильные морозы, из окон тюрьмы шел пар, как из бани. Было понятно, что там битком набито народу. Дед провел в тюрьме девять дней, его брат Самуил — три дня», — пишет внучка репрессированного на форуме поволжских немцев.

41-летний Александр Нейбауэр работал слесарем на МТС в Краснокутском районе. Его 38-летний брат Самуил был на той же тракторной станции машинистом. Тройкой НКВД АССР НП оба приговорены к высшей мере наказания за антисоветскую агитацию.

«Почему не хотят сказать, где захоронены наши деды? Почему мы не можем даже цветы положить на могилу?» — недоумевает внучка убитых.

На форумах поволжских немцев поиск мест захоронений репрессированных предков входит в число самых обсуждаемых тем. «В 1930-х годах в Энгельсе по сфабрикованным обвинениям были арестованы и убиты тысячи людей. Внуки получают стандартный ответ: место захоронения неизвестно», — пишет администратор wolgadeutsche.ucoz.ru. Список репрессированных жителей Немецкой Республики занимает несколько страниц.

Как объясняет бывший директор архива немцев Поволжья Елизавета Ерина, еще до депортации 1941 года республика подверглась массовым репрессиям: у многих были связи с Германией, это становилось поводом для обвинения в шпионаже.

Репрессии парализовывали работу целых учреждений. Как пишет Елизавета Ерина, в 1937 году не проводился прием в Немецкий педагогический институт. Первая группа преподавателей, в том числе проректор, была арестована через четыре месяца после открытия вуза, в январе 1930-го. В 1934–1936-х в связи с «неправильным» происхождением, невниманием к марксистско-ленинской методологии или из-за ареста уволены 18 преподавателей. «Несмотря на строжайший классовый отбор при приеме в вуз, поиск «врагов» продолжался среди студентов в течение всего обучения. За те же три года по доносам отчислено 17 человек», — отмечает архивист. Была опустошена вузовская библиотека: изъято более 400 «антисоветских» книг.

Директор Центрального музея республики Пауль Рау (его считали одним из лучших полевиков среди археологов того времени) покончил с собой после статьи в газете. Его обвинили во вредительстве за развитие научной работы в музее, который должен был стать пропагандистским учреждением.

В 1938-м арестовали хирурга Августина Зибенгара. Как рассказывает в своих публикациях Елизавета Ерина, Зибенгар проводил уникальные для своего времени операции онкологическим больным, открыл в Энгельсе филиал центрального института переливания крови. Медика обвинили «в участии в террористической и диверсионной организации». Смертный приговор привели в исполнение в тот же день, 27 октября.

В списке репрессированных жителей республики не только немецкие фамилии. 13 декабря 1937-го по обвинению в контрреволюционной агитации был арестован 37-летний Иван Гаврилович Жуков, колхозник из села Дьяковка Экгеймского кантона.

Внучка крестьянина Марина разместила на форуме копии материалов дела, уместившегося на 14 страницах. В протоколе допроса сообщается, что на иждивении Жукова находятся жена и пятеро детей, младшему исполнилось два года. По делу проходят еще шесть человек — сторож того же колхоза, плотник, валяльщик и т.д. Иван Гаврилович отрицает обвинения.

Следствие ведет помощник оперуполномоченного кантонного отдела НКВД в звании сержанта. Замначальника республиканского НКВД, утвердивший приговор «тройки», старший лейтенант — его расстреляют два года спустя.

На последнем листочке величиной не больше кассового чека указано, что постановление «тройки» в отношении Жукова «приведено в исполнение 18 декабря 1937 года в 12 часов ночи». В 1960-м Ивана Гавриловича реабилитировали. В 2013-м ФСБ предоставила семье документы. Никто из детей казненного до этого не дожил.

Энгельсская колония, где Жуков и другие из расстрельного списка ожидали приговора, была закрыта в 1973 году, так как после постройки моста через Волгу береговая окраина превратилась в оживленный район города. В новейшее время в помещениях тюрьмы работал мебельный цех. В 2010 году здания снесли.

