1 сентября судья Молодечненского районного суда Игорь Гаранович огласил решение: «Отобрать у Садовской Олеси Петровны дочь Екатерину, 2007 года рождения, и передать ребенка на попечение органа опеки и попечительства Молодечненского районного исполнительного комитета». Государство отобрало Катю без лишения Олеси родительских прав. Если бы Олеся Садовская знала, к чему, в конце концов, приведет звонок в милицию в новогоднюю ночь, она бы ни за что туда не позвонила. Даже если бы речь шла не об украденном телефоне, а об убийстве.
Этот кошмар начался в ночь на 1 января 2012 года. Жительница Молодечно Олеся Садовская вместе с двоюродной сестрой и друзьями отмечала Новый год в клубе. Когда компания собралась идти домой, оказалось, что из сумки Олеси пропал мобильный телефон. Женщина попросила охранника клуба вызвать милицию.
Наряд приехал, но даже протокол составлять не стал: праздник ведь, ничего катастрофического не произошло, жертв нет. Олесе посоветовали пойти пить шампанское и радоваться, а после праздников, в рабочий день, прийти в отделение и написать заявление о краже. Олеся настаивала. Милиционеры отказывались. Тогда девушка пригрозила, что напишет жалобу в прокуратуру. Тут-то все и началось…
Сначала милиционеры избивали ее прямо в клубе, на глазах у сестры и других свидетелей, которых потом, правда, никто не пытался искать в ответ на многочисленные обращения Олеси в Следственный комитет и прокуратуру. Потом наряд увез ее в Молодечненское РУВД, и там ей устроили самую запоминающуюся новогоднюю ночь. Сначала посадили в холле дежурной части и сказали: сидеть, ждать. Олеся сидела. Сидела долго, ночь заканчивалась. Когда она решила встать и уйти, ее затолкали в «стакан», а когда стала возмущаться — выволокли из «стакана», связали «ласточкой» (это когда руки и ноги связывают вместе за спиной) и бросили на пол, прямо напротив окошка дежурного. На записи, попавшей в интернет, видно: мимо лежащей на полу женщины спокойно ходят сотрудники милиции, не обращая на нее никакого внимания. Мало того, вокруг еще бродит дядька с веником и подметает пол. «Уж лучше бы били, — сказала потом Олеся. — А так — лежишь, ноги-руки связаны, кто-то перед носом метелкой машет, милиционеры мимо ходят и смеются. Унизительно до ужаса».
Утром ее отпустили, все-таки составив протокол. Но не о краже телефона, а о хулиганстве и неповиновении милиции. Избитая Олеся в рваной одежде едва доплелась до дома, но все-таки решила добиваться справедливости. Написала заявление в прокуратуру с требованием привлечь к уголовной ответственности тех, кто ее избивал. В прокуратуре сказали, что обращаться нужно в Следственный комитет. Олеся обратилась. Заявление приняли, Олесю отправили на судмедэкспертизу, которая зафиксировала побои. Милиционеры, дежурившие в ту ночь, были вызваны в СК и, естественно, все отрицали. А записи с видеокамер следователь не счел нужным изымать — просто поверил на слово людям в погонах и написал отказ в возбуждении уголовного дела.
Олеся обратилась в управление собственной безопасности МВД. Оттуда ответили: нарушения должностной инструкции в действиях сотрудников Молодечненского РУВД имеются, но состава преступления нет.
Олеся пыталась наказать виновных целый год. 13 заявлений в разные инстанции, несколько отмен постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, новые проверки. И опять по кругу. Но никто не захотел и пальцем пошевелить, чтоб хотя бы посмотреть записи с видеокамер в Молодечненском РУВД. А в 2013 году эти записи каким-то образом попали в интернет. И тогда прокуратура Минской области назначила новую проверку.
Было установлено, что ее избивали сотрудники департамента «Охрана». Шла очередная проверка. И 9 января прошлого года в районном управлении Следственного комитета Садовская случайно столкнулась в коридоре с начальником того самого департамента «Охрана» Иваном Косиком. Иван Косик подошел и сказал: ну что ты все ходишь по инстанциям, прекращай эти хождения, а то скоро тебе «ласточка» невинным развлечением покажется. И Олеся не сдержалась, огрела хама сумкой.
На следующий день она, как всегда, уехала утром на работу, оставив дочку с соседкой. Вернулась и увидела плачущую соседку, которая сказала, что Катюшу забрала милиция. Олеся помчалась в ненавистное РУВД и выяснила, что уже через три часа после ее «диалога» с Иваном Косиком против нее было возбуждено уголовное дело. И тут же следствие вынесло постановление: дочку забрать в приют. А Олесю — задержать на трое суток в качестве подозреваемой.
Задержание, как позже стало ясно, нужно было только для того, чтобы ее дочка Катя по закону оказалась ребенком, оставшимся без попечения родителей. На это трех суток хватило с лихвой. Месть изощренная и потому особенно мерзкая. Про Олесю все эти органы, которые по недоразумению называют правоохранительными, уже давно все знали. Ребенок рожден вне брака, мать самой Олеси давно умерла от инсульта, а у отца такой букет хронических заболеваний, при которых даже заявление об опеке государством не рассматривается. Нет у Олеси родственников, которые позаботятся о ребенке.
