Проснулся я с ощущением чего-то несделанного. Вот что-то надо было сделать, а что – хоть убей, не помню. Во всем виновата моя рассеянность. Или как говорит супружница: моя бестолковость. То я полотенце после умывания не туда повесил, то мои носки оказываются совсем в неожиданном месте, причем разные. То ключи от квартиры и машины каждое утро ищу по всем карманам и углам.
– Ты обыщи свои сумки, а с ними и ящики столов, – как правило, советует мне Гликерия, моя любимая подруга жизни.
Правда, зовут ее вовсе не Гликерия, а Галя, но я принципиально называю ее этим именем. Вычитал у какого-то древнего летописца, будто жила некогда этакая мудрая правительница первобытного клана – Гликерия. И всех поучала уму разуму. Я думаю, моя жена доводится той самой Гликерии близкой родственницей.
Но, что самое главное, моя Гликерия на самом деле всегда оказывается права: обыскав карманы, сумки и выдвижные ящики столов я действительно обнаруживаю пропажу. Моя супруга работает логопедом. И возвращает плавную речь заикам. Видать эти их: «му – му – му» выработали у нее железное терпение.
Признаться, для Гали я и есть заика, только не словесный, а поступочный. Правда, единственным полигоном моей рассеянности является домашняя среда. Надо отдать должное я признаю собственную ущербность и не возмущаюсь на критику.
И все же, что следовало мне сделать, на этот Женский день 8 Марта? Галя еще вчера что-то мне наказывала, а я как всегда, все ее поручения пропускаю мимо ушей. Я кинулся на кухню. Так! На столе лежит лист бумаги, а рядом ручка. Молодец, любимая, даже оставляя меня одного, ты незримо присутствуешь, помогая своему любимому мужу.
Однако, каково же было мое разочарование, когда я прочел, оставленное ею послание, где указывалось не забыть убрать за собой диван и сделать все так, как мы вчера планировали. А что мы планировали? Убей, не помню. Снова я буду выглядеть перед ней дуб дубом, если не хуже.
Что же мы вчера планировали? Хоть убей, не помню. И тут раздался телефонный звонок.
– Масик! Здравствуй, сЫночка, - послышался в трубке знакомый мамин голос. Меня вообще-то зовут Марком, а Масиком меня называет моя родительница.
Правда, Гликерия считает, что такую версту под два метра называть каким-то Масиком просто неприлично.
– Ты, сынок, не забыл, что сегодня Международный Женский день и мы с папой придем к вам в гости, чтобы поздравить Галочку, а заодно и ты поздравишь меня? – Словно обухом ударило меня по дырявому темечку, и я тут же сразу вспомнил, что сегодня восьмое Марта, и что мне поручено Гликерией сходить за покупками и накрыть праздничный стол.
Именно об этом и велся вчера разговор, вернее вовсе не разговор, а монолог супруги в то время, как я обмирал у телевизора, от предстоящего гола в ворота «Динамо». Комментатор об этом громко кричал в микрофон.
Тогда я не врубался в Галинкины слова. И только после того, как наши вырвали победу со счетом 2:1, я повернулся к супруге, когда та уже заканчивала свои наставления:
– … в общем ты понял, где все это купить. Главное обрати внимание на горошек, ты его определишь по весу, это совсем не трудно. – Закончила свой монолог Гликерия синхронно с комментатором. – Смотри, не опозорься, к нам завтра придут в гости твои родители. Я с утра, по записи, иду в салон красоты, желаю быть белым человеком.
Повертевшись перед зеркалом, Гликерия отправилась знакомой тропой прямо на кухню.
Тогда я не придал значения словам жены, как и ее поручению. И вот сейчас, звонок мамочки грохнул меня колуном по черепушке, и тут же я все вспомнил.
– Пусть твой отец поучится у тебя, своего сына, как надо вести домашнее хозяйство. Пусть ему будет стыдно, – расхваливала мама мои несуществующие таланты, со слов Гликерии.
Та постоянно рассказывает родительнице о моих мифических достоинствах, какой я, по ее мнению, замечательный хозяин в доме и ее помощник. Хотя прекрасно понимал, что никакой я не хозяин, а так себе, приложение к своей Гликерии в размере оклада следователя Прокуратуры и даже не старшего. Однако, настало время платить долги, отрабатывать аванс доверия, выданный мне женой.
Словно ошпаренный, молниеносно собрал в кучу постельное белье вместе с подушками, затолкал все это в диванный ящик и, не позавтракав, потому как и секундочки уже не было в запасе, ринулся к двери.
Восстанавливая в памяти наказы жены, смутно всплывали ее слова: «… двести грамм», то ли это относилось к горошку, то ли к чему другому. Решив, что эта цифра - вес баночки, я устремился к торговой машине с будкой, притулившейся у Первореченского рынка. Там шла бойкая торговля нехитрой снедью для малоимущего населения.
