Судмедэксперт Владимир Щербаков рассказал журналисту Аркадию Бабченко о том, как в России идентифицируют неизвестных солдат
Военный репортер, основатель проекта «Журналистика без посредников» Аркадий Бабченко поговорил с бывшим главой 124-й Ростовской военной судебно-медицинской лаборатории Владимиром Щербаковым, который руководил идентификацией всех неизвестных солдат Первой и Второй чеченской войн.
Помещение частной судебно-медицинской лаборатории ООО «124 Lab» – предбанник с секретаршей и такой же крохотный кабинет. В нем анатомический манекен, простая мебель, шкаф, компьютер, чайник – все друг на друге – и длинный ряд дипломов, грамот и благодарностей на стене.
Создал ООО «124 Lab» легендарный Владимир Щербаков – бывший руководитель бывшей 124-й Ростовской военной судебно-медицинской лаборатории, через которую прошли останки всех неизвестных солдат Первой и Второй чеченской кампании.
Сгоревших в танках, подорванных на фугасах, обглоданных собаками в Грозном, свезенных в пластиковых мешках с блок-постов.
Почти все они были опознаны – Щербаков создал с нуля уникальную систему идентификации погибших, структурировал весь накопленный лабораторией опыт, построил концепцию единой информационной базы данных военнослужащих.
Затем он был уволен, а его лабораторию расформировали.
Сейчас он снимает у Центральной городской больницы Ростова-на-Дону две комнатушки. На задворках снимает. В бараке пищевого блока.
Другого места ему не нашлось. Занимается Щербаков тем же, чем и раньше. Только теперь – на частной основе. Государству его работа и его знания не нужны.
- Владимир Владимирович, насколько я помню, вы служили на флоте. Как вы попали в судебную медицину?
- Я офицер медицинской службы. Окончил Военно-медицинскую академию, где занимался патологической анатомией. Затем два года служил на Тихоокеанском флоте на миноносцах. А когда открылась вакансия эксперта-криминалиста, ушел из плавсостава. В 1992 году перевелся в Ростов. Начальником 124-й лаборатории стал в 1995-м, уже во время войны. Так и началась моя карьера. На сегодняшний день мой стаж экспертной деятельности составляет 33 года.
- То есть вы уже были опытным экспертом. А лаборатория вошла в войну подготовленной?
- Нет. Все разрабатывалось на коленке. Была поставлена задача идентифицировать, и делай, что хочешь. Просто был всплеск сверхответсвенности. У нас же тут толпы матерей пропавших солдат были. Хочешь не хочешь, приходилось делать. Потом, политическая составляющая -- это же все вызывало негатив в массовом сознании. Надо было его гасить. Но можно гасить тупо - взять и зарыть, а можно по-человечески решить эту задачу, отдать матерям их мальчиков.
- Сколько через вашу лабораторию прошло погибших?
- За обе кампании – около четырех тысяч. По первой войне – по состоянию на 2003 год, когда меня уволили, – мы идентифицировали 94% погибших. По второй – 99%. Мы работали. Разрабатывали новые методы идентификации, среди них дерматоглифика признаков кровного родства по строению гребешковой кожи (установление родства по сходству отпечатков пальцев. – РП). На основе этого метода создана компьютерная программа. Идентификация по особенностям строения реберного каркаса на основе сравнения прижизненных флюорограмм и посмертных рентгеновских снимков – тоже наше ноу-хау. Это работа Андрея Ковалева была, на ее основе получилась докторская, а Андрей Ковалев возглавляет сейчас Российский центр судебно-медицинской экспертизы (РЦСМЭ). Мы усовершенствовали сравнение совмещения прижизненных фотографий и черепов. В совокупности – получили такой высокий результат.
- Как все это выглядело? Вот привозят вам две обгоревшие ноги в кирзовых сапогах…
- Привозят тело. Оно исследуется – какую идентификационно-значимую информацию оно на себе несет. Начиная с ориентирующих признаков – одежда, шеврон, имеются ли на шевроне самодельные надписи, маркировка одежды, номер военного билета… По ним можно выйти на конкретного человека. Хотя и не факт: одеждой могли поменяться. Личные вещи тоже важны. Письма. Это и почерковый материал, и установочный, потому что адреса там указывались. Это все педантично учитывалось, фотографировалось, снималось на видео. После снятия одежды переходили к исследованию тела.
Тела классифицировали по трем категориям: пригодные, условно-пригодные и непригодные для опознания. Акцент делали на условно-пригодных и на непригодных. Пригодных и так опознают.
Фактор времени тоже имеет огромное значение для опознания. Фиксировали все признаки внешности, в обязательном порядке – фото- и видеосъемка в пяти ракурсах, детально. Особые приметы – татуировки, рубчики, родинки…
- А информационную базу откуда брали? Ну, есть у парня татуировка – и что дальше?
- Из уст субъектов опознания. Это родители, сослуживцы. А текстуальные данные – ну, например, антропометрию, данные медицинских обследований – присылали военкоматы. Антемортальная – то есть прижизненная – база данных заполнялась с использованием вот таких источников информации. Самыми ценными субъектами опознания являлись, как вы думаете, кто?
- Сослуживцы?
