Интервью с российским пиарщиком, который работал на референдумах в Крыму и Донбассе

Владимир Дергачев

Российский политтехнолог, работавший на референдумах в Крыму и Донбассе, на условиях анонимности рассказал «Газете.Ru», в чем состояла разница между этими голосованиями. По его словам, в одном случае пиарщики были не нужны, а в другом – бессмысленны.

— В чем заключалась ваша работа в Крыму? С чего все началось?

— Работа сводилась к разработке сценариев референдума, подготовке ответов на возможные, так скажем, претензии. За основу был взят косовский прецедент. Все оговорки оппонентов о нарушении норм международного права мы предупредили заранее, и крымский референдум был проведен на куда более законных основаниях, чем косовский. Я искренне считаю, что международное право сформировалось на англо-саксонской системе и фактически превратилось в свалку прецедентов, а их использование стало правом сильного.

Говоря грубо, Россия не очень долго рылась в этой помойке. Она не стала обращаться к событиям XVII—XVIII веков, к условиям Кучук-Кайнарджийского мира с турками, а взяла косовский прецедент и в результате блестяще организовала процесс присоединения Крыма.

Так Крым в беспрецедентно сжатые сроки и с полным соблюдением норм международного права был убран с игровой доски. Безусловно, роль сыграла возможность контролировать всю территорию республики и обеспечить избирательный процесс.

— Вы имеете в виду «вежливых людей»?

— Их, а также безусловную поддержку местного населения. Не последнюю роль сыграло то, что украинские военные части отказались от каких бы то ни было действий.

— А какие были бюджеты и сколько московских политтехнологов, а сколько местных было задействовано?

— В это сложно поверить, но я не могу сказать, что там были политтехнологи в прямом смысле слова. Крымский референдум не нуждался в политических технологиях. Там были узкие специалисты, которые приводили формулировки в соответствие с последними прецедентами международного права и обеспечивали проведение голосования. Кстати, само голосование было сопоставимо со спокойными муниципальными выборами в каком-нибудь отдаленном районе одной из российских областей: чистенькие участки, списки избирателей. Явка, объявленная властями, от реальной не отличалась абсолютно: ни одной нарисованной цифры там нет.

Больше скажу, были комические прецеденты. В Севастополе и Симферополе мне известны участки, где процент проголосовавших в пользу присоединения Крыма к России превышал заявленную численность избирателей. И, чтобы обеспечить хоть какую-то погрешность, отдавались указания приводить цифру к среднему проценту.

— А как вели себя крымские татары?

— Далеко не все они инкорпорированы в структуру меджлиса, и уж совершенно точно не все занимают антироссийскую позицию. Может быть, они имели какие-то претензии к нетатарскому населению в области раздела сфер влияния — в преступном мире или в области бизнеса. Однако, как показывает моя теперешняя практика, многие крымские татары охотно инкорпорируются в структуры новых властей. Даже в такие одиозные структуры, как нам может показаться с московской либеральной точки зрения, как «Единая Россия».

Даже между теми, кто шел за Джемилевым (Мустафа Джемилев, председатель Меджлиса крымскотатарского народа в 1991—2013 годах. — «Газета.Ru»), произошел раскол. Не секрет, что Джемилев был фактически отстранен от руководства меджлисом задолго до событий и был скорее свадебным генералом с претензиями на статус аятоллы. Но, к сожалению или счастью, его роль не была организована, потому что события развивались очень стремительно. И полностью неподготовленными оказались силы, которые могли быть использованы в антироссийских целях.

— Вы можете сказать, откуда поступил сигнал, что нужно работать в Крыму?

— Этого я сказать не могу. Формально это был запрос властей Крыма. Была организована группа поддержки с достаточно широкими полномочиями. Из узких специалистов, думаю, с российской стороны туда было привлечено вряд ли более 20 человек.

— Кто они? Технологи, юристы?

— Юристы, историки-культурологи. Политтехнологи, то есть люди, делающие «под ключ» избирательные кампании, там были не нужны, потому что уровень ожиданий и уровень поддержки российских властей избавлял от необходимости повышать явку и т.д.

Еще была небольшая группа специалистов, которые обеспечивали сам ход голосования и курировали проведение референдума, чтобы он был на уровне «комар носа не подточит». Таких кураторов тоже было не более 20 человек.

Думаю, общий штат российского десанта, непосредственно занимавшегося технической стороной вопроса, был не более 50 человек.

— А платили сколько?

— Честно скажу, за эту работу я не получил никакого вознаграждения, кроме суточных. Я был идейно согласен, а главное, никогда у этого заказчика не было серьезных денег. В этой ситуации о них говорить мне и в голову не пришло. С нами уважительно консультировались, создавались рабочие группы. Что характерно, формулировки, предлагавшиеся в Госдуме, были отвергнуты в пользу формулировок, предложенных нами. И это лишний раз говорит о профессиональном уровне нашего парламента.

