Член Совета Федерации Константин Добрынин известен необычным для российских законодателей поведением: он неоднократно публично критиковал планы ужесточения российских законов, в частности, запрет Роскомнадзора указывать в прессе причины самоубийств неизлечимо больных людей и закон о так называемом "праве на забвение" в интернете. В конце июня Добрынин также заявил о возможности признания в России однополых браков и необходимости снижения уровня общественной агрессии по отношению к сексуальным меньшинствам. В скором времени Добрынин, заместитель главы комитета СФ по конституционному законодательству, покинет верхнюю палату парламента. Почему?

Это решение, по его словам, связано с "планами вернуться к юриспруденции", которой он занимается всю жизнь. При этом Добрынин не намерен прекращать общественно-политическую деятельность, обещая сохранить сотрудничество с Советом Федерации в другом качестве. В эксклюзивном интервью Радио Свобода Добрынин рассказал об истинных причинах своего ухода из Совета Федерации, вспомнил законы, за которые вопреки парламентской дисциплине не стал голосовать, и объяснил, почему за них голосовали его коллеги.

– Константин, ваш роман с Советом Федерации заканчивается?

– Да, можно и так сказать. Осталось полтора месяца.

– А кто этот роман заканчивает? Вы говорили, что уходите по собственному желанию. А губернатор Архангельской области, которую вы представляете в СФ, говорит, что это он вас в список кандидатов в сенаторы не включил. Кто с кем расстается?

– Правда всегда где-то посередине. Однако в данном случае она все-таки на моей стороне. Это моё желание поменять место работы. Губернатору просто не было смысла включать меня в список. Интриги здесь нет.

– Ваше нестандартное поведение в роли сенатора (хотя в нормальной системе координат такое поведение считалось бы абсолютно адекватным) каким-то образом сыграло свою роль? Вы же многих коллег наверняка раздражали.

– Могу сказать, что меня в последние несколько лет очень сильно раздражает. Меня раздражает, что норма считается нестандартным поведением. Это очень глупо. Я просто говорю те слова, в которые я верю, в которых я уверен с человеческой и юридической точек зрения. Раздражали мои заявления кого-то? Раздражали. Моя картина мира могла не совпадать с картиной моих коллег. Однако я должен отметить, что практически ни разу не замечал попыток на мое мнение повлиять. У меня с коллегами был дискомфорт, но этот дискомфорт был дискуссионным, когда я мог просто обосновать свою точку зрения и остаться при ней.

– С губернатором Орловым вы в каких отношениях?

– В добрых отношениях. Он никогда не пытался влиять на мою точку зрения. И никогда не пытался меня пожурить за что-то.

– Но вместе с тем он прокомментировал ваш уход таким образом: "Совет Федерации – это политический орган, где должны работать профессионалы, которые, с одной стороны, готовы представлять интересы региона, с другой – быть людьми знающими и опытными именно в политической сфере". Дальше он добавил, что новые кандидатуры "имеют очень понятную политическую историю". Значит, вы имеете какую-то не очень понятную политическую историю?

– Согласитесь, не меня надо спрашивать о том, что именно он имел в виду. Насколько я знаю, там был несколько иной контекст беседы, и губернатор говорил о людях, которых он предлагает в Совет Федерации.

– А предлагает он мэра Архангельска Виктора Павленко, депутата Госдумы от "Единой России" Елену Вторыгину и бывшего вице-губернатора по региональной политике Сергея Ковалева. Что это за люди? Они, в отличие от вас, найдут общий язык с Виталием Милоновым?

– Милонов – это все-таки крайность.

– С условным Милоновым, Константин.

– Нет-нет, давайте о конкретном сначала. Я не думаю, что с Милоновым кто-то из коллег будет желать найти общий язык.

– Хорошо, тогда с Мединским. Найдут эти люди, которых предлагает губернатор, общий язык с министром культуры, с которым у вас тоже были, мягко говоря, разногласия?

– А вот это уже вопросы оценочные. Моя оценка заявлений Мединского строится на жизненном опыте, на моих знаниях. Почему я должен предполагать, как другие люди будут оценивать Мединского? Кому-то и книжки Мединского нравятся, которые книжками и литературой не являются. Но это дело вкуса.

– Константин, меня, разумеется, интересует мировоззрение новых людей, которые приходят в парламент, которые занимают ваше место. Нам же с ними жить.

– Я этих людей хорошо знаю. Они профессиональные в своих сферах. Они консервативные. Но у нас и страна консервативная. Будет иная тональность, будут иные оценки и иные точки зрения. Были такие, станут другие.

