Заниматься правозащитной деятельностью в России сегодня сродни экстремальному спорту, в котором выживают лишь самые отчаянные. Дмитрий Динзе — адвокат украинского кинорежиссера Олега Сенцова, которого в прошлом году в Симферополе задержали сотрудники ФСБ по обвинению в терроризме,— один из тех, кто берется даже за такие безнадежные дела.
Он защищает радикальных художников и вытаскивает националистов и оппозиционеров из самых запутанных и, казалось бы, заведомо проигрышных дел. Например, вел резонансные дела арт-группы Война и еще более громкое — панк-группы Pussy Riot, а сейчас, кроме Сенцова, представляет в суде художника Петра Павленского, который в прошлом году провел акцию возле храма Спаса на Крови в Санкт-Петербурге — поджег покрышки под украинскими флагами.
Причем свою карьеру Динзе начинал по ту сторону баррикад — как милиционер. В начале 90‑х его отца сбили насмерть двое наркоманов на автомобиле, которые затем смогли откупиться от милиции. Динзе пошел в органы, чтобы найти и наказать виновных, но быстро понял, что поменять систему, являясь ее частью, непросто. И в начале нулевых он ушел в адвокатскую деятельность.
Разговор НВ с адвокатом состоялся по скайпу: Динзе вышел на связь из офиса правозащитной организации Агора, в которой работает. Окна в помещении зарешечены, на стенах старые выцветшие обои — офис больше напоминает кабинет в захудалом полицейском отделении. “Нас, правозащитников, осталось совсем немного, и что будет с нами дальше, боюсь даже представить”,— говорит Динзе в самом начале разговора.
— Вокруг дела украинской узницы Надежды Савченко, удерживаемой в России,— постоянная шумиха, а о деле Олега Сенцова, которым вы занимаетесь, ничего не слышно. Складывается впечатление, что с ним уже все решено. Почему так?
— Просто мы не занимаемся нагнетанием обстановки и не хотим светить доказательную базу, как это делают адвокаты Савченко, чтобы органы предварительного расследования не попытались нейтрализовать наши доказательства. Стратегия защиты Савченко — давление на органы предварительного следствия через голодовку и обращения ООН. Но в нынешней российской обстановке это малоэффективно. И следственному комитету, и Владимиру Путину абсолютно по барабану, умрет Савченко от голода или нет. Они считают, что за ними правда и что у них есть все доказательства ее виновности.
— Когда дело Сенцова будет закрыто?
— После Минских соглашений президент Украины Петр Порошенко говорил, что Савченко и Сенцова освободят. Но я точно знаю: пока не выполнят все формальные уголовно-процессуальные действия — другими словами, пока российский суд не признает их виновными,— это не произойдет. Если освободить их сейчас, случится правовой вакуум — они оба не признали свою вину, а значит, у мировых политиков будет повод говорить, что Россия занимается профанацией правосудия. Единственный выход из ситуации — если Савченко и Сенцов признают вину, тогда их могли бы выдать Украине и судить заочно.
Шансов, что Сенцова оправдают, нет. По крайней мере, сейчас, в нынешней политической обстановке. Олег понимает, что ему могут влепить 20 лет без каких‑либо доказательств.
— Он к этому готов морально?
— Да, к сожалению. Он все понял еще в момент задержания. Мне один из его следователей сказал: “Ваш клиент ведет себя неправильно. Вот те, кто с нами сотрудничает, лет семь получат, а ваш — по полной программе”. После его слов судили Геннадия Афанасьева [одного из фигурантов дела], и он получил семь лет. То есть сотрудники ФСБ знают заранее, какой приговор будет у подследственных.
— А речи Сенцова во время судебных заседаний — “Слава Украине!” и прочее — их не раздражают?
— Наоборот! Они, как ребятишки, веселятся, а потом в автозаке на фоне Олега делают селфи. Опера там такие, с творческим подходом.
— А зачем вы взяли это заведомо проигрышное дело?
— Да я много какие дела беру… Дело как дело. Человека надо вытаскивать.
— Среди ваших клиентов многие связаны с искусством: художник-акционист Петр Павленский, Pussy Riot. Вы им симпатизируете?
— Да, мне художники всегда нравились, как и их творческий подход в уголовных делах. Петр Павленский, например, буквально бесит судей. На последнем заседании он пришел и сказал: “Я в ваших бюрократических процедурах не участвую, буду молчать”.
Судья обратилась к нему, мол, если вы что‑то говорите, то хотя бы вставайте, как по закону положено. На что Павленский заявил, что вставать не будет: “Если хотите судить — судите”. Судья была в шоке.
— Ему могут дать срок за проукраинскую акцию Свобода?
— Сомневаюсь. Но судимость — вполне. Правда, Павленскому … [плевать] на судимости, это для него скорее творческий процесс. Он воспринимает зашоренных судей и следаков как роботов, а систему — как бюрократизированную машину, которая пытается перемолоть человека.
Думаю, художественно-уголовное дело Павленского даст пищу к размышлениям другим художникам. Мы даже ввели новый термин — художественный умысел, по аналогии с преступным умыслом. Уголовное дело и защита — это не механическая процедура, а творческий процесс. Где‑то это игра в шахматы, где‑то — в прятки или салочки.
— Правосудие в нынешней России вообще возможно?
— Возможно, но только в распиаренных публичных делах. Еще 15 лет назад система работала нормально. Следователь делал то, что считал нужным. Руководители позволяли с ними спорить и поступать по‑своему. Это была демократия. А сейчас заказ на заказе. В верхушке находятся лояльные к власти, которые выполняют приказы в интересах государства. Надо мочить экстремистов — мочат, надо переключиться на педофилов — переключаются… За времена правления Путина—Медведева систему полностью развалили. Независимых судей и следователей больше нет, все выстроено по вертикали. Следователи говорят: “Мы ничего не решаем”. А зачем такая система, которая ничего не решает?
— А в вузах еще кто‑то остался, кто объясняет будущим следователям и судьям важность соблюдения прав человека?
— Что ты! У нас в вузах даже понятия права человека не было. Оно произносилось вскользь, без расшифровки. В университетах ФСБ, МВД и других ведомств не вкладывают таких понятий людям.
Но во всей этой ситуации виновато не столько государство, сколько общество, которое не выступает против беспредела. Человек должен осознавать, что если сегодня кого‑то пытают, то завтра и он может подвергнуться пыткам. Сейчас народ — зашоренная масса, которая живет себе тихо в квартирках, ездит на машинках и думает, что это будет длиться вечно. А вот когда исчезнут машинки и квартирки, когда у нас у всех будут одинаковые ботинки и свитера от фабрики Большевичка, вот тогда что‑то и поменяется в мозгу.
Пять вопросов Дмитрию Динзе
— Какое событие в вашей жизни вы считаете главным?
— Когда решил стать юристом в 12 лет.
— Ваш любимый город?
— Пхукет в Таиланде, там хорошо и тепло.
— На чем вы ездите?
— На общественном транспорте. Водительских прав у меня нет.
— Ваш личный прожиточный минимум?
— Чем больше, тем лучше.
— К чему вы стремитесь?
— К постоянной работе над собой. Победа над собой — самая большая победа в жизни. А еще хочу видеть справедливый суд, думающих следователей и надеюсь, что права человека будут превалировать над политическим строем.