Без лицензии

Один из лучших частных вузов России, Петербургский Европейский университет лишен лицензии. Как ни парадоксально, этого добивалось само руководство вуза.

Около года назад Рособрнадзор нашел нарушения в составлении вузовской документации, которые давно уже устранены. Тем не менее доказать это вузу не удалось. Было проиграно несколько судов подряд, поэтому руководство сочло за лучшее распрощаться со старой лицензией и добиваться новой.

О проблемах Петербургского Европейского университета мы говорим с его ректором Николаем Вахтиным, профессором университета, антропологом Ильей Утехиным и руководителем аппарата ректора Аллой Самолетовой.

– Первый вопрос у меня к вам, Николай Борисович: что привело к такой странной ситуации, когда вуз был вынужден сам просить надзорный орган лишить себя лицензии?

– Нам предлагали это еще давно, в декабре, но тогда это означало бы, что мы прекращаем занятия и разгоняем студентов. А когда учебный год был закончен и все дипломы выданы, мы посчитали, что это будет самый короткий путь к новой лицензии.

– И все-таки почему получилось так, что университет с такой прекрасной репутацией попросил аннулировать свою лицензию?

– Мы проиграли все тяжбы, все суды и апелляции. Формально Рособрнадзор абсолютно прав: на 16 сентября прошлого года у нас действительно были нарушения, связанные с оформлением учебного процесса. Чиновники пошли по пути следования букве закона. Мы все эти нарушения исправили, и они это признавали, но все равно продолжали тягаться с нами – имея в виду положение дел на 16 сентября прошлого года. Мы предлагали им учесть, что все уже исправлено, но они говорят, что с их стороны это было бы противозаконно. Это, скорее всего, правда.

– Илья, у вас есть версия, почему так произошло?

– Можно предположить, что нарушения есть и в других вузах, но так получилось, что внимание Рособрнадзора приковано к нам. Изначально этот интерес был вызван заявлениями в Генеральную прокуратуру нескольких инициативных граждан, среди которых был и знаменитый депутат Милонов. Ну, а Генеральная прокуратура ведь не могла не дать этому хода, правда? Использование инициативных граждан в качестве инструмента давления со стороны разных групп интересов оказалось мощным оружием, в частности, против Европейского университета. Это вписывается в развивающийся тренд – мы видим, как вокруг нас густеет атмосфера, как закрываются многие возможности, которые были у нас еще несколько лет назад. И Европейский университет должен найти способ существования в этой меняющейся среде.

А среда меняется не в одну сторону – вполне возможно, что параллельно с густеющим патриотическим энтузиазмом есть и другие, модернизационные векторы. Чтобы стране выжить экономически и политически, ей придется меняться. Мы видим это и в преддверии президентских выборов – стоит почитать, например, что предлагает Комитет гражданских инициатив.

В общем, в этой сложной ситуации нашлись силы, которые смогли прищучить Европейский университет. К сожалению, эту машину, запущенную один раз, уже трудно остановить – как большой паровоз: так устроена бюрократия.

– Алла, а если коснуться сути проблемы, велики ли были нарушения, найденные в вузе?

– По смыслу они не велики, но если следовать букве закона, то мы нарушили лицензионные требования, что является грубейшим нарушением, допускаемым при осуществлении образовательной деятельности. Нарушения, найденные у нас на 16 сентября, носят технический характер – где-то были неправильно оформлены бумаги, но это не имеет ничего общего с качеством преподавания и подготовки студентов. А есть вообще спорные моменты, которые до сих пор не закреплены нормативно: определение тех или иных категорий преподавателей. Министерство образования считает, что определять это должна сама образовательная организация, а у Рособрнадзора другое мнение. Так что здесь, видимо, есть лакуны в самих законах.

– Николай Борисович, получается, что Европейский университет становится жертвой неповоротливой бюрократической машины?

– Да, мне кажется, самое правдоподобное объяснение наших неприятностей – это то, что так работает сама бюрократическая машина. Несколько лет назад у нас решили избавиться от слишком большого количества плохих частных вузов. Действительно, в стране было несколько сотен организаций, которые на самом деле были просто фабриками дипломов: студенты платили деньги, и вместо того, чтобы их чему-то учить, им просто выписывали какие-то бумажки. Это безобразие действительно надо ликвидировать. Но система устроена так, что если мы начинаем атаки на частные вузы, то мы начинаем атаки на все частные вузы.

При этом сам Рособрнадзор нам говорил, что никаких претензий к качеству нашего образования у них нет. И странно, если бы они были, ведь по их собственным министерским рейтингам, по крайней мере, по двум позициям мы занимаем первые места в стране. У нас регулярно высокий конкурс, интересные работы, наших выпускников ждут хорошие рабочие места, и вообще, все хорошо. Но – да, у нас действительно не было стенда антиалкогольной пропаганды, а это грубейшее нарушение. Что делать, мы его повесили, можете посмотреть.

– Первый раз Европейский университет был под угрозой закрытия в 2008 году, а теперь история повторяется. И за прошедшее время мы имеем задушенные НКО, попавшие под клеймо "иностранных агентов", ограничения интернета, и вот теперь вас опять пытаются закрыть. Нет ли между всем этим некой связи?

