«Он был первой жертвой Путина». Тюрьмы и лагеря Юрия Шутова

Жена Юрия Шутова обнимает его в зале суда после освобождения под подписку о невыезде. Однако через пять минут его схватит отряд СОБРа, и уже навсегда.

Первого мэра Петербурга Шутов не просто хорошо знал, но и помог ему прийти к власти. Он был помощником Собчака, но разочарование наступило быстро. В своих статьях и книгах Шутов описывал своего бывшего начальника как краснобая, вора и жулика.

Хорошо был знаком Шутов и с Владимиром Путиным. Журналист Николай Андрущенко (убит в 2017 году) рассказывал, что они были знакомы еще в 1970-х годах, их дачи на Чудском озере в кооперативе «Здоровье» были рядом. «Мне представляется, что он был, так же как и Путин, гэбэшником», – рассказывал Николай Андрущенко.

В 1999 году Юрий Шутов был арестован вскоре после разговора с Владимиром Путиным, компромат на которого он собирал. Обвинения ему были предъявлены серьезные – бандитизм и организация ряда тяжких преступлений, включая убийство в 1997 году вице-губернатора Санкт-Петербурга Михаила Маневича и в 1998 году депутата Госдумы Галины Старовойтовой. В ноябре 1999 года Калининский суд Санкт-Петербурга постановил освободить Шутова в зале суда немедленно, однако через несколько минут Шутов был захвачен группой вооруженных сотрудников СОБРа прямо в зале суда. Захватчиков не остановило даже то, что Шутов был кандидатом в депутаты Госдумы. Попутно они разбили камеры снимавших бесцеремонное задержание журналистов. На свободу Юрий Шутов уже не вышел.

Следствие длилось целых семь лет, и в 2006 году Шутов был приговорен к пожизненному заключению, хотя обвинения в организации убийств Маневича и Старовойтовой были сняты. «Ни одного юридически доказанного эпизода в деле Шутова нет. Это провокация власти, или, точнее, Владимира Путина», – говорил бывший депутат Госдумы Виктор Тюлькин.

Адвокат Каринна Москаленко оценила этот приговор так: «Половина моего окружения считает, что он страшный человек и преступник, а другая половина считает, что Шутов – настоящий герой нашего времени: оболганный, оклеветанный и пострадавший за то, что критиковал представителей власти, и его острополитические памфлеты и повести "Собчачье сердце" и прочие сильно ударяли по репутации высоких лиц нашего государства. Шутов был приговорен к пожизненному заключению в результате суда, который прошел таким образом, что, когда я ознакомилась с документами, я себе запретила соглашаться или не соглашаться с теми людьми, которые считали его страшным человеком. Я запретила себе соглашаться с теми людьми, которые считали его героем нашего времени. Я запретила себе отвечать на вопрос, совершал ли он какие-то преступления, участвовал ли он в их совершении. Единственное, что вытекало из судебных документов по делу Шутова: инкриминируемые ему деяния не были доказаны судом».

Среди тех, кто считает Юрия Шутова оболганным героем нашего времени, – бывший депутат Законодательного собрания Петербурга, а ныне политэмигрант Андрей Корчагин. Он уверен, что дело против Шутова инициировали те, на кого он собирал компромат: в первую очередь, Владимир Путин. По сведениям Корчагина, именно Шутов передал комиссии Марины Салье материалы о том, как Владимир Путин организовал аферу с обменом сырья на заграничное продовольствие. Это было в 1992-м, но и после этого Шутов продолжал расследовать дела Собчака и его окружения. С 1996 года он возглавлял независимую региональную Комиссию Государственной думы России по проверке и анализу итогов приватизации в Петербурге и Ленинградской области. О судьбе собранных Шутовым материалов на Путина Николай Андрущенко рассказывал: «Мне прямо сказали мои знакомые гэбэшники: "Не публикуй. Пройдет время – это все будет опубликовано. Когда Путин либо будет сидеть, либо уйдет в мир иной"». Андрей Корчагин уверен, что где-то это документы спрятаны и ждут своего часа.