— Чем конкретно не понравились формулировки Госдумы?

— Слишком многоэтажные. Грубо говоря, первоначально предполагалось cначала решить вопрос о независимости, потом – о присоединении.

— Почему схему сочли неработающей?

— Она работающая, просто громоздкая. Там пытались сделать уж совсем, как им казалось, красиво и замечательно — чтобы все вопросы решались на референдуме. Однако это дало бы огромную задержку во времени, как минимум на месяц, и могло повлечь за собой совершенно ненужные последствия вроде тех, что мы сейчас наблюдаем в Донецке и Луганске. Там могло произойти все что угодно. Крымские власти были бы признаны преступными, возникла бы конфронтация с привлечением находящихся в Крыму российских войск...

— В Крыму была широкая медийная поддержка, все было завешано билбордами. Кто за это отвечал?

— Исключительно местные специалисты. Ну, может, с какими-то легкими тактическими корректировками...

К примеру, решали, можно ли на плакате закрашивать территорию остальной Украины свастикой. В какой-то момент было нельзя, потом стало можно.

— То есть в основном «медийку» делали местные?

— Безусловно. Крымский менталитет не был учтен в полной мере нашими специалистами, а он существенно отличается от российского. Крымчан гораздо больше интересовало присоединение к России любой ценой, нежели какие-то характерные для среднего избирателя проблемы ЖКХ, здравоохранения и зарплат.

— А теперь насколько российским технологам будет сложнее работать там по сравнению с другими регионами?

— Трудно сказать. Там достаточно политически активное население. Там нет ни кредитов доверия, ни каких бы то ни было вещей, к которым здесь уже привыкли.

Сейчас там наблюдается эйфория. Очень, мне кажется, правильная эйфория, которая выражается не в ожидании «золотого дождя», а в готовности потерпеть даже возможные лишения ради этого статуса.

— В Донбасс вы тоже часто ездили?

— Не могу сказать, что часто. Скорее, занимался теоретическими изысканиями здесь и посещал Донбасс с целью подготовки референдума. На мой взгляд, было очевидно, что референдум носил в первую очередь демонстративный характер, и серьезных расчетов на соответствие международным нормам не было.

В то же время я уверен, что признание Крыма как составной части РФ будет сделано фактически по умолчанию, за давностью владения. Одной страной за другой, последовательно.

— Кто и как работал по референдуму в Донбассе?

— Там работа была проведена меньшим числом специалистов. Понятно, что бюллетени не имели никаких степеней защиты, избирательные комиссии были назначены новыми властями в сроки, не предусмотренные никакими законами. Все это прекрасно понимали, поэтому юристы работали постольку-поскольку.

Требования к референдуму были гораздо ниже. В этом случае работали действительно политтехнологи, задачей которых было сформулировать идеи протестного движения. Это шахтерский регион, где само по себе присоединение к России не являлось чем-то заведомо лакомым.

— С шахтерами сложнее работать, чем с жителями Крыма?

— Технологи в первую очередь создавали медиаполе, обеспечивали каналы для информационной поддержки повстанцев. И, на мой взгляд, блестяще справились с задачей. Мне представляется, что всем известные действующие там лица не являются фактическими движителями процессов.

— Полевые командиры?

— Их бы я вывел за скобки. Это особая категория людей, начинавших военные похождения еще, наверное, в Абхазии и Приднестровье. Не в 2008 году, а в 1992-м. То есть это такие специальные люди, «псы войны».

Там действительно очень много казаков. Вопреки распространенному убеждению, процент российских и других зарубежных добровольцев там значительно меньше половины. Народное ополчение Донбасса более чем на две трети сформировано из местного населения и жителей соседних областей.

— Насколько в процессе госстроительства ДНР и ЛНР участвует Москва или московские специалисты?

— Я ответственно могу заявить, что пока, к сожалению или к счастью, о государственном строительстве в ДНР речи не идет. Мы сейчас имеем там ситуацию ноября—декабря 1917 года, когда во многом случайные люди занимаются не формированием систем, а кроением тех ресурсов, которые находятся в их распоряжении. Сейчас это воюющая территория. На мой взгляд, даже в Ичкерии после Хасавюртовских соглашений признаков государственности было больше, чем сейчас на востоке Украины.

Это вовсе не отменяет ни народной поддержки, ни потенциала, который есть на территориях, чтобы в случае чего действительно стать самостоятельным государством. Но, как мне представляется, это не соответствует прямым интересам никого из игроков, связанных с украинским кризисом.