– По сравнению с 2008 годом сейчас совсем другая ситуация. Тогда было понятно, что мы сделали не так: на некоторый политологический проект мы взяли деньги Евросоюза, чего, наверное, не следовало делать в преддверии тогдашних выборов. Это сильно раздражило власть. А сейчас нет ничего такого, во что можно ткнуть пальцем. Если тогда мы противостояли вполне конкретным интересам и конкретным людям (хоть я их и не знаю), то теперь у меня ощущение, что мы противостоим вот этой самодвижущейся бюрократической машине, которая не умеет работать иначе. Она умеет только давить, тащить, не пущать, выполнять букву закона и через безукоризненную имитацию правосудия решать какие-то свои бюрократические задачи. Я не могу иначе объяснить это.

– Илья, у вас такое же ощущение?

– Это важное словосочетание – "имитация правосудия". Ведь Европейский университет с самого начала был задуман как в высшей степени не имитационное учреждение. Мы стремились вернуть в нашу повседневность понятие гамбургского счета. Здесь работают действующие ученые, у наших студентов не учебные задания. Хотя на бюрократическом языке они называются учебно-научными, на деле это настоящие небольшие научные работы, лучшие из которых можно публиковать. Мы с самого начала стремились устранить всякую имитацию, но бюрократическая среда заставляет нас, да и любое учреждение адаптироваться к ней, переводить нашу реальность на ее язык. Нам нужно сделать вид, что мы играем по неким правилам, и выстроить некую потемкинскую деревню. Вот за этим забором, если он прочный, мы действительно занимаемся наукой и всем, чем хотим. А это очень сложно.

– Алла, вы согласны с Ильей?

– Да, мы столкнулись с этой неостановимой бюрократической машиной, и те представители Рособрнадзора, с которыми мы общались, говорили нам: вы сами дошли до точки невозврата, если бы вы раньше предприняли нечто, что позволило бы остановить процесс на том этапе, мы бы сейчас не говорили об аннулировании лицензии. И речь идет лишь о соблюдении каких-то бюрократических правил и норм.

– Николай Борисович, наверное, имитацией приходится заниматься не вам одним?

– Этим занимаются все вузы. Но мы, к сожалению, не можем себе позволить держать для этого 40–50 человек – именно столько работает в учебных отделах крупных вузов. Они не делают ничего, только оформляют учебный процесс в бумажном виде в соответствии со всеми еженедельно или ежедневно меняющимися правилами. То есть они отслеживают законы и создают бумажную реальность, при этом реальная реальность не меняется. Это огромная трата денег, энергии, времени, человеческих сил и жизней. Я знаю людей, высоких профессионалов, которым приходится просто прирабатывать этим в своих вузах: ведь зарплата преподавателя очень низкая, а зарплата такого специалиста довольно высокая. И я вижу, как это тяжело, – все же знают, что это деятельность малоосмысленная: внукам рассказывать будет нечего.

– Вот это уже кафкианские мотивы. Илья, а вы не заметили, с каких пор это все началось?

– В Петербургском государственном университете количество бумаг, заполняемых преподавателями, резко возросло с приходом ректора Кропачева, который начал выстраивать вертикаль и бюрократизировать все управление. Вот у нас на столе на факультете антропологии стоят стопки бумаги, макулатуры килограммов на 35. Алла может точно сказать, сколько мы отсылали в прошлый раз в Рособрнадзор. И ведь все эти грузовики документов должен кто-то прочитать, а они отвечают практически сразу: вот тут у вас что-то не так. Это действительно хармсовские, кафкианские сюжеты – самостоятельная опухоль, которая растет и потребляет огромную энергию.

– Алла, много ли документов нужно, например, для получения лицензии?

– Формально не так много – надо заполнить пять разновидностей форм. Но если хоть одна запятая будет стоять не там, заявление нам вернут. Самих документов не так много – одна папка, но когда приедет комиссия, она будет проверять документы, на основании которых мы составляли эти бумаги, а это уже стопки и целые шкафы бумаг. Пока нам не надо показывать укомплектованность нашей библиотеки, но через год будет лицензионный контроль, и тогда уже комиссия будет ходить и проверять по списку, все ли укомплектовано, все ли базы данных подключены, все ли компоненты программ на месте, – и это уже огромное количество бумаг.

– Илья, вы, наверное, все это уже не раз на себе испытали?

– Это очень интересно, ведь все рабочие программы дисциплин должны содержать ссылки на обязательную литературу последних двух лет издания. И вполне возможно, что учебников нет, потому что их нет по-русски, и у нас много таких дисциплин. Но мы не имеем права опубликовать программу без таких учебников. Значит, надо найти в интернете книжки, пусть они ничему в нашей программе не соответствуют, а подходят только по названию и году издания, и, значит, мы их пишем в раздел обязательной литературы. А это значит, что в библиотеке должно быть, скажем, 20 экземпляров такой книжки – отличный бизнес для издательства! А ведь наша библиотека отличается от других тем, что она формировалась по запросам преподавателей, и там нет ничего лишнего. Но сейчас нам приходится заводить такие специальные полки. Правда, по счастью, что-то можно иметь в электронном виде, но и за это надо платить.