«Он стал первой жертвой путинского режима, именно на нем Путин показал, придя к власти, как он будет расправляться с оппозицией, чтобы всем другим неповадно было. Шутов еще в своих публикациях в 98-м году и в выступлениях в парламенте Петербурга предупреждал об опасности прихода к власти в стране чекистов, и он оказался абсолютно прав: чекисты пришли, и вместе с ними опасность для всего мира», – говорит Андрей Корчагин.

Сам Юрий Шутов в тюремных записках называет Путина, в ту пору главу ФСБ, «охотником за моим скальпом, тихим, скромным и незаметным, но при этом самым опасным из всей компании ликвидаторов. Сразу после выхода моей статьи в газете "Новый Петербург" я интуитивно почувствовал на своем затылке красновато-малиновую точку лазерного прицела профессионального снайпера, готового раз и навсегда "побеспокоить" избранную им мишень».

Несмотря на тяжелые условия заключения, Юрий Шутов продолжал писать, передавал рукописи на волю. Его статьи публиковались в газете «Новый Петербург». Рукопись последней книги «Тюрьма» находится в Великобритании у Андрея Корчагина. Эти «Записки из мертвого дома» появились 20 лет назад, однако в российской пенитенциарной системе с тех пор не многое изменилось. Рассказ Юрия Шутова об условиях, в которых живут заключенные, напомнит читателю о судьбе Сергея Магнитского. Можно сказать, что и свою собственную гибель Юрий Шутов предсказал.

«На одном из свиданий он мне сказал: "Посмотрите на меня внимательно. Вы видите, что я крепок, здоров, запомните, что я вам говорю: я не хочу и не буду умирать. И я верю, что вы, Каринна Акоповна, будете тем человеком, который не поверит, что если меня не станет, то это произошло вследствие моих недугов, хотя недугов у меня достаточно"», – рассказывает Каринна Москаленко.

«Он вышел на то силовое поле в Петербурге, где всё было давно заминировано, где все игроки были очень опытными. Они посмотрели-посмотрели на его художества и спокойненько предоставили ему возможность сесть в тюрьму и погибнуть», – говорит Александр Невзоров, с которым Шутов сотрудничал.

Андрей Корчагин считает, что смерть Шутова можно назвать убийством. «Ему не оказали своевременную медицинскую помощь. Сделали это специально, потому что боялись решения ЕСПЧ по его делу, на всякий случай уничтожили, чтобы не создавать прецедент».

С любезного разрешения Андрея Корчагина мы публикуем отрывки из книги «Тюрьма», которая готовится к печати:

«История еще не знавала того, что ныне творится в российских тюрьмах на страшном переходном этапе от социализма к "демократизму". Сталинские застенки времен так называемого "произвола и репрессий" могут теперь всем показаться эпохой самого что ни на есть "тюремного благоденствия", по крайней мере, в части обиходного, досудебного содержания заключенных, еще не признанных в чем-либо виновными.

Простой человек с обычным здоровьем и пустым кошельком, попадая в современную российскую тюрьму, обречен на мучения и погибель. Поэтому арест не виновного, а пока только подозреваемого человека фактически уже сам по себе становится исполнением еще не вынесенного ему обвинительного приговора. Этим довольно умело пользуются все следователи, убедившиеся на практике, что погибельное состояние тюрем, вместе с угрозой надолго там застрять, служит универсальным инструментом для вырывания у арестованного нужных ложных показаний, порой даже более эффективным, нежели бериевские зубодробительные приемы.

Скоровыбитые зубы, как и сама мгновенная смерть, могут сегодня показаться сущей карамелькой в сравнении с нынешними длительными пытками голодом, бессилием и многомесячной бессонницей арестантов, рассаженных по камерам впритирку друг к дружке.