«Хочу взять немного земли с улицы, где находилась энгельсская тюрьма, и отнести на могилу бабушки, — пишет на форуме Марина Жукова. — И как хотелось бы установить памятник жертвам на этом месте».

Памятник репрессированным немцам Поволжья в Энгельсе открыли в 2011 году (правда, не на месте тюрьмы). Частные жертвователи из России и Германии собрали около 3 миллионов рублей. Бюджетных денег не выделялось. За несколько дней до открытия энгельсские власти, ссылаясь на «возмущенных жителей», потребовали убрать из названия мемориала слово «репрессии» и цитату из «Архипелага ГУЛАГ». Депутаты районного собрания заявили, что «этот памятник нужен только немцам Поволжья, которых в районе десятая часть процента, нелогично представлять интересы столь малой части жителей Энгельса».

Улыбка Вавилова

В Саратове памятник жертвам репрессий в 2000 году открыли у входа на Воскресенское кладбище. На этом пятачке никого не расстреливали и не хоронили. Зато здесь есть асфальт и официальным лицам, возлагающим цветы к траурной дате 30 октября, не нужно далеко уходить от машины.

К реальному месту захоронения казненных ведет узкая земляная тропинка. Никаких указателей. Старое кладбище заросло высокими ясенями. Оградки стоят почти вплотную. Тропинка упирается в железобетонный забор гаражного кооператива. К деревянному кресту примотаны пластиковые гвоздики. На мраморной плите выбито «Здесь похоронены жертвы репрессий 1930-х, 1940-х и начала 1950-х годов».

Крест здесь поставили активисты «Мемориала» в 1989 году. Место определили приблизительно, по устным преданиям. В 1930-е это был пустырь. Официальное кладбище дотянулось сюда в 1970-х. Раскопок не проводили, ведь при этом пришлось бы потревожить могилы более позднего периода.

Неизвестно ни число, ни имена жертв, лежащих здесь. За одним исключением: зимой 1943 года в одной из ям был похоронен академик Николай Вавилов, умерший от голода и пневмонии в саратовской тюрьме. У него тоже два памятника. Недалеко от креста «Мемориала» стоит небольшой надгробный камень. На табличке указано «Н.И. Вавилов. 25.11.1887–26.01.1943». Перед камнем в землю воткнуты пластмассовые цветочки — так обычно делают на могилах родственников. Это так называемый «народный» мемориал, за которым ухаживают добровольцы. По воспоминаниям кладбищенских сторожей, яма, в которую положили тело академика, была именно здесь.

Официальный монумент находится, как указано на сайте саратовской мэрии в разделе «Достопримечательности», в «наиболее посещаемом месте, у входа на кладбище, недалеко от могилы Н.Г. Чернышевского». Это 14-тонная гранитная глыба с высеченным лицом ученого. Как писал биограф Вавилова Марк Поповский, в 1970-е саратовский главлит настоял, чтобы скульптор исправил уже законченную работу: убрал морщины и добавил улыбку.

Ребята с нашего двора

Саратовский журналист Алексей Голицын несколько лет публикует истории местных репрессированных писателей и художников. Завязку трагедии можно отследить по общедоступным документам — протоколам партийных собраний, хранящимся в региональном архиве новейшей истории.

«Донос — не бумага, которую человек ночью нес в серый дом. Доносом могло стать простое обращение в партком: мол, коллега имярек говорил, что на Западе писателям живется лучше. Обратиться в первичку не страшно, ведь в здание на Дзержинского не всякий решится войти, а здесь-то все свои. И не стыдно: ты ничего особенного не сделал, — рассказывает Алексей. — В 1930-х каждый сигнал после обсуждения на партсобрании передавался в компетентные органы».

