Редактора газеты "Вечерний Магадан" 28-летнего Андрея Гришина уволили из-за поста в Facebook, посвященного выступлению российского представителя МИД в ООН Владимира Сафронкова. Под репостом новости о том, что Кремль поддержал это выступление, Гришин посоветовал "в следующий раз Сафронкову пользоваться дворовыми приемами, а МИДу приобрести новую форму – спортивные костюмы и остроносые туфли". В этом апреле исполнился ровно год, как Андрей Гришин возглавил муниципальную газету.
– Почему вы так остро отреагировали в ФБ на это выступление Владимира Сафронкова?
– Это была моя личная оценка того, что произошло в ООН. Я написал это не как редактор газеты, а просто как человек, который посмотрел, как ведет себя наш представитель в ООН… Он вел себя, по моему мнению, по-хамски, грубил. Я прочитал в оригинале речь британца. В ней не было ничего оскорбительного в адрес господина Сафронкова, были претензии к России, но в рамках дипломатического дискурса. А так как я вырос на Марчикане (неблагополучный район Магадана. – Прим.), то фраза "в глаза смотри, глаза не отводи" у меня ассоциируется с действиями совершенно конкретных людей, представителей дворовой культуры, мягко говоря. Я полагаю, что человек, который представляет мою страну в ООН, таким своим поведением позорит Россию. Нельзя себя настолько недипломатично вести. Россия ведь – родина не только революции и плохого футбола, но и высочайших дипломатических традиций.
– А часто ли вы комментируете происходящее в стране в социальных сетях? Вы же редактор газеты, можете там свое мнение высказывать?
– В газете я далеко не все могу писать. Мы все понимаем, что есть цензура, она существует во всех официальных изданиях, которые дотируются из бюджета. Поэтому у себя на странице мы какие-то вещи говорить не можем. А на своей странице в ФБ я бы хотел выражать свое мнение и не под псевдонимом. Я журналист и только потом редактор. У меня есть своя точка зрения на волнующие меня вопросы.
Поэтому периодически я комментирую в ФБ то, что меня задевает по-настоящему. Конечно, можно на кухне возмущаться. Но пусть у меня немного подписчиков, как у среднего пользователя ФБ, однако, если кто-то прочитает мой пост и у него в голове что-то хоть изменится, и он перестанет смотреть телевизор или хотя бы начнет задумываться о том, что что-то не то и не так у нас происходит, – уже хорошо.
– Но большинство по-прежнему верит телевидению…
– Потому что сегодняшнее телевидение – это активный массированный пропагандистский канал, который, кстати, на огромные бюджетные деньги в основном существует. А редакторы этих каналов ходят на планерки в администрацию президента, где и выстраивается генеральная линия этой пропаганды. И да, эта пропаганда эффективна. Такова наша реальность.
– Думали ли вы, что надо быть осторожнее в ФБ, что ваши посты могут создать для вас такие проблемы?
– Да, и даже какое-то время я перестал комментировать происходящее в ФБ. Причем многие мои друзья, которые работают даже и не в СМИ, а в бизнесе, в бюджетной сфере, – они многим недовольны, но говорят, что боятся писать об этом даже в сетях, потому что боятся последствий. Даже многие люди во власти мне про это говорят: мол, не всё устраивает, но приходится молчать. Но дело в том, что я не мог вот так цензурировать себя даже в социальных сетях. И честно говоря, я не думал, что из-за ФБ будут такие проблемы. Ну, думал, что могут вызвать, проработать, я буду спорить, скажу, что не подписывал никаких контрактов, ограничивающих мою деятельность в социальных сетях. Такого жесткого поворота событий я не ожидал. Увольнения за пост о советнике второго класса! Я написал комментарий о деятельности человека, который живет не в России даже, а в Нью-Йорке. А получил асимметричный ответ. Грубил Сафронков, а уволили главреда магаданской газеты.
– Кто и как мониторит сейчас активность людей в социальных сетях, на ваш взгляд?
– Я думаю таких структур у нас несколько. В правительстве кто-то мониторит, в мэрии. Они хотят знать, что люди думают и говорят. Это даже и нормально. Но в моем случае, скорее всего, как я понял из объяснений, были какие-то силовики, некий звонок с требованием меня уволить – не из местных органов власти. Мониторинг силовой явно ведется.
– Как происходило увольнение? Вам написали в ФБ, что в мэрии вам объявили об этом "с сожалением".
– Да так и было. Представитель мэрии сообщил мне эту новость с сожалением. И мне самому казалось, и в мэрии так считали, что я свою работу как редактор в течение года, что я возглавляю газету, выполняю неплохо. Чего-то за год мы добились, изменили газету к лучшему. Прозвучало известие о моем увольнении действительно с сожалением: мол, ничего нельзя сделать, но вам надо написать заявление по собственному желанию.
– Кто конкретно сообщил вам эту новость?
– Обычный представитель управления информационной политики мэрии, который курирует СМИ.
– Оспаривать увольнение в суде не собираетесь?
– Нет, потому что таким образом, я полагаю, нанесу больший вред редакции, да и чиновникам мэрии, которые в данной ситуации не виноваты. Да и ни к чему такие судебные тяжбы не приведут. Ну, захотят – уволят по другой статье, придумают что-то.
– А почему власть все болезненнее реагирует на активность людей в соцсетях, на ваш взгляд?
– Потому что в соцсетях сидят люди, которые не смотрят телевизор, которые сами выбирают повестку – что слушать, что смотреть. И это молодые в основном люди, которые горячи в силу молодости, и при этом многие уже могут голосовать на выборах. И власть часто сама провоцирует их на несогласие. Все эти идиотские аресты блогеров. Вот человек ловил покемонов в храме, и его арестовывают. А у него – 200–300 тысяч подписчиков. Понятно, что все они начнут теперь интересоваться политикой и становиться несогласными с происходящим у нас. То же самое и с Навальным происходит. Чем больше его прессуют, тем больше у него появляется сторонников среди молодых.
