Странно, что Александр Градский, ныне пачками открывающий таланты, проморгал Александра Башлачева. В оруэлловском 1984 году в его двери позвонили два череповецких пацана. Одного звали Саша Башлачев, другого – Леня Парфенов. Адрес, чтобы мэтр послушал и, чем черт не шутит, благословил необычного барда с Вологодчины, дал музыкальный критик Артемий Троицкий: «Насколько я понимаю, Градский их едва выслушал и выпроводил, напутствовав словами: «Ты, парень, сначала научись петь и на гитаре играть, а потом уже мне показывайся». Я Градскому позвонил после этого. Говорю: «Что, неужели тебе не понравилось?» Он говорит: «Да ну, самодеятельность просто». «Ладно, а стихи?» «Ну, стихи – да, стихи неплохие. Я чувствую, что подолгу он их пишет. Тексты, конечно, виртуозные». Я говорю: «Башлачев рассказывал, что у него эти стихи создаются мгновенно. Не корпит он над ними лабораторно-клиническим образом». На что Градский на том конце провода громко заржал и сказал: «Ну, значит, этот парень – гений». Мэтр (на это он и мэтр) не ошибся. По признанию Башлачева, стихи приходили к нему «оттуда».
«Подайте крошкам Никарагуа!»
Необычность Саши Башлачева, родившегося 27 мая 1960 года в Череповце, проклюнулась в раннем детстве: в три года сочинил первые рифмованные (пусть и не совсем осмысленные) строфы, свободно читал еще до школы, а в школе легко изучил немецкий и - зачем-то – польский языки (позже, в университете, точно так же - английский), самостоятельно освоил фортепьяно, свободно сочинял стишки и даже «соорудил» комичный шпионский роман объемом в четыре общие тетради по 96 листов. Вообще, был большим выдумщиком, заводилой, затейником.
Саркастическое (нет, пожалуй, мягче: ироничное) отношение к лживой, лицемерной «советской действительности» у «человека с мозгами» Башлачева тоже со школьной парты. «В то время СССР оказывал помощь различным странам третьего мира. Максим (школьный друг – ред.) и Александр для смеха ходили по школе с плакатом: «Подайте крошкам Никарагуа!» К счастью, руководство школы отнеслось к этому как к шутке», - пишет Лев Наумов в замечательной биографии «Александр Башлачев. Человек поющий» (впереди – еще несколько цитат оттуда). – В десятом классе Башлачев написал политическое стихотворение, в котором имел место диалог Брежнева и Маяковского. Сохранилось только одно предложение: «Вашим, товарищ, сердцем и именем мы назовем луноход!». Учителя и одноклассники, принявшие «оду о человеке и луноходе» за чистую монету, «были в восторге».
«Внутренний стержень» отзывался в художественных предпочтениях («Мастер и Маргарита», «Один день Ивана Денисовича», «Ожог» Аксенова, «Зеркало» и «Сталкер» Тарковского, «Тот самый Мюнхгаузен» Захарова полюбились Александру еще в подростковом и юношеском возрасте), в «хипповатом» внешнем виде.
«На улице Сакко-Ванцетти, мой дом 22»
«Поэтико-публицистический» дар Башлачева пробился в Свердловске, на факультете журналистики Уральского государственного университета (Саша почти поступил в Ленинградский, но «срезался» из-за недостаточного количества публикаций).
Здесь нет дождя. Бывает просто сыро.
Здесь неба нет, а только кислород.
Давным-давно – слыхали? – пятая часть мира
Превращена в бесплодный огород...
...Кричать! Куда там... Не хватает голоса.
Нелепо и ужасно тяжело
Себя за коротко постриженные волосы
Тянуть из вязких и гнилых болот.
(«Ах, до чего ж веселенькая дата!...», 1980)
Я целых семь часов сюда летел.
Теперь я совершенно точно знаю,
Как широка страна моя родная,
Да толку нету в этой широте.
(«Я целых семь часов сюда летел», 1981)
Октябрьский ветер пел недолго,
Недолго ветер ликовал.
Церквям – пожар, поэтов – в Волгу
И новый царь к кормилу встал.