В общем-то, уже давненько следовало бы признать: у нас спешно и успешно отстраивается "демократия" тюремного типа, при которой в России будут доминировать лишь тюрьмы, собирающие в свое нутро, по сути, не нужных на воле людей, дабы лишить их физических и духовных сил заодно с самой жизнью.

Эта тюремная система нового "гуманитарно-демократического" покроя, словно огромный крокодил, абсолютно безжалостна ко всем и одинаково равнодушна к плохим и хорошим, к талантливым и бездарным, коих свободно переваривает в своем бездонном брюхе, где царит всеобщее беззаконие и нищета на фоне ослепительного богатства одиночек, где безраздельно властвуют подлость, насилие, предательство и беда.

Миазмы всеобщего гниения большинству арестантов просто невыносимы. Однако, тюрьма боится смерти, ибо каждый, даже переполненный горем и разбухший от несчастий человек, прозябая в своем ничтожном бессилии, пригибаясь к земле, словно вялая картофельная ботва, все-таки надеется остаться в живых и выбраться на волю. Поэтому даже когда бороться за жизнь сил уже не остается, то все равно не много находится охотников испытать на себе довольно широкий ассортимент способов и приемов самоубийства. Вместо скорой смерти заключенные страстно желают чем-либо занемочь. Для многих розовой мечтой становится гибельная болезнь типа рака, дающая "счастливую" возможность отлеживаться до последнего вздоха в тюремной больничке, но уже под одеялом, а не под вшивым тряпьем. Там они вполне могут радоваться остатку жизни без голода, карцера, побоев и издевательств. Правда, и в этом случае обреченного "счастливчика" все равно не покидает раздирающая душу, неистребимая тоска по свободе и родным, лишний раз напоминая, что слово "человек" звучит в тюрьме горько.

"Но какие же в тюрьме люди? – может спросить вольный читатель. – Там, мол, сидят одни преступники". Конечно же, нельзя утверждать, что в громадной человеческой массе, растекшейся по тюремным нарам, нет карманников, фальшивомонетчиков, воров, убийц, базарных торбохватов, махрового жулья и изголодавшихся юных похитителей стираного белья с чердаков, а также мелких грабителей, вымогателей и курокрадов. Однако большинство загнанных в тюрьму людей воистину невиновны. Они угодили в застенки благодаря злому року либо чьей-то воле, а то и профессиональной безграмотности следователей. И таких там, действительно, преогромное множество – отчаявшихся, униженных и растоптанных. Все они забиты, забыты и обессилены в поисках справедливости.

<…> Меня, уже арестованного, доставили 16 февраля на улицу Чайковского в облюбованный РУБОПом особняк, вдоль коридоров которого были вделаны в стенку кольца для пристегивания наручниками задержанных. Такое неимоверное количество "стойловых пристежек" наглядно демонстрировало преимущества РУБОПовских застенков "демократического, правового государства" перед ежово-бериевскими. Нет сомнений: у любого внезапно задержанного невиновного человека, прикованного к стенке в коридоре РУБОПа, после нескольких часов стояния вне туалета и без глотка воды полностью рассеется туман заблуждений относительно своей правоты и достоинств. Полагаю, будет вполне достаточно одной лишь такой "коридорной процедуры", дабы "убедить" большинство задержанных, особенно женщин, сразу же подписать любую "заботливо" подготовленную следователем ложь о чем угодно в обмен на возможность вновь оказаться дома и без наручников. Такова истинная цена лжесвидетельств, зачастую для кого-то смертельных. А ведь из припасенного РУБОПом арсенала это наиболее простой, самый "безобидный" и "гуманный" способ давления на жертвы, дабы они стали "благоразумными" и дали столь нужные следствию ложные показания.

Колония строгого режима в Иркутской области.

