Российский телеканал "Звезда" ежедневно сообщает о состоянии здоровья своего корреспондента Андрея Лунева, подорвавшегося на мине в Донбассе. Лунев был оперативно перевезен в Ростов-на-Дону, министр обороны Сергей Шойгу направил из Москвы нейрохирургов для проведения операции. Глава «ДНР» Захарченко пожелал выздоровления Луневу: «Он достойный человек, я его очень уважаю». Но в созданный "Звездой" и другими российскими СМИ образ репортера-героя поверили не все.
В августе прошлого года преподаватель из Краматорска, кандидат наук Сергей Гаков и двое его товарищей были захвачены боевиками ДНР. Увидев на телеэкране фотографию Лунева, Гаков понял, что ради этого человека устраивалась издевательская инсценировка обмена пленными.
Свою историю Сергей Гаков рассказал Радио Свобода.
– Я краматорчанин, украинец. 12 апреля прошлого года наш город оказался под оккупацией. В марте я вернулся с западной Украины, где дочь моя была на лечении, и, знаете, вернулся в другой Донбасс, в абсолютно агрессивную среду. Был информационный коллапс, который постепенно наполнялся ненавистью. Наш город не был захвачен, он был оставлен, сдан властью. Городская власть, спецслужбы, правоохранительные органы просто самоустранились. В основном только поэтому движение ДНР в Краматорске хоть какое-то развитие получило. Новые власти вначале пытались отстранить все городские службы, но у них ничего не вышло. Система переставала работать. В мае они стали называть себя временным руководством, при этом все функции возлагали на людей, которые были на местах. Кто с этим не хотел мириться, тот уходил в отпуска, не посещал рабочие места, по-разному уходили от сотрудничества. Милиция ходила с георгиевскими ленточками, но не принимала участия.
– И вы уже тогда начали помогать украинской армии. Это не было опасно?
– В Краматорске практически никого из активных людей не трогали. У меня на лестничной площадке какое-то время подозрительные лица дежурили – это уже было в июне. Мы достаточно скрытно себя вели, не показывали, что занимаемся помощью армии. Медикаменты я покупал в разных аптеках, обувь для ребят с аэродрома покупал по одной паре на разных торговых точках. Покупали то, что необходимо было в тот момент, когда они были заблокированы, – продукты, медикаменты, одежду, потому что у ребят берцы разваливались, а из-за того, что у нас было очень дождливо, расползались майки, футболки. Вот такие вещи мы покупали в том количестве, которое могли позволить наши финансы. Ведь мы все люди небогатые. Конечно, мы, волонтеры, кооперировались как могли, это были маленькие ручейки, которые текли с разных сторон постоянно.
– Даже во время оккупации были каналы передачи помощи украинской армии?
– Люди, которые не могли с этим мириться, делали это на свой страх и риск. Многие за это пострадали, потому что не было никакой поддержки, никакого сообщения между нами. Были такие случаи, когда один из волонтеров привез, второй в тот же день привозит, его принимают вооруженные люди, этот человек пропадает, и до сих пор его ищут. В июне и июле территория, находившаяся под контролем ДНР, уменьшалась с каждым днем все быстрее. А в августе я был уже в плену, поэтому то, что происходило на театре военных действий, знал только из новостей.
– Как вы попали в плен?
– В самом конце июля 25-я десантная бригада нарвалась на российские танки в Шахтерске и была просто уничтожена. Ребята, движение которых остановилось под Шахтерском, остро нуждались в питьевой воде, амуниции. Медикаменты я собрал, у нас был предприниматель, который поставлял фильтрованную воду. Были каски, еда, медикаменты, оборудование, универсальные мобильные батареи. Нас было трое, мы ехали на двух машинах. Я с напарником был, а сзади шла машина с большой цистерной воды. Мы свернули с Никишина в сторону Тореза, тогда наши ребята стояли возле села Контарное. Мы хотели проехать туда по проселочной дороге и нарвались на засаду, которая была устроена на военных.
– Как с вами обращались?
– Сначала очень плохо. В первый же день они определили, что нас можно выгодно поменять. Они думали, что мы предприниматели, потому что у нас была вода в 20-литровых офисных бутылках для кулеров и у меня были счета на пищевую продукцию. Цена нашего обмена была невысока, нас меняли двоих на одного. После этого службе СБУ удалось договориться, чтобы добавили двоих военных. Они добавили одного серьезно раненого, а второго очень молодого парня к нам, то есть нас меняли четверых на одного. Это очень большая удача была.
– И где вас держали?