Он не в короне, а в фуражке
Во лбу не бриллиант – звезда
И в той метели новой, страшной
Волками выли поезда.
Россия, бедная Россия!
Как часто мы с тобой вдвоем
Ломаем руки от бессилья
И водку пьем...
(«Оковы тяжкие упали», 1981)
Екатеринбург, улица Большакова, 79
«Башлачевские» места в современном Екатеринбурге – журналистская общага на Большакова, 79 – комната 225, первое его пристанище на Урале, а также знаменитая «боковушка» - крохотное, узкое, как пенал, помещение, вообще-то предназначенное для швабр, лентяек и ведер; площадка от заброшенного дома 22 по улице Сакко и Ванцетти, в котором Башлачев прожил практически все студенческие годы:
Любовь – этой мой заколдованный дом.
И двое, что все еще спят вдвоем,
На улице Сакко-Ванцетти, мой дом 22.
(«Поезд №193», 1984)
От Свердловска Башлачеву достались пожизненные друзья Александр Измайлов и Сергей Нохрин (поэт, сценарист, режиссер, умер в 2001 году; «вспоминая Свердловск, я смахиваю с ресниц капли сухого вина, а при фамилии «Нохрин» мне хочется встать и немедленно идти на восток пешком»). На факультете журналистики эти трое выступили «основоположниками» движения «параллелепипедизма». Однокурсник Сергей Соловьев (цитата по книге «Александр Башлачев. Поющий человек»): «Каждый день они рисовали параллелепипедные картины, там все было из параллелепипедов. Два кирпича друг на друге – «Любовь». Два кирпича вертикально – «Дружба». Висят шесть кирпичиков на крючках – картина «И я бы мог» (такую фразу сказал Пушкин, когда казнили декабристов). По небу летят несколько кирпичиков клином – «Летят перелетные птицы». Нестройная линейка параллелепипедов-кирпичиков на земле – «Идут переходные звери». Лишь на одном ватмане шар и подпись: «Падла!»... На следующий год у них была могила вымышленного художника-параллелепипедиста Льва Давидовича Перловича, ровесника Пушкина, почетный караул всегда стоял с повязками (парафраз «гонки на лафетах» - череды торжественных похорон Брежнева, Андропова, а потом и Черненко – ред.), день смерти отмечался».
Поэтическое мастерство Александр оттачивал на череповецкой группе «Рок-Сентябрь», которой высылал из Свердловска лирические тексты для песен. Впоследствии она получила всесоюзную известность, это-то ее и сгубило: Сева Новгородцев поведал о «Рок-Сентябре» на ВВС (причем пленку с записью передал именно Башлачев) – и бдительные «органы» ее прикрыли. Лидер группы Вячеслав Кобрин перебрался в Таллин, обзавелся солидным домом... Башлачеву такой «буржуазный» образ жизни был, конечно же, чужд, друга он в конце концов потерял, приобрел приятеля:
С восемнадцати лет
Он играл что попало
Для крашеных женщин и пьяных мужчин.
Он съедал в перерывах по паре холодных котлет.
Музыкант полысел.
Он утратил талант.
Появилось немало морщин.
Он любил тот момент,
Когда выключат свет и пора убирать инструмент.
(«Музыкант», 1984)
Всю оставшиеся ему недолгие годы СашБаш (так Александр называл сам себя) думал собрать собственную группу. Но так и остался одиночкой. По-другому и быть не могло: рядом с Башлачевым, с его исключительно индивидуалистичной стилистикой, с его бешеной энергетикой, поставить было некого. И незачем.
«И в груди – искры электричества»
Рождение «сверхновой» Башлачева – это осень 1984-го. В тот короткий период (будто время сконцентрировалось, поднатужилось) Александр крепко подружился с Юрием Шевчуком и ДДТ и – благодаря близкому другу, череповецкому журналисту Леониду Парфенову (кто сегодня не знает Леонида Геннадьевича?) – с Артемием Троицким. Именно в родительской квартире Парфенова в Череповце Башлачев показывает Троицкому свои теперь легендарные вещи (специально «под» них научился играть на гитаре), первенство среди которых, без сомнений, у «Времени колокольчиков». Некоторые полагают, что русский рок вышел из «Колокольчиков», как русская литература – родом из гоголевской «Шинели»:
Что ж теперь ходим круг-да-около
На своем поле, как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков...