<…> Тюремные врачи – вовсе не врачи как таковые, поскольку их служебные задачи прямо противоположны целям той гуманной профессии, которую они якобы представляют. То бишь если, скажем, обычному патологоанатому положено выяснить, отчего человек умер, то тюремный врач на его месте будет пытаться доказать, что умерший еще жив, а потому, мол, вполне годен для содержания под стражей и допросов. Ну, а ежели тюремный врач вдруг обеспокоится действительным состоянием больного арестанта – тогда ему в тюремных застенках больше не работать. Его, как собаку, стащившую со стола хозяйское мясо, вышвырнут на улицу или же вообще могут даже посадить. Именно поэтому, когда знойным летом 99-го года в камерных склепах сплошь и рядом умирали от удушья и жары люди, то тюремные врачи, проходя на безопасном расстоянии мимо открытых кормушек камерных дверей, исступленно кричали, чтобы умирающие не придуривались, и швыряли им затертую в кармане, грязную таблетку аспирина, причем одну на всех. Вот почему мнение такого врача, что я уже совсем плох, произвело на меня впечатление газетного некролога. Однако несмотря на его официальное медзаключение, запрещающее этапирование больного, вертухаи все равно уволокли меня в столыпинский вагон, огромный металлический короб, разделенный внутри на клетки, без окон и вентиляции. Он насквозь, как банная парилка, прожаривается летом и так же изумительно люто остужается зимой.

Меня, как "особо опасного преступника", конвоиры засунули в одиночный узенький металлический пенал с самого торца вагона, рядом с купе охраны. Этот вагон простоял в новгородском тупике под невыносимо жарко палящим июльским солнцем полсуток и разогрелся до того, что полновесный плевок вертухая испарялся со стального пола так же быстро, как с горячей сковородки, разве что только не шипел. В соседней клетке, пригнув голову к полу, задыхался и жалобно скулил предельно чахлый, худущий мальчонка лет 14. Он был, как огурец: зеленый и весь в прыщах. При взгляде на его метровый росточек и скрюченную фигурку больной обезьянки невольно возникало подозрение в умственной и психической неполноценности следователя, бросившего в застенки этого загибающегося парнишку. Что бы он ни натворил в свои 14 лет (этот, как оказалось, с голодухи украл в Луге трех битых куриц) – уничтожать, по сути, ребенка не только грешно, но и права не дано. Подобную гнусность под шумок бесконтрольной и безответственной "демократии" могут вершить только оголтелые негодяи.

Через полуголого охранника, истекающего грязными струйками пота, я передал этому ребенку всю свою воду и что было с собой из еды.

Каким образом доехали до Питера – помню плохо, ибо столько много часов кряду я никогда еще в парилках не сиживал, плюс к тому – едкие испарения мочи, расплескавшейся по клеткам из полиэтиленовых пакетов, т.к. зэков в туалет конвой не выводил по причине отсутствия там сливной воды. В общем, очухался я только в прохладе подвала тюрьмы на ул. Лебедева, который был настолько загажен, что в нем не выживали даже мухи, усеявшие своими трупиками все углы в глубоком пазе трехкратно зарешеченного окна.

С той поры, как суд оправдал меня по всем пунктам обвинения, я многажды размышлял о происходящем в нашей стране, когда кучка отпетых негодяев, прикрываясь голубыми прокурорскими тужурками, принимает чуть ли не по объявлению заказы на устранение неугодных, хапает за это огромные взятки, а потом прямо на глазах у всех безбоязненно и безнаказанно "отрабатывает" полученные доллары, принародно глумясь над заказанными им людьми, которых упрятывают навсегда за решетку. В тюрьмах мне пришлось повидать много совершенно невиновных страдальцев, ограбленных, униженных и растоптанных, но самое ужасное – утративших всякую надежду на справедливость и торжество закона. Уверен, что лишение народа веры в незыблемость правопорядка – это самое тяжкое преступление, какое вообще может совершить прокурор. Стало быть, при настоящей, а не гнусно-опереточной власти все эти прокуроры уже давно бы были коротко подстрижены и рассажены по камерным склепам для прижизненного покаяния. Ну, а сейчас в нашей разрушенной стране, конечно же, нет, да и не может быть никакой ответственности за их кипучую преступную деятельность, ибо в центре творится то же самое, что и на периферии: все решается не по закону, а лишь исходя из чьей-то целесообразности, или же сиюминутной необходимости, либо вящей договоренности чиновников, в большинстве своем также насквозь коррумпированных с самого низу до верху властной вертикали. Люди сами виноваты, что признали над собой такую вот "вертикальную" власть воров и убийц, гарантирующую полную безнаказанность и бесконтрольность преступникам, возведенным в ранг прокуроров, обеспечивающих абсолютную беспомощность всех невиновных, кем-то заказанных, оплаченных, а посему ложно обвиненных.