– Я пробыл 22 дня в плену в Снежном. 4 августа мы туда попали, и 26-го вечером произвели обмен. Сначала держали нас в подвалах городского военкомата, подозреваю, что это было бомбоубежище недоделанное: большие бетонные ниши, три на четыре метра, которые перегородили железными дверьми, без вентиляции, без окон, без ничего. Там было несколько клеток, в которых держали людей. Совершенно разный контингент. Там были и местные гражданские, и бывшие чиновники, у некоторых вымогали деньги, были украинские военные, были ополченцы, сборная солянка.
– Вас избивали?
– Да, в первый день достаточно активно. Потом просто было бессмысленно это делать, потому что единственным условием обмена было, как я потом узнал, что с нами ничего не случится. Но у меня был, как бы это помягче сказать, нетоварный вид для обмена достаточно продолжительное время.
– Почему было такое условие?
– Потому что со стороны украинских властей люди содержались в очень приличных условиях. Моя жена занималась моим обменом, разговаривала с террористами, и она мне рассказала, что было условие, что с нами будут хорошо обращаться. Им обещали, что нас кормят хорошо, что мы прекрасно себя чувствуем. Мне удалось поговорить с женой по телефону первый раз, когда ей нужно было подтвердить, что я живой, дали поговорить секунд 30 с ней. Когда она попыталась узнать, я ли это, они очень перепугались, думали, что это пароль. Как-то получилось не очень хорошо.
– Как прошла инсценировка обмена и когда появился Андрей Лунев?
– 18 августа нас перевели в снежнянский ИВС. Тогда активные боевые действия на Саур-Могиле закончились, был большой отвод 30-й бригады. В Саур-Могиле много попало в плен из этой бригады, они не могли разместить людей, потому что нас было в помещении три на четыре метра 14 человек. То есть меньше, чем один квадратный метр на человека. При этом в туалет мы ходили там же, в бутылки, в банки какие-то. Нас выпускали не больше чем минут на пять на улицу в туалет. Потом нас перевели в ИВС. На следующий день пришел человек, который мне дал с женой поговорить и сказал: все, ребята, вам повезло, вы едете на обмен, готовьтесь. К нам еще привели двух военных, которых мы прекрасно знали, потому что вместе находились в одной камере. Говорили, что всё, вы уже дома. Все были воодушевлены. После этого нас погрузили в микроавтобус и постоянно повторяли, что если что-то сорвется – это будет проблема украинской стороны. Проехали до выезда из Тореза, километров 15, я знаю карту боевых действий, она не сильно изменилась, и понял, что там просто обмен не мог произойти, нас куда-то не туда везут. Завернули в расширитель в сторону посадки, через несколько минут подъехал Андрей Лунев. Когда он начал подъезжать, нам приказали опустить головы и не выглядывать из машины, чтобы мы не видели, в чем он и как приехал. Я краем глаза увидел, что выходит человек в камуфляже, в фуражечке цилиндрической с козырьком тоже камуфляжной. Он им сказал: "Я сейчас переоденусь, и мы начнем съемку, но вы их подготовьте". Их главный, по-моему, кличка 017, начал проводить разъяснительную беседу. Другие играли оружием, затворами клацали, было психологическое такое давление, что мы должны все правильно говорить, в любом случае нас, гражданских, сейчас прикончат, потому что мы не интересны никому, а у украинской стороны начинает срываться обмен. Но пока репортаж будет сниматься, мы должны себя хорошо вести, и тогда, возможно, если обмен состоится, мы уйдем домой живыми и нетронутыми. То выводили, то не выводили, на колени хотели ставить, моральное давление. Потом заглянул к нам этот репортер. Он был совершенно несуразно одет. Я точно не помню, какие у него были часы, но мой товарищ – мастер-часовщик, он определил, что часы дорогие. Футболка у него была той же марки. Был он в шортах, длинных таких бриджах, в шлепанцах и в разных носках. Я сразу запомнил очки в роговой оправе. На репортера он был не похож, какой-то гражданский человек, который наспех переоделся, скинул китель, надел шорты и пошел к нам. При этом они постоянно говорили громко, нарочито, что с украинской стороны срывается обмен, ничего не будет. Хотя потом, как мне рассказала моя жена, они сами отменили этот обмен: связались с представителями СБУ и сказали, что обмена не будет по каким-то надуманным причинам. Нас использовали как репортажный реквизит, героев какого-то постановочного цикла. Вывели военных, Лунев сказал, что гражданские его не интересуют. Была подготовительная беседа с солдатами, что они сейчас позвонят своим близким и расскажут на камеру, что обмен сорвался по вине украинцев и что родственники должны обратиться к президенту, в СБУ, по