Народу возле машины толкалось, словно на демонстрации. В основном это было население женского полу с редким вкраплением седеньких старичков с палочками. Взглянув на часы, понял: стоять в очереди для меня смерти подобно, как пить дать, не успею подготовиться к встрече гостей. Пренебрегая сегодняшним женским преимуществом по случаю праздника, ринулся в самую гущу свалки.
С высоты своего роста сразу заметил вожделенный зеленый горошек в банках, выстроившийся в ряд, аж в пяти разнокалиберных емкостях. Однако, Гликерия вроде бы наказала мне купить баночку с весом именно в двести грамм.
Продираясь к горошку, я узнал о себе все и подробно. Однако, отбросив в сторону фольклорное определение собственной личности со стороны пожилого электората, упорно пробивался к цели.
Заветная баночка манила и притягивала мой взор нежнейшим колером молодой весенней зелени, словно магнитом. Я перегнулся через очередь и, протянув руку, ткнул в одну из них:
– Какой вес у этой баночки? – выкрикнул я в сторону продавщицы, колыхаясь вместе с разъяренной галдящей толпой от напора желающих заполучить заветную покупку.
– Сто восемьдесят четыре грамма, – ответила продавщица, не взглянув в мою сторону.
Нет, это не подойдет, решил я и указал на рядом стоявшую:
- А эта сколько весит? – Я был почти рядом с заветным прилавком, как вдруг из-под моей руки вынырнула дама неопределенного возраста, по всему видать только что посетившая Гликерин салон красоты – на это указывала ее прическа, залитая лаком с резким запахом.
Дама, толкаясь к прилавку спиной, в районе моей подмышки по причине собственной малорослости, гневно изобличала мое хамство.
Не обращая внимания на даму, я продолжал кричать продавщице, указывая на очередную баночку:
– Какой у нее вес?!
Та, ругаясь с очередным покупателем, недовольным тем, что ему дали пачку макарон за двадцать рублей, а сдачу как за двадцать три, совершенно не реагировала на мои интересы к горошку.
– Что ты голову морочишь со своим горошком, сколько весит, сколько весит, бери любую и уходи!!! – теряя терпение, орали покупатели на меня, которых я оттеснил, как они считали, от их законной очередности.
– А эта?! Сколько весит эта?!?! – кричал я, стараясь перекричать возмущенную толпу, тыча пальцем в сторону заветной баночки, перегнувшись через головы.
Я уже не обращал внимания на моральную сторону женского дня, мне нужна была заветная баночка горошка весом в двести грамм, меня поджимало время.
– Мужчина, станьте в очередь! – не взглянув в мою сторону, прокричала продавщица. На мои крики она не реагировала, по-видимому, адаптировалась к ним.
– Да что же это такое, сколько можно висеть у прилавка и загораживать весь обзор?! Мало того, что залез без очереди, так еще вздумал копаться, как на базаре! – Теперь уже хором кричала озлобленная толпа.
Все ополчились против меня.
– Я только спросить! – отбивался я.
– Всем только спросить! – В ответ орала дама у меня под мышкой, продолжая громче всех обзывать меня всякими гадостями.
Этим переполохом воспользовался парень где-то даже выше меня ростом, почти за два метра. Протянув руку над толпой, мимо моего плеча, тыча в лицо продавщице деньги, кричал:
– Мне пакет муки!
– Смотрите, нашелся второй такой же! Один никак не выберет горошек, а теперь и второй лезет без очереди за мукой.
– Да я без сдачи! – не оборачиваясь к толпе, прокричал парень.
– Всем без сдачи! – орала теперь уже вся толпа, ошалевшая от подобного беспредела.
Продавщица действительно протянула нахальному парню пакет с мукой, выцарапав при этом из его ладони деньги. От такой несправедливости, то есть второго безочередника, толпа ахнула и озверела, угрожающе качнулась теперь в сторону длинного.
Того швырнуло на металлический угол кузова, с зажатым в руке вожделенным пакетом с мукой. Нежная бумажная упаковка лопнула, и мука просыпалась прямо мне на голову. Передо мною закрылся весь белый свет, пропали банки с горошком, пропала продавщица.
Воспользовавшись моей ослепленностью, безжалостная толпа выбросила меня из своих рядов.
Крепко сжимая в руке целлофановый пакет, я вдруг почувствовал вокруг себя непривычную пустоту. Продрав глаза от мучного ослепления, принял решение: больше не принимать попыток выяснять вес горошка. Наскоро отряхнувшись, осмотрелся окрест, и порысил в сторону уже самого Первореченского рынка. После схватки с покупательским коллективом в кулаке у меня остались лишь крепко зажатые ручки пакета, сам же он канул в озлобленно-враждебной для меня толпе.