– Вы разговаривали с Валентиной Матвиенко о вашем уходе? Неужели она не предприняла никаких попыток вас удержать? Неужели Совфеду уже не нужно и вида делать, что там работают вменяемые люди, что в верхней палате есть чуть больше мнений, чем одно?

– У меня очень уважительное отношение к Валентине Матвиенко. Я благодарен ей за ту науку, которую получил в Совете Федерации. Я обсуждал с ней свое дальнейшее будущее. Пока не хочу раскрывать какие-то детали нашего разговора. Могу только сказать, что Матвиенко поняла мое решение и приняла его. Более того, поддержала меня.

– Вы в Совфеде с 2012 года. Расскажите, что вы успели сделать в должности сенатора и что планировали сделать, но не сделали?

– Было бы, конечно, самонадеянным бить себя в грудь и гордиться тем, что я сделал…

– Теперь-то уж можно.

– Я с Федеральной палатой адвокатов взаимодействовал в рабочем режиме три года. Мы вносили изменения в уголовно-процессуальное законодательство на предмет устранения многочисленных абсурдов, пробелов, странных правовых упущений, которые реально портили людям жизнь, влияли на их судьбы. Около десяти таких поправок мы внесли. Некоторые из них уже стали законами, некоторые сейчас находятся на рассмотрении в Госдуме, и я уверен, что через некоторое время и они станут законами. Эта работа рутинная, она, может быть, не видна всем людям, да и не должна быть видна, потому что никто не собирается изучать уголовно-процессуальный кодекс до того момента, пока это кого-то близко не коснется. Могу точно сказать, что с нашими поправками людям отстаивать свои права будет легче. Есть другая сфера деятельности, которая меня касалась, это защита людей с ограниченными возможностями. Около двух лет

с коллегами разрабатывали закон о реформе опеки и попечительства. Закон будет внесен до моего ухода, в начале сентября. Это очень хороший закон, который делает интернаты более открытыми, защищает права людей, которые в интернатах находятся и которые зачастую лишены возможности правильно реализовывать свои права.

– Как вы реагировали последние годы на те законы, которые к вам поднимались из нижней палаты? "Закон Димы Яковлева", закон о "гей-пропаганде" и многие другие – вы голосовали за них?

– По поводу "закона Димы Яковлева" я публично выражал свое неприятие. Я за этот закон не голосовал. Я считаю, что этот закон излишний.

– Были какие-то последствия для вас в связи с этим?

– Не было последствий. Я свою точку зрения в беседах с коллегами смог обосновать. "Антигейский закон" я тоже не поддержал. И не голосовал за него. Потому что это не имеет никакого отношения к законодательству. С точки зрения права это вообще забавная вещь, потому что гей-пропаганда просто невозможна. Пропагандировать можно систему взглядов среди множества адресатов. И на этом можно поставить точку. "Закон о гей-пропаганде" является просто бессмысленным. Я не голосовал за закон о митингах. Я не голосовал за интернет-ограничения. Потому что если я за что-то не голосую, то у меня есть на этот счет четкая позиция. Если я могу эту позицию обосновать для себя, то я и не голосую. Это нормально.

– Полагаю, что ваши коллеги в Совете Федерации, которые голосовали за "закон Димы Яковлева", тоже на самом-то деле позицию на этот счет имеют, и она скорее всего не людоедская, просто люди боялись голосовать не так, как надо.

– Это вопрос очень философский: во что каждый из нас верит? Мне сложно за них отвечать. У каждого есть свое внутреннее обоснование, отношение. Я не знаю.

– Бывало так, чтобы после вот этих сомнительных голосований к вам коллеги в кулуарах подходили и жали руку: мол, спасибо, сенатор, ты настоящий человек!

– Да, по некоторым спорным вещам коллеги меня кулуарно поддерживали. В курилке мы обсуждали многое: кто как голосовал, зачем, почему, кто как собирается голосовать.

– В курилке ваши коллеги говорили одно, а потом шли в зал и нажимали на кнопки совершенно иначе?

– Не совсем так. Они просто крепко жмут мне руку и говорят, что уважают мою точку зрения.

– Давайте вспомним вашу политическую историю и поводы для нервозности, которые вы подкидывали своим оппонентам и коллегам. Во-первых, вы призывали депутатов Госдумы, которые пиарятся на громких и безумных законах, сдать мандаты. Вы имели в виду Дегтярева, Нилова, Соловьеву и Федорову, которые публично сравнивали Госдуму с театром. Дегтярев вас потом на дуэль не вызывал?

– Он меня на дуэль не вызывал. Но меня однажды пригласили выступать в какую-то программу, и туда неожиданно пришел Дегтярев. Мы с ним достаточно мило поспорили. Дегтярев занимается сознательным троллингом. Естественно, он не верит в те вещи, которые транслирует. Да, это цинично, но это его выбор. Его пусть судит история. Но все и так понятно.