всем возможным инстанциям и говорить, что вы не поддерживаете украинских военных, никому они не нужны, они просто мясо и подобные вещи. Потом он дал позвонить. Сначала позвонил молодой спецназовец, 19-летний парень Максим, он достаточно сумбурно, очень нервно с мамой говорил. Остановили. Лунев еще раз сказал: мне нужно, чтобы ты говорил четко и ясно на камеру. Когда шел разговор не в ту степь, он обрывал, снова объяснял, что нужно говорить. Потом дали второму поговорить, он житель Житомира, он достаточно быстро говорил со своей женой. Им было непонятно это все, постоянно обрывали его –"хватит, никто не понимает твою телячью мову, это мне неинтересно". Он пытался на русском, но видно, жена не могла перестроиться. Большое было впечатление для бойцов, они упали духом. После этого, когда нас назад везли, солдатам сказали: это из-за этих двоих сорвался обмен, это гражданские укропские предатели, никому не нужное мясо, пристрелите их. У командира был пистолет ПМ на браслете: "Возьми, пристрели, я тебе тортик куплю. Один, двое, нам все равно, сколько их будет, чем меньше, тем лучше". Они и мне предлагали. Один из командиров, когда нас взяли, предлагал: давай, кого-нибудь пристрели, кто кого застрелит, того мы и отпустим. Давал в руки какое-то оружие. Мы на это не пошли, и солдаты на это не пошли. А Лунев с камерой стоял, снимал, хихикал. Совсем было жуткое зрелище. Я это запомнил на всю жизнь, как с безоружными ведут себя люди вооруженные и беспринципные. Нас отвезли назад, подгоняя автоматами, завели в камеры. Потом был большой съемочный вечер. Они раненых снимали. У нас был парень, раненный в ногу, они заставляли его выйти, рассказать. Работали активно с другими, но только с молодыми. Я заметил, что их интересовали 20-летние ребята, либо раненые, либо подавленные, которых предварительно прорабатывали и потом снимали.
– А что их заставляли говорить?
– Что их кинули, то, что они не хотят воевать, что они поддерживают народ Донбасса. Подводили к тому, чтобы они сказали те вещи, после которых боялись бы за свою свободу, вернувшись после обмена. Самое главное, что и этого солдата, и второго, которого меняли, сильно избили дней за пять до обмена. Он был ранен, а его еще избили. У них не было веры, что их не будут уголовно преследовать как предателей. Они интервью давали, с ними постоянно работали на то, что вас все равно заберут в СБУ, оставайтесь, переходите на нашу сторону. То есть кнут и пряник, кнут и пряник, и так изо дня в день.
– А вас не заставляли давать интервью? Они сочли, что вы им неинтересны?
– Мы были неинтересны. Но крупным планом нас снимали, заходили: улыбнись, посмотри, сейчас тебя покажут на телеканале "Звезда". Именно тогда я понял, что это телеканал "Звезда". Я потом пытался разыскать видеоролики, которые наснимала "Звезда" за это время, и ни на одном Лунева не было. Он снимал всегда любительской камерой, без микрофона.
– Сколько раз он у вас появлялся в тюрьме?
– Я его не видел, но голос слышал еще один раз. Ребята рассказывали, что он постоянно в тюрьме делал репортажи с допросов. Эти с оружием для него позировали, он их снимал, они передавали приветы родственникам, а он отсылал. "Привет моей семье. Ты отошлешь?" – "Хорошо, я отошлю". Они еще долго обсуждали – в маске они будут, без маски. Потом главный говорит: а чего мне бояться, я на твоих роликах постоянно, поэтому я не боюсь.
– Многие считают, что если бы не было пропаганды российских телеканалов, то никакой бы войны в Донбассе не было. Согласитесь?
– Я соглашусь, но не могу назвать это пропагандой. Пропаганда в классическом смысле другая. Потому что здесь откровенная ложь снимается – это постановочные ролики, видеоряд, который просто заставляет ненавидеть, это явно не журналистика. На журналиста Лунев тогда не был похож. Сейчас, когда он с камерой и более-менее официально аккредитован, возможно, он и по документам проходит журналистом, но на тот момент я думал, что он один из их же товарищей, который просто умеет пользоваться камерой.
– Он ведь сам из Донбасса, он не приехал из России.
– Когда мне сказали, что он дончанин, я был очень удивлен. Надеюсь, что на него, не знаю, по какой статье, заведут уголовное дело. Я не хочу видеть его на нашей земле, потому что он очень много горя принес тем семьям, которым заставлял звонить. Не знаю, участвовал ли он в избиениях солдат, но думаю, что присутствовал при этом. По крайней мере, пособничество и покрывательство этих всех дел. Плюс он работает на врага однозначно. Даже не на того конкретного врага, а на внутреннего врага бесчеловечного, который в каждом из нас, и этот враг выходит благодаря таким роликам.