Загремим, засвистим, защелкаем!
Проберет до костей до кончиков.
Эй, братва, чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?
(«Время колокольчиков», 1984)
Но я с малых лет не умею стоять в строю
Меня слепит солнце, когда я смотрю на флаг
И мне надоело протягивать вам свою
Открытую руку, чтобы пожать кулак
(«Черные дыры», 1984)
Троицкий, согласившийся послушать провинциального барда, скорее, чтобы не обидеть знакомца Парфенова, в шоке: перед ним уникальный, драгоценный самородок с потенциалом гения. «Это одно из любимых воспоминаний всей моей жизни, один из приятнейших шоков», - говорит с тех пор Троицкий.
Судьба Башлачева внезапно и стремительно меняется: он бросает опостылевшую ему череповецкую газету “с поэтическим названием «Коммунист»” (Нохрину: «Сережа, никогда, ты слышишь, никогда не переступай порога партийного отдела, где я сейчас имею место быть»), входит в рок-сообщество Москвы и Ленинграда. «Легендарная Камчатка», Гребенщиков (неизменный кумир, наряду с Высоцким и Моррисоном), Цой, Науменко, Мамонов, Агузарова, Курехин, Кибиров, подпольные концерты (часто, из-за «антисоветчины» - «под колпаком» у КГБ), поездки по стране, вдоль и поперек - от Прибалтики и Украины до Сибири и Средней Азии, Янка Дягилева, Летов, Ревякин, «квартирники» у Пугачевой и Вознесенского, восхищенные отзывы Гурченко («От «Колокольчиков» до сих пор мороз по коже», - говорила она Парфенову много лет спустя), предложения сниматься в кино... «Действительно, гений» - констатируют все вокруг. Успех, большие планы, радость, счастье – описание состояния Башлачева его собственными словами...
И в груди – искры электричества.
Шапки в снег.
И рваните звонче-ка
Рок-н-ролл – славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.
(«Время колокольчиков», 1984)
«На камни жесткие, да прямо в жернова»
Всего через полтора года Башлачев, как вкопанный, - у оврага, обрыва, постепенно, но стремительно уходящего в пропасть. Позади – смерть сына Вани, выступления даются «через не могу» и не приносят восторга и вдохновения, скорее, это уже насилие над собой, новые песни не приходят. Бесприютность, бедность, изможденность и безнадежность, апатия вперемешку с агрессией, усталость от «тусовки» («абсолютно праздной, без всякого царя в голове, бездарной и внутренне пустой» - Леонид Парфенов), нервные срывы, истощение, бессонница, рыдания по ночам, провал, попытки приобщиться к православию («Ты что, с ума сошел? Куда ты лезешь? Не созрел еще для этого!» - отвадил знакомый священник). Все чаще и настойчивее сопровождавшие его с юности мысли о ранней, уже скорой смерти. Башлачев срезает длинные волосы и знаменитые колокольчики, всегда звеневшие на его запястье.
И я готов на любую дыбу.
Подними меня, милая, ох!
Я за все говорю – спасибо.
Ох, спаси меня, спаси, Бог!
(«В чистом поле – дожди...», 1985)
Чего-то душно. Чего-то тошно.
Чего-то скушно. И всем тревожно.
Оно тревожно и страшно, братцы!
И невозможно приподыматься.
(«Ванюша», 1986)
У встречавших его, по выражению Парфенова, «оторопь и дрожь» от перемены в состоянии и облике. «Нет у меня веселых песен больше». В конце 1987-го ему обещают то, о чем он совсем недавно не мог и мечтать: подборку стихов, «официальный» концерт перед большой аудиторией, пластинку на фирме «Мелодия», кинороль. Вот-вот, еще немного... Но Башлачев отвечает главным своим вопросом: зачем? ради чего? Даже если позовут в программу «Время» - зачем?
Ох, потянуло, понесло, свело, смело меня
На камни жесткие, да прямо в жернова!