– Во-вторых, вы резко отреагировали на министра культуры Мединского, который позволил себе почти хамский выпад в адрес главы Госархива. Вы Мединского осадили, сказав, что архив – это не кладовка, а доктор исторических наук Мироненко – не кладовщик. Знаете, слишком уж этот конфликт тянет на основную причину вашего ухода из Совета Федерации. Вчера вы осадили министра, сегодня вы покидаете парламент…

– Это не так. Очень сложно заподозрить меня в каком-то сговоре с Мединским: мол, Мединский решил именно сейчас сказать такую абсурдную вещь, а Добрынин именно сейчас решил его критиковать. Нет. Просто он это сказал. И это невозможно было пропустить.

– Еще как возможно.

– Мне – нет. Я очень хорошо отношусь к Сергею Мироненко. Это выдающийся ученый. Человек с интересными взглядами. С академическими знаниями. Его слушать полезно. И пытаться учить историка тому, что и как ему комментировать… это бред какой-то. Мне кажется, я достаточно корректно свое несогласие с позицией уважаемого министра высказал.

– В-третьих, вы просили главу Следственного комитета Александра Бастрыкина проверить Виталия Милонова на вменяемость. А еще как будто ему назло публично рассуждали о возможности гей-браков в России. Милонов сейчас наверняка радостно потирает руки.

– Милонов – это несчастный человек. Это парень с очень непростой судьбой. Он был помощником Старовойтовой. В свое время он даже организовывал движение, которое называлось "Анти-анти-НАТО".

– Он вообще был вполне себе либертарианцем…

– Да. И вот эта его дичайшая и вынужденная трансформация – это тупиковый путь. Этот тупик всем виден. Можно только Милонова пожалеть в определенном смысле. И он для Петербурга и страны не несет благо. Но, мне кажется, большинство людей это понимает. И без моей помощи.

– В-четвертых, вы критиковали депутата Яровую за очевидную глупость, когда та протаскивала в Думу законопроект о запрете критики действий войск антигитлеровской коалиции.

– Законопроект Яровой юридически, мягко говоря, был неточным. Он был абсурден с точки зрения внутренней логики, он противоречил сам себе. Борьба с нацизмом должна носить очень точный юридический характер, а не популистский.

– Константин, Совет Федерации тосковать-то особенно без вас не будет. В этот институт вливается новая кровь. Вот Елена Борисовна Мизулина, например, наверняка будет крайне эффективным сенатором. Скажите, там вообще адекватные люди остаются?

– Там все люди адекватные. Просто надо понимать, что люди разные. И я на этом тезисе буду стоять. Да, большинство сенаторов – консерваторы. Но и наша страна такая же. Когда говорят про Госдуму: "Понавыбирали!", я с этим не согласен. Не понавыбирали, а выбрали то, что есть. Госдума – это срез общества. Елена Мизулина? Знаете, при всем неоднозначном к ней отношении, нельзя отрицать, что она блестящий юрист. Она автор уголовного кодекса. Она серьезный человек. Почему у нее сейчас есть некоторые, с моей точки зрения, перекосы… не знаю. Но ее нельзя ставить в один ряд с Дегтяревым и Милоновым. Это совершенно другая история.

– Как и зачем вы сами в 2012 году оказались в Совете Федерации?

– Это было мое решение. Я просто в какой-то момент посчитал, что хочу и могу быть полезным в политике. До этого я пытался баллотироваться в Госдуму, но не прошел.

– Бог уберег…

– Потом избрался в муниципалитет. А потом был делегирован в Совет Федерации. Но при этом я не вхожу ни в какую партию. Я беспартийный.

– Работая сенатором, вам приходилось делать то, что вам было противно? Переступали через себя?

– Так всегда бывает в жизни, не только у сенаторов. Бывают вещи, которые ты делаешь, но они тебе не очень-то приятны. Но всегда очень важно понимать внутреннюю логику. Например, ты с чем-то не согласен, но, если ты признаешь, что иная юридическая логика возможна и даже если ты с ней не согласен, ты готов поддержать коллег. Политика – это всегда в определенном смысле компромисс.

– На вашей памяти есть хоть один безумный закон, который Совфед затормозил и не довел до президента?

– Такая характеристика закона – "безумный" – не очень правильная для юриста. Но я могу сказать, что на моей памяти было несколько законопроектов, которые Совет Федерации отклонял. Один из них был отклонен по моей личной инициативе. Он касался корявого изменения правил в арбитражно-процессуальном кодексе. Такие законы есть, просто они зачастую не на виду, они не резонансные, но от этого они не менее важны.