Вышедшей из СИЗО Олесе вручили новое постановление: о назначении стационарной психолого-психиатрической экспертизы. Она сначала подумала, что это чья-то дурацкая шутка. Но молодечненская следовательша предупредила: не пойдешь в «дурку» — просто сядешь. Ее отвезли в Минск, в психиатрическую больницу, где продержали 13 дней для проведения той самой экспертизы. Вспоминаю многочисленные дела по статье «хулиганство»: чтобы хулиганов направляли на стационарную экспертизу… Не бывало прежде такого в белорусском уголовном процессе. Очевидно, «органы» тоже вовремя сообразили и, пока Олеся Садовская находилась в психиатрической больнице, статью обвинения переквалифицировали с «хулиганства» на «насилие в отношении сотрудника внутренних дел из мести за выполнение служебной деятельности». А это уже иная тяжесть обвинения, и экспертиза здесь не кажется процессуально неуместной.
Пока Олесю держали в психбольнице, к ее отцу приехали следователи и сообщили, что он назначается законным представителем дочери, поскольку она не может руководить своими действиями. То есть ее объявили недееспособной еще до получения результатов экспертизы. Это позволяло, во-первых, приостановить все проверки в отношении сотрудников РУВД, во-вторых — проводить суды без присутствия Олеси. Молодую женщину просто лишили всех конституционных прав. Но она об этом узнала, только выйдя из «дурки» с диагнозом «органическое аффективное расстройство».
Судебные заседания продолжались четыре месяца. Психиатры, вызванные в суд, говорили о том, что Олеся Садовская вменяема, дееспособна, осознает свои действия. Главврач Молодечненского психоневрологического диспансера Александр Божко утверждал, что во время разговора с милиционером Косиком она просто находилась в эмоционально возбужденном состоянии и в принудительном лечении не нуждается. Но суд постановил провести повторную экспертизу — в той же больнице, в том же отделении.
Правда, еще до начала того судебного заседания Олеся успела съездить в Москву. Она обратилась в Независимую психиатрическую ассоциацию России. После обследования специалисты ассоциации Юрий Савенко и Любовь Виноградова сделали заключение:
«При клиническом исследовании не выявлено ничего, кроме некоторой демонстративности, неустойчивого настроения и недостаточно критической оценки ситуации, в принудительном лечении не нуждается, осознает значение своих действий… Совершенно необоснованным является также вывод экспертов о том, что Садовская О.П. и в настоящее время «не может сознавать значение своих действий и руководить ими, не может защищать свои права и законные интересы в уголовном процессе», что грубо нарушает право Садовской О.П. на защиту в суде… Суд мог бы усомниться и в рекомендации экспертов о необходимости «применения к Садовской О.П. принудительных мер безопасности и лечения… с помещением в психиатрическую больницу с обычным наблюдением», поскольку такие меры применяются в тех случаях, когда человек представляет опасность для себя или других лиц или может принести иной существенный вред. Садовская О.П. такой опасности не представляет».
А еще российские эксперты написали, что «органическое аффективное расстройство» — это слишком общее понятие, которое не может быть принято никакими официальными инстанциями без специальной классификации: в частности, имеет оно психотическое или непсихотическое происхождение. В заключении говорится, что белорусские коллеги явно умышленно не сделали уточнения «непсихотическое», поскольку такой диагноз полностью противоречил их окончательным выводам.
На заключение независимой экспертизы Молодечненский суд внимания не обратил и 23 июля прошлого года вынес решение о принудительном полугодовом лечении Олеси Садовской.
Олеся вышла из психиатрической больницы, где она провела не шесть месяцев, а четыре. Хотя и за этот срок она узнала, что такое фиксация в кровати, принудительное кормление, насильственное введение психотропных препаратов. Но Олеся выдержала.
Ее дочь Катя все это время по решению органов опеки находилась сначала в приюте, потом в приемной семье Татьяны Амангельдиевой, живущей в деревне под Молодечно. Просто прийти и забрать девочку Олеся не могла — нужно было дождаться решения органов опеки. Но чиновники все тянули, а в августе Олеся узнала (причем случайно), что на 1 сентября назначено заседание суда по иску отдела образования, спорта и туризма Молодечненского райисполкома «Об отобрании ребенка».
1 сентября восьмилетней Кате Садовской не разрешили после уроков вернуться домой, к маме. Суд провели быстро. Все тот же главный молодечненский психиатр Александр Божко, который год назад на суде утверждал, что Олеся вовсе не нуждается в принудительном лечении, на этот раз изменил показания и поддержал истца — райисполком. У Кати еще уроки не закончились, когда она окончательно стала «ребенком, оставшимся без попечения родителей».
Сейчас Катя видит маму через день, когда та навещает ее в приемной семье. Катя, как все дети, прошедшие через ад государственной опеки, уже очень взрослая. Поэтому она не умоляет маму забрать ее. Катя просто говорит маме, что она должна беречь себя. Это очень взрослое пожелание. Потому что для снятия диагноза и возможности обжаловать решение суда Олеся должна пройти очередную — теперь уже добровольно — психиатрическую экспертизу.