(«Мельница», 1985)
С утра 17 февраля 1988 года его ждали на съемочной площадке фильма «Город», полным ходом шла подготовка записи пластинки, на 19-е был назначен концерт. «Пришла Марьяна [Цой] и сказала: «Не ждите» (кинорежиссер, художник, писатель, «митёк» Виктор Тихомиров). Тем же утром 27-летний Александр Башлачев, оставив за собой шесть десятков песен и две сотни концертов, шагнул с восьмого этажа дома номер 23 по проспекту Кузнецова в Ленинграде.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им –
Не надо!
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
Глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
(«На жизнь поэтов», 1986)
Дальнейшее – молчание, чего перед гибелью он желал больше всего. Через пять с половиной месяцев, в начале августа, у Башлачева родился сын Егор.
«Я вообще никогда не вру»
Что, какая сила вытолкнула его из окна? Свидетелей самоубийства нет. Говорят, «духота», «спертость» советского режима. Говорят, несвоевременность: опередил свое время и был не понят. Говорят, творческий кризис, тогда как от гения ждали новых «подвигов». Говорят, непризнание на фоне прорыва других, с кем вместе начинал на «Камчатке» (то есть, если быть точным, выходит, зависть?). Говорят, бытовая неустроенность. Говорят, алкоголь и наркотики. Говорят, зарок, данный в Свердловске другу-однокурснику Евгению Пучкову: если умрет один – следом уйдет и другой; Пучков выбросился из окна за полгода до Башлачева. Говорят, все вместе.
рассеять черный дым
рассеять черный дым
рассеять черный дым
рассея черный дым...
(«Мельница», 1985)
Но, что ни возьми, все – мимо Башлачева. К закату жизни его влекло «вечное», а не «политическое». Его не притягивали ни слава, ни деньги, «ему нужно было встретить понимание в первую очередь Там» (звукорежиссер Вячеслав Егоров). Выше всего бренного он ставил честность, скромность и чуткость (читайте интервью, вошедшие в книгу Льва Наумова «Александр Башлачев. Человек поющий»: «Я никогда не вру. Я вообще никогда не вру... Если что-то осуждать, то в первую очередь себя... Чтобы плюрально относились к нам, мы тоже должны плюрально относиться друг к другу и к тем, кто нам мешает... Даже тех, кого я ненавижу, я все равно люблю»). Он, в кровь разбивавший пальцы о гитару, срывавший голос даже перед тремя слушателями, называл коммерсантов от сцены «спекулянтами»: страстные проповедники на сцене – и скучные бюргеры потом, гонимые амбициями и жадностью, занимают чужую дорогу, предавая свою. Не терпел определение «искусство», говорил: «естество».
Никто не знает причин, остается верить. «Саша искал для себя новый язык – некое «Имя Имен», и, видимо, нашел его и понял, что ему больше не с кем разговаривать. Как сказано в какой-то книге: «Ангелам невозможно пользоваться человеческим зрением, для них это невыразимо мучительно». Так примерно и здесь. Ему было неинтересно разговаривать на нашем языке, а на своем ему было не с кем», - продюсер и литератор Андрей Бурлака. А может, он, как булгаковский Мастер, вышел навстречу главному, то есть первому Имени? От неприкаянности – через покаяние – к покою?
Имя имен
Да не отмоешься, если вся кровь да как с гуся беда,
и разбито корыто.
Вместо икон
станут Страшным судом – по себе – нас судить зеркала.
Имя имен
вырвет с корнем все то, что до срока закрыто.
В сито времен
бросит боль да былинку, чтоб истиной к сроку взошла.
(«Имя имен», 1986)
Здесь, да еще в каркасе нарождающегося капитализма, ему точно незачем было оставаться. Журналист Сергей Гурьев: «Появились посткомсомольские кооперативы, которые стали делать концерты, где «Мираж» и «Чайф» выступали в одной программе... Со смертью Башлачева это фактически совпало... Какое-то странное символическое совпадение».
Мы высекаем искры сами
Назло тотальному потопу.
Из искры возгорится пламя
И больно обожжет нам... жопу.