Внутри рынка не рискнул возобновлять поиски зеленого горошка. Одно его название стало вызывать у меня стойкое к нему отвращение. Посмотрев на часы, понял: времени уже не оставалось. Через час прибудут мои родители. Просчитав варианты, подскочил к рыбному отделу и купил целый килограмм вкусной малосоленой, жирной селедки, не отреагировав на вылупленные в мою сторону глаза продавщицы.
Ринулся домой, осозновая свою никчемность в хозяйственных делах. От чего мучился виноватостью. Единственное, что грело мою душу и вселяло надежду, что переступив порог квартиры, услышу:
– Это ты, моя рыбочка? – так называет меня моя Гликерия.
Нет, вовсе не Гликерия, а моя радость, моя любимая, а главное моя защитница. «Я за тобой, как за стеной», – поется в хорошей песне и это верно. Но, думаю, будет более верным для меня: «Я за женой, как за стеной». С таким оптимистическим настроением я бодренько порысил в сторону своего дома.
Однако, моя надежда и заступница отсутствовала. Вот тебе раз! И кто меня защитит перед родителями? Кто не даст упасть в собственный позор? Я оказался потерянно беззащитен.
Вот-вот придут родители. Взглянув в прихожей на себя в зеркало, понял, почему продавщица рыбного отдела таращились на меня. В зеркале обозначилось существо идентично привидению, обильно обсыпанное мукой.
Наскоро приведя себя в относительный порядок, кинулся на кухню. Отыскал большую кастрюлю. Единственное, что я хорошо умею делать, так это быстро и ловко чистить картошку. Этому я был обучен незабвенным прапорщиком во времена своей армейской службы. Видать, прапорщик готовил нас не к войне, а к мирной жизни. Чистка картошки был не единственным видом деятельности, которому обучал нас, воинов российской Армии, хозяйственный прапор. Мы освоили быстроту чистки и разделки селедки, мыть полы и подметать плац, перед приездом Генерала.
С рекордной быстротой была начищена картошка и, поставив ее на плиту вариться, набросился на селедку. Скоро вся эта толстенькая, сочная, малосольная вкуснятина была разложена на большом блюде, украшена кружочками репчатого лука и полита подсолнечным маслом.
Кастрюля с картошкой вовсю хлопала крышкой. Не успел я расставить на столе тарелки, бокалы, разложить вилки-ложки, как моя бульба была готова. Вывалив ее в большую глубокую миску, отнес в комнату и, разместил ее на лобном месте. В холодильнике отыскал зелень, которой постоянно пользуется моя Гликерия, измельчив ножом, посыпал ею дымящуюся горку.
Отойдя на некоторое расстояние от устроенного мною натюрморта, залюбовался. С самого утра у меня во рту не было ни единой росиночки. Исходящая паром, рассыпчатая картошечка, аппетитно посыпанная зеленью, жирнющая селедочка с кольцами лука вызывали у меня такой прилив голода, что я готов было уже плюнуть на все, и кинуться к застолью, однако...
В это самое время в дверях раздался веселый звонок. Появились гости. Это были мои родители, а за их спиной, с букетом цветов мило улыбаясь, стояла моя Гликерия, ну просто красавица. Я с ужасом вспомнил, что так и не удосужился купить цветов ни жене, ни матери. В маленькой прихожей сразу стало тесно и празднично. Толкаясь между родителями, я помогал им раздеваться, подавал тапочки, а те шутили, почему-то поздравляли меня с праздником, обнимали, целовали, словно это был мужской, а не женский день.
А когда Гликерия пригласила всех к столу, я не узнал своего сиротского натюрморта из отварной картошки с селедкой. Весь стол был уставлен такими умопомрачительными вкуснятинами, отчего я уже было открыл рот, чтобы ахнуть от изумления и воскликнуть: когда же ты, моя славная Галиночка, все это успела откуда-то извлечь и так красиво расставить на столе, как в это время моя мамочка, окинув восхищенным взором праздничный стол, заявила:
– Смотри, отец, и учись у своего сына, как надо готовить праздничное застолье.
– Спасибо вам за замечательного, хозяйственного сына, приготовившего для всех нас такой роскошный праздничный стол. – В тон родительнице пропела моя славная Гликерия, глядя добрыми глазами на моих прослезившихся родителей от умиления за своего необыкновенного, на их взгляд, Масика.
Жена поцеловала меня в щеку.
Притушив в себе мысли об истинной своей хозяйственной никчемности, я полетел на «Седьмое небо» от похвалы любимой Галиночки, хотя и выглядел дурак дураком.
И тут же мысленно поклялся, что, пойдя провожать родителей, обязательно зайду в цветочный магазин и куплю жене и маме по букету.
В общем, праздник Женского Дня в нашей семье удался на славу. И все благодаря мне, как заявила моя Гликерия.
Антонина Глушко.
(в сокращении)
Фото: ok.ru