– Пока вы руководили муниципальной газетой, насколько сильную цензуру вы чувствовали, как она осуществлялась: вам звонили, давали указания, жестко требовали, вычитывали номер?
– Каждый номер вычитывается. Не было прямых угроз, прямого давления и требований жестких, все в нашем случае решалось тактично. Но я понимал всегда, что есть темы, которые мы никогда и никак не сможем затронуть. Были материалы, которые задевали чьи-то могущественные интересы, и они снимались. А были темы, по которым можно было найти компромисс. И о каких-то проблемах мы все-таки могли рассказывать. Например, о том, что людей арестовывают и дают сроки за репосты в социальных сетях. Мы рассказывали о неправомерных действиях полиции, говорили о социальных проблемах, о бедности. В общем, нам довольно многое позволялось по нынешним временам. И что касается газеты… Я не считал себя муниципальным чиновником. Я редактор издания, которое финансируется за счет налоговых отчислений простых людей. А эти люди имеют право на информацию. И мы должны им эту информацию предоставлять. Другое дело, что учредители издания, к сожалению, считают, что они вправе диктовать повестку и жестко цензурировать материалы. Конечно, муниципальное издание должно освещать деятельность мэрии и губернатора, но не быть только их рупором.
– А как издание, которое финансируется из бюджета, может быть независимым?
– Чиновник – это просто управленец. Он не своими деньгами распоряжается. Но у нас почему-то чиновник, получивший власть, считает, что это его деньги он распределяет не из бюджета, а как бы из своего кармана. У них и язык такой: я выделил деньги, я дал распоряжение. Будто они из личных средств что-то финансируют. Так же и со СМИ. Мы что-то напишем о воровстве конкретных людей, звонить будут не мне даже, а губернатору или мэру: что вы там одурели, что ли, что ваша газета пишет! У всех представление такое, что если что-то написано в региональном или муниципальном издании – это мнение мэра или губернатора. Это совковое сознание, что СМИ должны быть подконтрольны.
– Тогда какие перспективы остаются сейчас у региональных СМИ?
– Если в регионах неадекватный руководитель, то никаких. В Екатеринбурге вот Ройзман – и там муниципальную прессу не давят. Ройзман не звонит редакторам и не говорит: что вы трогаете такого-то, он мой друг. А ему отвечают: но он обокрал детей, из детдома украл выделенные им на жилье деньги. А он в ответ: все равно не публикуйте материал! Там такого не может быть. А в других регионах еще и не такое бывает. В основном же... ну, можно, конечно, пытаться искать компромиссы, писать на какие-то социальные темы. Но обычно все равно рано или поздно приходится определяться. Вот ты идешь на компромиссы, прогибаешься, а потом доходишь до предела какого-то, говоришь: нет, ребята, увольняйте, а этого делать не будем. То есть в какой-то момент случается развилка: или ты идешь налево как журналист и засунь свою совесть в ж...., откровенно говоря, и не надо делать вид, что ты такой в целом несогласный, а здесь прогибаешься. Либо иди вправо и стой на своей позиции до конца, но будь готов к большим проблемам с работой и не только.
– И как тогда быть региональному журналисту? Что делать, если ты хочешь оставаться в профессии все же?
– Писать в ФБ. (Смеется.) Хотя и эту лавочку уже тоже прикрывают. Ну есть еще "Одноклассники". По-разному все. Некоторые люди, как я сказал, уходят от политических тем, говорят о социальных проблемах. И еще вот что важно. Вот в моей ситуации меня же не поддержало наше местное журналистское сообщество, кроме нескольких людей. Я без пафоса это говорю. Просто констатация. И это потому, что тех, кто поддержит, возьмут на карандаш. И все это понимают. Никакой солидарности поэтому нет. И в большинстве своем коллеги промолчали.
– А не жалеете сейчас, что написали тот пост?
– Конечно, я жалею о том, что пришлось проститься с ребятами, с которыми мы сработались и которые за год стали друзьями. Мы иногда не совпадали по мелочам, но по базовым принципам совпадали. Об этом жалею. Но не о потере статуса и зарплаты.
– С журналистикой на этом для вас покончено?
– Нет. Я буду заниматься журналистикой – честной и откровенной. И не буду зависеть ни от кого. Конечно, на работу в городские издания меня никуда не возьмут. Но буду придумывать что-то свое.
Нашему региону не хватает живого канала информации, независимого от финансирования из бюджета. Правда, это не очень безопасно в наших условиях, но все же реально.
– Ну и дальше Колымы все равно не сошлют?
– Ну да. И еще понимаете – журналиста ведь и должны ненавидеть. Его должны ненавидеть все. Чиновники, конечно. Но и народ даже. Люди по большому счету не хотят часто знать правдивую информацию, которая вырывает из уютного мира. Любого гонца с плохой вестью не любят. Журналиста должны ненавидеть поэтому. Но, ненавидя, не нужно мешать ему работать. Потому что, рассказывая правду, мы ведь меняем мир к лучшему. Даже если в одной голове мы что-то поменяем к лучшему, это ведь уже хорошо.
– Редакции, которая осталась сейчас без своего главного редактора, что вы пожелаете?
– Пожелал бы ребятам, чтобы уровень издания остался прежним, ориентированным на людей и их проблемы. И когда происходит откровенная несправедливость, все-таки не молчать об этом. А еще чтобы ремонт в редакции сделали. Сейчас там работают в чудовищных условиях.