(«Мы высекаем искры сами...», 1985)
«Башлачев - это окошко туда, куда никто не хочет заглядывать»
Артемий Троицкий:
- Башлачев говорил, что песни буквально «осеняли» его, да так внезапно подчас, что он едва успевал их записывать на бумагу. Более того: смысл некоторых образов, метафор, аллегорий был ему самому не сразу понятен – и он продолжал расшифровывать их для себя спустя месяцы после написания.
Юрий Шевчук:
- СашБаш приходил ко мне и говорил: вот у тебя оркестр целый, мне бы тоже группу создать. Я ему: Саша, а куда там барабаны, в такой плотнейший метафорический текст? Барабаны просто убьют его. Он все-таки пытался, но ничего не вышло, конечно, с оркестром. Я ему говорил: твой гениальный текст и гитара — этого достаточно, а соло на саксофоне будет чудовищно. Так же я не люблю романсы на стихи Тарковского или Пушкина — музыка портит текст, как «масло масляное» получается. СашБаш остался собой. А я много бредил музыкой, и поэтому тесты у меня более легкие — они оставляют пространство для звука. А стихотворение — это совсем другое.
Константин Кинчев:
- Планку он всем поставил будь здоров. Человек у тебя живет, показывает свои тетрадки, показывает формулу написания – какое слово за какое цепляется. Целая структура у него была разработана, и здесь технологии очень много. Ведь каждое слово должно вытекать одно из другого, подчеркивая и подкрепляя его, слова превращаются в предложение, которое стимулирует рождение следующего предложения, состоящего из таких же слов. И он чертил графики и схему, стрелочки рисовал, как одно слово с другим должно соотноситься. Не в рифме дело, а должно соотноситься именно смыслово. И стилистически как они должны завязываться и, соответственно, начинать играть благодаря этой огранке, гореть, как бриллианты.
Анастасия Рахлина, супруга:
- Саша не употреблял наркотики. Точка. Напротив, у него была стройная теория о наркотиках как о некоем лифте, на котором, конечно, можно куда-то подняться в своих, скажем так, интеллектуальных исканиях, но, во-первых, все равно назад приедешь, а во-вторых, душа должна работать сама. Потому что даром, как уже говорилось, ничего не дается. Откуда все эти разговоры берутся, понятно – откуда взялся фильм про Сергея Александровича Есенина и история про его убийство. Потому что так значительно интересней.
Леонид Парфенов:
- Пить он, по-моему, больше не стал. Действительно пьяным я Сашу вообще видел только раз — перед фестивалем в Городище, это под Череповцом. И то он себя наутро в порядок привел — мы в жюри должны были сидеть. А вместе пили только болгарские сухие вина, и больше чем на бутылку денег попросту не водилось.
Егор Летов:
- Я считаю, что самоубийство - единственный выход и естественный конец для честного человека в наших условиях. Если ты имеешь честное сознание, ты должен понимать, что ничего тебе не удастся изменить. Чем дальше ты идешь, чем дальше ты расширяешься как личность, все меньше общего у тебя остается с тем, что снаружи, то есть через некоторое время тебя никто не сможет принимать, ты уходишь просто в вакуум. Если находить какую-то силу, то идешь дальше и становишься, по-видимому, святым. А если ты имеешь эту честность сознания, понимаешь, что ничего никогда не сможешь сделать, и тем не менее хочешь изменить, то есть реально тебя цепляет, тогда единственный выход - это каким-то образом умереть. Либо быть убитым реальностью, либо самому.
Борис Гребенщиков:
- Башлачев никогда не был забыт… Потому что с этой сырой породой, которую он достал, никто не может справиться, никто не хочет к ней даже подходить. Его помнит, да, 1%. Можно напeчатать сотню пластинок, выйти на улицу и всем раздавать. Но люди не возьмут – они никогда такого рода искусство не смогут воспринимать. И последние пять тысяч лет показывают, что с этим нельзя ничего поделать. Зная человечество, могу утверждать, что ничего не изменится. Но если мы не будем пытаться, станет хуже. Как говорила Алиса в Зазеркалье: «Для того чтобы устоять на месте в такой ситуации – надо бежать». Остановишься – тебя снесет назад... Это искусство для каких-то особенных людей, простые люди не в состоянии его выдержать. То есть, я бы сказал, что это окошко туда, куда никто не хочет заглядывать.