Мещанский суд Москвы 8 июня признал художника Петра Павленского виновным по статье о вандализме и приговорил к штрафу в 500 тыс. руб. по делу о поджоге двери здания ФСБ на Лубянке. Журналист Олег Кашин о том, что акция «Угроза», в рамках которой Павленский поджег дверь, по–настоящему закончилась только сейчас.
Освобождение Петра Павленского в зале суда — это сбывшаяся мечта всех умеренных и умных сторонников власти, которые и во время суда над Pussy Riot, и раньше, еще когда судили нацболов, заклинали — не надо кровожадности, не надо тюрьмы, не надо мученического ореола, оштрафуйте да отпустите, и завтра же все их забудут.

Теперь Павленский на свободе, забудут ли его? Нет, наоборот, приговор Мещанского суда поставил точку только в акции «Угроза», и теперь начинается отсчет до следующей акции. Никто не знает, какой она будет, но ясно, что она должна быть не слабее горящей двери, зашитого рта или прибитой к брусчатке плоти. Как в знаменитой партитуре — «быстро, быстрее, еще быстрее, быстро, как только возможно, еще быстрее».
Эстетическая альтернатива
Пропаганда предпочитает относиться к Павленскому как к активисту-оппозиционеру, и здесь дело не в Павленском, а в политическом контексте. Власти удобнее, чтобы оппозиция в массовом сознании выглядела именно так — какие-то блаженные, забивающие гвозди в собственную мошонку, что-то крайне несерьезно и неприятно — «уж лучше Путин». Понятно, что это обман — на самом деле Павленский не имеет отношения к политической оппозиции, но здесь тоже не все так просто.

Точнее будет сказать, что это оппозиция не имеет никакого отношения к Павленскому. У оппозиции — парнасовские праймериз, бесконечные партсобрания «слушали-постановили», агитационные кубы, политическая скука, только иногда разбавляемая очередным разоблачительным фильмом НТВ. Павленского в этом пространстве нет, но это и хорошо — в нем бы он погиб быстрее, чем в любой тюрьме. Никто не дождется комментария от Павленского по актуальным общественно-политическим вопросам или призыва как-то голосовать — он остается в искусстве, даже когда его судят или когда он свою очередную международную премию дарит «приморским партизанам». Неразмываемый статус художника — он явно дорожит им и держится за него, и правильно делает.
Политик в России — это ничего хорошего, это, если говорить об оппозиции, «мы были на Болотной и придем еще» (пообещать и не прийти). В российской оппозиции нет места эстетической альтернативе тому, что есть сейчас, а революция — это прежде всего эстетическая альтернатива, первична именно она, революция всегда будет следовать за ней, потому что революция — только производная от нее.

Петр Павленский вслед за «Войной» и за Pussy Riot — один из тех немногих (и главный сегодня), кто создает именно эстетическую альтернативу, создает сознательно, последовательно и талантливо. Как выглядит представление российской власти о прекрасном — это мы знаем, вилончелист Ролдугин в белой бейсболке играет на развалинах Пальмиры. Как выглядит альтернатива Ролдугину, показал Павленский. Горящая дверь и человек с канистрой перед ней — и с этим спорить можно только на языке искусства. У власти же для такого спора есть только язык судов, одинаково отвратительный и при реальном тюремном сроке в приговоре, и при гуманном штрафе, как сейчас. Когда власть переигрывает своих оппонентов (а у нас такое бывает часто), логично сказать об этом — «Красиво», но у кого повернется язык сказать, что развязка процесса над Павленским — это красиво? Нет, красива как раз горящая дверь, а российский суд останется российским судом.
Соавторы Павленского

Соавторами Павленского часто называют и полицию, и суды, и власть вообще — да, несомненно, акция «Угроза» закончилась только сейчас, и суд по ее поводу был такой же неотъемлемой ее частью, как и горящая дверь. Не менее важный его соавтор или материал, из которого создаются его произведения — страх; чем больше в обществе страха, тем больше возможностей для такого художника, как Павленский. Та дверь потому и горела так красиво, что за ней — самое зловещее из российских федеральных ведомств (понятно, что дверь какого-нибудь детского сада в этой роли выглядела бы совсем иначе). Художник вступал во взаимодействие со страхом и побеждал его.
Теперь его соавтор — свобода. Неправильно говорить, что после решения суда Павленский оказался на свободе, он всегда был на ней, даже за решеткой; вот уж кем его никогда нельзя было назвать — так это несвободным человеком. Но если мы говорим о свободе не как о свойстве художника Павленского, а как о том, что специальным решением предоставил ему российский суд — это тоже становится важной частью его творчества. Не каждому дано выстроить свое поведение в российском суде так, чтобы в результате получить из его совсем не щедрых рук то, что этот суд любит давать меньше всего — свободу.