– На что похожа работа в Совете Федерации? Вы можете описать свой рабочий день там?

– Мне работа в Совете Федерации очень нравится. Из всей моей юридической работы – это вершина. Это интересно. Потому что ты можешь влиять на законодательные вещи. Когда у тебя получается сделать так, чтобы твои мысли стали законом, это очень приятно. Рабочий день в Совете Федерации состоит условно из трех частей. Первая – это законотворческая деятельность. Когда ты либо сам пишешь законопроект, либо оцениваешь законопроект коллег. Вторая – это реакция на обращение людей. Третья часть работы – это представительские функции, когда ты обязан участвовать в разных дискуссиях.

– И все-таки я не понимаю. Если работа в Совете Федерации вам так нравится, то зачем вы себя этого лишаете сейчас?

– Из-за стола надо выходить с чувством легкого голода. Когда ты видишь следующий этап, не надо никогда держаться за кресло. Тем более что кресло сенатора не было для меня самоцелью. Я просто пытался какие-то вещи поменять. И мне что-то удалось. Значит, буду работать дальше. Мне, в конце концов, 38 лет. Впереди еще многое. Знаете, настоящий политик должен проводить в жизнь свои ценности, свои ориентиры, а не подстраиваться под чьи-то другие. Тем более если ты с ними не согласен.

– Как изменилась жизнь Совета Федерации с уходом с поста председателя Сергея Миронова и приходом Валентины Матвиенко? Стала "зажигательнее"?

– Я Сергея Миронова не застал. Могу сказать, что с приходом Матвиенко Совет Федерации обрел правосубъектность. Совет Федерации стал восприниматься как отдельный субъект, который влияет на процессы, имеет свою точку зрения.

– Другое дело, что эта точка зрения почти всегда совпадает с "генеральной линией".

– У Матвиенко гигантская работоспособность. И сенаторы просто не могут на этом фоне бездельничать. Нет шансов.

– Матвиенко способна воспринимать альтернативную точку зрения? Вы с ней спорили?

– У нас с ней были частые обсуждения. У меня была своя точка зрения, у нее своя, иногда они не совпадали, иногда она могла меня переубедить. Но это всегда было очень корректно.

– Вам приходилось спорить с ней про конфликт на Украине?

– Я бы не хотел раскрывать какие-то частные беседы.

– Есть популярное мнение, что Совет Федерации – это место для очень богатых людей. Там сидят миллиардеры и тихонечко подписывают законы, которые им поставляет нижняя палата парламента. Вы миллиардер? Какой у вас бизнес?

– Уже не сидят.

– Куда же они подевались?

– Этот стереотип про миллиардеров уже года три не актуален. И сам я не миллиардер. Я состоятельный человек. Раньше я занимался юридическим бизнесом. Долгое время я проработал в целлюлозно-бумажной промышленности. Есть бизнес, связанный с недвижимостью, от которого я получаю законный доход.

– Это правда, что вы как-то раз подсидели Дмитрия Медведева еще до его премьерства и президентства?

– Это журналистский мем. Так получилось, что я работал в одной компании, в которой одно время работал Дмитрий Медведев. Когда он ушел, я пришел. Мы действительно были на одной и той же позиции директора по юрвопросам. Еще он преподавал на факультете, когда я учился. Я его видел, он вел семинары, но лично мы не знакомы.

– Зачем вам все это нужно было? Я имею в виду вашу критику происходящего безумия, мракобесия, глупости депутатов и чиновников? Почему вы открыто это все высмеивали, не боясь, что это сработает против вас, что в итоге, по моему мнению, и произошло?

– Понимаете, вот мой отец – тоже юрист. Он полковник еще советской милиции. Он мне всегда говорил: делай что должен, и будь что будет! Вот этот принцип мне кажется правильным. Я просто делаю то, что я должен делать. Если я вижу глупость, то я корректно скажу, что это неправильно, так делать не надо. Получится переубедить – хорошо. Если человек задумается о моих словах – это уже плюс. Зачем это нужно? Хочется что-то изменить, хочется поменять страну.

– Какие у вас творческие планы? Чем займетесь?

– Юриспруденцией. Не хочу и не могу говорить сейчас конкретно. Но это в любом случае будет связано с общественно-политической деятельностью. И это будет связано с правом. Я юрист, я бы не хотел уходить от права куда-то далеко, не хочу уходить от права влево.

– Вы понимаете, что с вашим уходом дефицит здравого смысла в парламенте существенно возрастет?

– Сейчас возрастет, сейчас более популярен ультраконсерватизм. Но история циклична. Будет новый цикл. Всему свое время.