Так работает эта квазикоррупционная составляющая бюрократии – прикормленные фирмы существуют благодаря тому, что учебники по правилам должны быть самые новые. Пусть у нас есть оксфордский учебник, но он не считается – на нем нет никаких грифов.

– Но это же абсурд – получается, что ни один, даже самый замечательный учебник не может использоваться больше двух лет?

– У нас есть замечательное исследовательское подразделение – Институт проблем правоприменения, которым мы очень гордимся. Он исследовал инспекционную проверочную деятельность с точки зрения ее эффективности. Оказалось, что этой опухолью пожирается около 1% ВВП. Если всех их распустить, ничего бы не изменилось, родители платили бы только престижным вузам, то есть тем, откуда выпускники поступают на хорошую работу. Но в этой проверочной деятельности занята масса людей. Я не экономист, но думаю, что наличием целого сословия проверяющих чиновников, в частности, определяется неэффективность нашей экономики.

– Николай Борисович, а почему все же Европейский университет такой эффективный, почему ваших студентов берут на хорошую работу?

– Мне даже неловко, потому что ответ слишком очевиден: у нас очень квалифицированные преподаватели, и все было с самого начало построено на совести. У нас не берут взяток, у нас нельзя поступить или сдать зачет за деньги, у нас полностью отсутствует блат. Внутри университета существует система разделения полномочий, и если один комитет решил взять или не взять кого-то на работу, дать или не дать денег на исследование, то это окончательное решение – а не то, что ректор потом все сделает по-своему.

У нас нормальное устройство и организация, и за 20 лет это дало прекрасные результаты. Мы занимаемся в основном социальными науками – экономикой, политологией, социологией, социальной антропологией, историей и историей искусств. Вначале наши преподаватели, как правило, видели в своих учениках свое продолжение, но потом оказалось, что многие наши выпускники не хотят заниматься наукой, а уходят куда-то в консалтинговый бизнес, в журналистику, в музеи. И сейчас мы как раз думаем, что нам надо переориентировать нашу программу и на тех молодых людей, которые приходят к нам, но потом хотят уйти в какие-то смежные области. И нам проще к этому адаптироваться, чем другим вузам: нам не надо для этого разворачивать огромную махину. Мы маленькие, мобильные, мы можем быстро придумать новую программу и начать по ней преподавать.

Ну, и потом, Илья прав – качество преподавания выявляется при поиске работы, а наши выпускники не испытывают сложности ни при поиске работы в России или за границей, ни при поступлении на всякие западные докторские программы.

– Когда Европейский университет начинался, там же были иностранные деньги, а ведь потом в связи с кампанией против "иностранных агентов" вам пришлось от них отказаться. Алла, университет сильно пострадал от этого?

– Да, с октября 2015 года решением попечительского совета наш вуз отказался от иностранного финансирования. Но благодаря тому, что у нас есть один из крупнейших в России фондов целевого капитала, где исключительно российские деньги, мы пережили это довольно безболезненно. К счастью, наши давние друзья и партнеры, российские бизнесмены, подхватили эстафету и стали оплачивать многие программы, которые раньше обеспечивались за счет иностранных денег.

– Илья, все-таки ваш университет называется Европейским – была ли при его основании ориентация на какие-то западные образцы?

– Я тогда был совсем молодой и знаю об этом только понаслышке. В 90-е годы "евро" – это было модное слово: казалось, что в Европе все по-другому. Это теперь мы знаем, что евроремонт – это, в общем, дешевка. Все же такое ощущение, что по структуре и устройству Европейский университет больше американский, чем европейский, но слово хорошее, мне нравится.

– Николай Борисович, а как бы вы ответили на этот вопрос?

– Я как один из отцов-основателей могу сказать, что это было очень по-разному на разных факультетах. Вот факультет политических наук и социологии создавали очень молодые люди, которые только что привезли в Россию свежеиспеченные западные степени – и конечно, они сделали его по образцу того образования, которое сами только что получили. А факультет истории, наоборот, создавался, чтобы возродить традиции российской исторической школы.

– Значит, у вас не было определенного западного образца, которому вы следовали?

– У нас были образцы в смысле управления университетом. В 1992 году мы ездили в Данию и Великобританию, чтобы посмотреть, как там управляются университеты, – мы же вообще ничего не знали. Все начинали с нуля, было страшно интересно.

– Возвращаясь к сегодняшнему тревожному моменту – вы же сейчас уже не можете принимать студентов?

– Значит, у вас не было определенного западного образца, которому вы следовали?

– У нас были образцы в смысле управления университетом. В 1992 году мы ездили в Данию и Великобританию, чтобы посмотреть, как там управляются университеты, – мы же вообще ничего не знали. Все начинали с нуля, было страшно интересно.

– Возвращаясь к сегодняшнему тревожному моменту – вы же сейчас уже не можете принимать студентов?