Осмотр заключенных в Воронеже.

Когда люди походя узнают, что в связи с ростом преступности тюрьмы, мол, переполнены и на один квадратный метр камерной площади приходится по три-четыре человека, то даже впечатления чего-то сверхъестественного не возникает. Но стоит своими глазами увидеть, как из темного камерного нутра, площадью каких-то 15 кв. м, выползают на утреннюю либо вечернюю проверку около полусотни (пол армейской роты) полуголых, изможденных, немытых и небритых полуживых нечеловеков, изглоданных вдоль и поперек вшами да тараканами особой тюремной масти, то у любого может возникнуть сомнение в подлинности происходящего и острое ощущение того, что никакой американский Копперфилд либо иной фокусник обратно их в крохотное пространство камеры ни за что не засунет. Однако, надзиратели привычно быстро утрамбовывают пересчитанное поголовье обратно в нутро склепа, где формально невиновные люди сидят годами в ожидании своей участи, плотно прижавшись друг к дружке и поерзывая от чесотки до подхода суточной очереди вытянуть ноги. Бьюсь об заклад, что среди многих тысяч досудебных арестантов не менее одной трети абсолютно невиновны, а вторая треть зэков просто забыта в тюрьмах как следователями, так и судьями. Они безропотно просиживают в столь жутких условиях многие годы, порой превышающие максимальные сроки наказания за все, ими содеянное. Причем подобный люд почти все свои преступления совершил, как правило, с голодухи и от своей ненужности в сильно "демократизированной" ворами жизни. К сему следует добавить, что разные экологические, санитарно-гигиенические, эпидемиологические и прочие напасти в тюрьме, находящейся в самом центре нашего города, способствуют свирепому охвату арестантов кожно-гнойными и вирусными заболеваниями типа неизлечимых форм туберкулеза и гепатита. Ну, а все это, вместе взятое, да еще усиленное многомесячным умышленным лишением сна и свежего воздуха, безвозвратно губит здоровье складированных в таком тюремном узилище людей. Чего скрывать, нередко приходилось слышать расхожее обывательское мнение о тех, кто попал в тюрьму, что им, мол, так и надо. Нечего-де было воровать да грабить. Вместо возражений лучше еще раз напомнить: добрая треть арестантов совершенно ни в чем не виновны. Они являются лишь неким продуктом своекорыстных делишек следователей, и в гнойную круговерть тюрьмы может легко угодить любой из ныне равнодушных к судьбам обреченных ни за что ни про что. Прозрение таких равнодушных ежели и наступит, то, как обычно, будет уже поздно, и им самим останется лишь созерцать, как от удушья, особенно знойным летом, будут рядом умирать люди, еще не признанные судом виновными либо невиновными. При этом тюремные врачи с брезгливо-равнодушными физиономиями будут всегда ставить умершим один и тот же стандартный диагноз – "сердечная недостаточность" и отдавать тронутые разложением трупы обезумевшим от горя родным да близким, сопровождая сие безмятежным пояснением, что умерли, мол, они сами, на то и воля Божья. Хотя в действительности это были заурядные убийства, ибо нездоровый, да вдобавок пожилой человек, обычно больше пары месяцев подобной пытки и издевательств вынести не в состоянии. Вот так в умышленно невыносимых условиях и мрут, словно мухи, невиновные, на радость заказчикам да прокурорам-подрядчикам».