Любовь Соболь: «Для моего мужа был вероятен летальный исход»

Юрист ФБК — об обстоятельствах нападения на Сергея Мохова и саботаже расследования со стороны МВД

Прошло шесть суток с момента нападения на социолога Сергея Мохова — мужа юриста Фонда борьбы с коррупцией Любови Соболь. Неизвестный мужчина подкараулил Мохова возле его дома и сделал ему инъекцию неизвестным препаратом в бедро.
За время, прошедшее с момента нападения, МВД не предприняло никаких действий для установления исполнителей и заказчиков нападения. Одной из версий мотива нападения ФБК называет расследование деятельности близкого к Кремлю бизнесмена Евгения Пригожина, которое вела Соболь. Открытая Россия предоставила Сергею Мохову адвоката Сергея Бадамшина. Любовь Соболь рассказала Роману Попкову о саботаже расследования преступления со стороны МВД.

— Что сейчас предпринимает полиция в рамках расследования нападения на вашего мужа?
— Идут уже шестые сутки с момента нападения. По нормам УПК дается 10 суток для принятия правоохранительными органами решения о возбуждении уголовного дела или отказе в возбуждении дела. И все идет к отказу — не предпринимается никаких действий для того, чтобы можно было установить обстоятельства произошедшего. Правоохранители не опрашивают свидетелей, они не опросили подробно моего мужа. Насколько я знаю, они не запросили записи видеокамер для того, чтобы увидеть полную картину произошедшего 23 ноября, а не в видеонарезке «Лайфа». Как я понимаю, материалы проверки вообще потеряны. В районном ОВД, где эти материалы должны были находиться, говорят, что они переданы для проверки в прокуратуру (потому что мы жаловались на бездействие ОВД), а в прокуратуре заявляют, что к ним эти материалы не поступали. Таким образом, где сейчас находятся материалы проверки — непонятно.
Розыск преступников не ведется. Нет ни одного лица, ответственного за проведения расследования. В ОВД показывают пальцем на участкового — якобы он занимается проверкой, и все вопросы должны адресоваться ему. А участковый говорит, что это слишком сложное для него дело, и это не в его компетенции, он вообще не занимался никогда нападениями и инъекциями.
— Какие версии о мотивах нападения вашего мужа вы рассматриваете, а какие вам кажутся несостоятельными уже сейчас?
— Версию бытового конфликта мы отвергаем, этого просто быть не может. У нас узкий круг общения — и у мужа, и у меня. У нас не было никаких конфликтов на работе с коллегами, не было конфликтов ни с друзьями, ни с родственниками, ни с соседями по лестничной клетке. При этом по характеру нападения видно, что оно было заказное, что исполнитель преступления, которого мы никогда не видели и не знаем, караулил моего мужа, за мужем была установлена слежка, они знали, во сколько он придет домой. Они знали, с какой стороны лучше подходить, чтобы не попасть под видеокамеры — они думали, что эти камеры работают. То есть это характер не бытового импульсивного нападения.
Версий у нас две — либо это связано с моей (как юриста Фонда борьбы с коррупцией) профессиональной деятельностью, либо это связано с профессиональной деятельностью моего мужа. Но со стопроцентной вероятностью называть какую-то одну версию мы не можем — не хватает данных для окончательного вывода. Угроз нам не поступало, во время нападения преступники не оставили какого-то сообщения. Возможно, сообщение не было оставлено, потому что для моего мужа был вероятен летальный исход.
Версии о профессиональной деятельности как причине нападения у нас остаются в качестве рабочих. Но правоохранительные органы не рассматривают ни одну из версий. Они у нас этими версиями не интересовались и даже в теории не знают, что мы предполагаем и думаем.

Не проводятся даже самые обычные, стандартные мероприятия — не опрашиваются очевидцы, оперативники не обошли подъезд, не опросили соседей. Это самый минимум для оперативников при такого рода расследованиях, но даже это не делается.
Конечно, какие-то факты я установить смогла, самостоятельно пытаясь провести расследование, но этих фактов совершенно не достаточно для розыска преступника. Необходимы объем информации может получить только полиция, либо его получают незаконными способами, а незаконными способами я пользоваться не могу. Я в этом случае сама попаду под следствие, и в отношении меня следствие будет вестись куда более энергично.
— Что сейчас говорят медики о состоянии вашего мужа? Удалось ли установить, что за вещество было использовано при нападении?
— Конкретный препарат пока так и не удалось установить. Одна из причина — это недостаточно высокий уровень медицины в России, в том числе и в Москве. Когда мужа привезли на скорой в больницу, первой версией был укол психотпропиком. Врачи брали анализы на определенные вещества. Полного обследования не было.
Мы в тот момент не знали, что в случае отравления нужно брать анализы ногтей, волос, крови и мочи. Но после нападения у мужа взяли только анализ мочи. На определенные вещества анализ дал отрицательный ответ. На этом врачи закончили свою работу.
Насколько я помню, с координатором Открытой России Владимиром Кара-Мурзой была такая же история. Пока он лежал в московских больницах, медики не могли установить отравляющие вещества, и приходилось анализы крови, мочи, волос и ногтей отправлять за границу.
Еще одна причина, по которой препарат установить не удалось — он, судя по всему, довольно быстро распался. Уже через час после нападения мужу стало легче, ночью его отпустили из больницы домой. Врачи считают, что Мохова отравили препаратом из группы миорелаксантов, но точно сказать не могут.
Миорелаксанты — это препараты, которые применяются при усыплении животных и теоретически они могли дать летальный исход. Эти препараты замедляют дыхание. Когда их применяют в медицинских целях (например, если человеку нужно расслабить мышцы), пациент надевает кислородную маску, чтобы не задохнуться.