- Старшие сестры. Как субъекты опознания они даже ценнее, чем мамы. Мама с четырнадцати лет уже не так знает своего сына, как старшая сестра своего брата.
Да и память у матерей не такая цепкая.
- У меня мама перед отправкой в Чечню фаланги пальцев на ногах линейкой мерила.
- Правильно делала. Пальцы на ногах сохраняются чаще, чем на руках.
- Я помню, вы бились, чтобы создать в Минобороны общую антемортальную базу данных военнослужащих именно для опознания. Удалось?
- Не удалось. Тогда не было законодательной базы. Даже написанный проект закона об идентификации и регистрации – ну, он дошел до первого чтения. После завернули. Зачем нам своих погибших солдат идентифицировать, правда? Ограничились законом о дактилоскопической регистрации, с подтекстом: потом напишем еще закон о геномной регистрации, и в этом правовом поле будем действовать. Вот до сих пор и действуют. О геномной регистрации закон в итоге приняли. Но он, во-первых, затрагивает только осужденных за тяжкие преступления, а во-вторых – все равно мертвый. В военкоматах проводится только дактилоскопия пальцев рук.
- Вы сказали, что пальцы ног сохраняются лучше...
- …особенно если человек гибнет в горящей бронетехнике. Ноги, обутые в кирзовые сапоги, не так сильно сгорают, сохраняют папиллярный узор. И можно, не прибегая к дорогим методам, только на основании этой дактилоскопической информации идентифицировать человека.
Но тут важнее другой аспект – правозащитный. По закону дактилоскопическая информация пальцев рук должна храниться до достижения человеком восьмидесятилетнего возраста. Законопослушный мужской контингент проходит через этот фильтр снятия отпечатков, служит два года и после этого остается в базе данных на всю жизнь. То есть, во-первых, государство всех граждан мужского пола автоматом записывает в потенциальные правонарушители. Это ненормально. В Штатах, например, данные хранятся ровно столько, сколько человек служит – после увольнения он вправе затребовать свой профайл и уничтожить его. Это нормальный порядок взаимоотношения государства со своим гражданином.
Но, во-вторых, что еще важнее, тем более, в нашей стране… Да, он законопослушный, он не совершает преступлений и до восьмидесяти лет не совершит, – но его в мгновение ока могут подставить. Тут надо просто уточнить: вся эта база данных хранится где? В нашем самом законопослушном ведомстве – МВД. Сейчас дня не проходит без новостей о преступлениях сотрудников полиции.
Пальчики подсунуть, чтобы посадить любого другого вместо себя? Да легко! Между тем пальцы ног, подошвы, их папиллярные узоры несут ту же самую идентификационно значимую информацию. Но на босые пятки убийство не повесишь.
Тут уж человек может быть спокоен. Но этого не делается. Берутся по-прежнему отпечатки пальцев. Которые, к тому же, часто обгорают.
- Почему?
- Знаете, в армии есть такой ответ: «Потому что, в общем, вот». Вот, потому что, в общем, вот.
- А зубы? Стоматологическая база данных есть?
- Прижизненной нет. Прижизненная не создается. Сейчас солдаты проходят только дактилоскопию пальцев рук. Больше ничего.
- Скажите, с вашей точки зрения, как эта система должна выглядеть в идеале?
- Вот смотрите. Антемортальная информация должна иметь три уровня. Первый – признаки внешности, особые приметы, антропометрические и дентальные данные, то есть зубы. Второй – полная дактилоскопическая информация: пальцы рук, ног, ладони, подошвы. Третий уровень – материальные носители ДНК человека, то есть кровь.
Первый уровень применим к погибшим, пригодным для визуального опознания. Если погибший проходит по этому уровню, идентификация занимает считанные минуты. Чечня показала: первая война – для визуального опознания были пригодны 60% неопознанных погибших, вторая война – 80%. В первой больше горели в бронетехнике. То есть на одном только этом первом уровне мы за минуты можем идентифицировать 80% погибших. Этого не делается.
Второй уровень. Сейчас покажу… Вот фотография. Рука и часть грудной клетки. Это летчик погибший. Кроме руки – ничего. Но сохранилась гребешковая кожа пальцев рук (отпечатки пальцев – РП). Можно установить личность по дактилоскопической информации. Опять же, Чечня показала: по первой – сохранность пальцев рук у 27%, по второй – 57%. Также можно опознать за минуты.
И третий уровень – это костные останки, обугленные тела, тела в состоянии глубокой гнилостной трансформации. Первая Чечня – 11%, вторая – 4%. То есть нуждаемость в третьем уровне по второй Чечне - всего 4%. Объясняется это тем, что во второй Чечне была иная структура боевой травмы: по-другому стали воевать, технику уже так бездумно не жгли – одно пулевое ранение, остальное сохранно. Скажите: зачем использовать дорогостоящую молекулярную генетику, если идентификация вполне осуществима дешевыми методами – просто необходима антемортальная база данных? Из этого сейчас делается только частично второй уровень. Только пальцы рук. Все.
- Эта трехуровневая концепция разработана в вашей лаборатории?
- Да. Я ее сам разработал. Она детальная, здесь все прописано. Можно брать и работать.
- И почему ее не приняли?
- Министерство обороны сочло это нецелесообразным. Объяснение все то же – потому что, в общем, вот.