Чтобы познакомиться с продолжением истории, нужно видеть уголовное дело. Для этого Голицын направляет в региональную ФСБ письмо с указанием конкретной фамилии. Ровно через месяц приходит ответ. По словам Алексея, служба ни разу не отказала. Исследователя приглашают в управление, где в отдельном кабинете в присутствии сотрудника можно прочитать дело и вручную сделать выписки.

По наблюдениям Голицына, в большинстве дел фигурирует провокатор, вызывавший жертву на рискованный разговор. Часто в этой роли выступали высокопоставленные партийные работники, которых трудно было заподозрить. Провокаторы использовались подолгу, из дела в дело, и были уничтожены перед войной. «Для себя я решил, что не буду называть их фамилии. Они заплатили свою цену, их точно так же расстреляли, — считает Алексей. — Жалко внуков: они же уверены, что дед был репрессирован и пострадал невинно».

«Тренд — ничего не было»

«Вот здесь начинаются мученики ХХ века. Расстрелян в 1919-м, осужден в 1937-м, умерла в тюрьме в 1941-м», — быстро перечисляет отец Максим Плякин, показывая на фотографии за стеклом музейной витрины. Музей посвящен истории христианства на Нижней Волге. Но, как объясняет собеседник, исторические события сложились так, что значительная часть экспонатов — копии материалов из уголовных дел 1930-х.

В отношении духовенства репрессии применялись в несколько этапов. Сначала священника лишали избирательных прав. Затем семью исключали из списков на продуктовые карточки и облагали повышенным налогом. При этом священнику не давали работать: проверяющие угрожали закрыть храм, если здание не будет отремонтировано материалами, закупленными у определенного поставщика (как видно, методы давления на неугодных не особенно изменились).

Кажутся знакомыми и некоторые поводы для претензий со стороны органов. Например, священника Якова Логинова из Самодуровки Вольского района арестовали за то, что сельчане выдвинули его в Верховный Совет. Официальным кандидатом по округу был Андрей Вышинский.

Галочки в отчетность приносили многочисленные сельские батюшки. «Три-четыре страницы, напечатанные в НКВД, — все, что известно об их жизни, — говорит отец Максим. — Например, отец Дионисий Щеголев из Аркадакского района сообщает на допросе, что закончил только церковно-приходскую школу, до рукоположения был крестьянином. В протоколе обыска сотрудники НКВД констатируют, что в доме нечего даже изъять». Щеголева расстреляли через девять дней после ареста. Деревянная церковь в Чиганаке, где он служил, до сих пор стоит, но не используется — село обезлюдело.

Выездную экспозицию, посвященную репрессированным священникам, выставляли в музеях Маркса, Балашова, Энгельса. «Многие посетители вообще впервые узнали о происходившем, — рассказывает отец Максим. — Сейчас тему репрессий вытесняют на периферию общественного сознания. Тренд — ничего не было».

В начале 1990-х по запросу архиепископа Пимена Хмелевского спецслужбы передали саратовской епархии список из 900 имен репрессированных по церковным делам. «Это стало базой для дальнейших поисков. Составители механически подошли к делу: включили только тех, у кого на обложке дела было написано «поп». В результате, например, святой Косма Петриченко из Рыбушки в перечень не попал, так как был осужден по кулацкой статье», — рассказывает отец Максим. По его словам, сейчас в списке больше 1300 имен.

Работая в архивах, отец Максим случайно нашел документы дальнего родственника из села Старая Полтавка. Емельян Гончаров после Гражданской войны служил в одном из храмов Саратова. Расстрелян и закопан на Бутовском полигоне в Москве.

Члены епархиальной комиссии опрашивают родственников жертв. Во многих семьях не сохранилось ни фотографий, ни писем, «ничегошеньки о казненном». Нет материальных свидетельств — и памяти не за что зацепиться. Расстрельные команды не зря прятали места захоронений. Если бы жертвы, при малейшем усилии обнаруживающиеся в каждой семье, лежали не в безымянных ямах, выражение «реки крови» не было бы абстракцией.