Новости
Михаил Шуфутинский: «Пою только то, что нравится»
Елена КАРПЕНКО, «Вечерняя Москва»
Интервью опубликовано в газете «Вечерняя Москва» в 2007 году, автор Елена КАРПЕНКО (публикуется в сокращении).
– Михаил Захарович, Вы согласны с тем, что шансон как жанр умирает?
– Шансон умирает?! Вы меня просто удивляете! На мои концерты приходит очень много людей разного возраста, в том числе совершенно юные. Вы задали такой вопрос, потому что, я уверен, не знаете ничего из того, что я спел. А если знаете, то случайно.
...В Вашем понимании шансон – это блатняк. Он, конечно, умирает. Потому что у людей уменьшается интерес к тюремной лирике. Сегодня эта тема звучит по всем каналам с утра до вечера и в «Чрезвычайных происшествиях», и в сериалах. Кровь льется рекой, проституция, наркомания... Петь об этом уже глупо и неинтересно.
И я обо всем этом давно не пою. А настоящий шансон – очень древнее искусство. В свое время мы с композитором Игорем Зубковым готовили программу для одной радиостанции, посвященную шансону. Мы были в гостях у Тихона Хренникова, и он наговорил нам на целый час на магнитофон о шансоне. И он сказал нам очень интересную вещь: «соберите на площади тысячу человек из разных городов и предложите им спеть вместе «Подмосковные вечера». И все запоют. Вот что такое шансон! (С сочувствием) Шансон – это не только «Таганка».
– Вы мальчиком слушали Верди и Моцарта, как пришли к шансону?
– Мальчиком я не слушал такую музыку. Я слушал классику более основательно, когда еще начинал профессионально учиться музыке в Московском музыкальном училище имени Ипполитова-Иванова. И в это же время я увлекался джазом, играл в оркестрах и слушал «Голос Америки» из Вашингтона. Разучивал все, что слышал, и впитывал в себя, как губка воду... А шансон...
Да, действительно, в детстве я, засыпая, слушал и ту самую «Таганку», и «Будь проклята ты, Колыма»... В те годы у студентов – а мои родители были студентами-медиками – это было модым и правильным – слушать что-то запретное. Это не было позорным. Родители сами пели под гитару все эти песни. Наверное, привычка к такой музыке пошла оттуда.
– Почему Вы, успешно играя в оркестрах, работая в Москонцерте, уехали работать в Магадан?
– Предстоял приезд Никсона в Москву и мне, как и многим прогрессивно настроенным молодым людям, «предложили» покинуть на время Москву. Это была нормальная, типичная практика в СССР. Почему Магадан? Потому что до этого я уже объездил с гастролями весть Север и Дальний Восток. Мне эти края понравились. Мы выступали в местах, где собирались рыбаки, старатели. Магадан был навеян какой-то романтикой.
Мои знакомые ребята работали там в ресторанах. Они мне позвонили: «Мы тут гребем деньги лопатой. Приезжай – полгодика поработаешь – купишь машину». Я и поехал туда. Прошел сквозь все беды и победы, но вышел оттуда достойно.
– Вам наверняка пришлось увидеть жизнь заключенных...
– Нет, много я не мог увидеть, разве что «краем глаза». Потому что они жили в лагерях. Но там было много людей, которые так или иначе были причастны к местам лишения свободы.
Там были старатели, которые, отсидев сроки, шли в артель добывать золото, рыбаки, моряки. Вообще, в Магадане мы не привыкли различать людей по их социальной принадлежности, и не задавали лишних вопросов. Да, я видел людей оттуда. Никто ничего хорошего об этом не рассказывал. Никакой романтики. Это тяжелейшее испытание, пройти которое с честью, оставшись человеком, очень немногим удавалось. Я бывал в лагерях непосредственно после своего возвращения из Америки. Мне пришлось пару раз выступать в местах лишения свободы. Это, можно сказать, была «элитная тюрьма», там за административные преступления отбывали срок военные, милиционеры, прокуроры. Мы сделали для них концерт. Я видел в их глазах свет человеческий. Я видел горе. У меня есть сострадание к людям, которые оказались в неволе. Даже заслуженно. Все равно я против того, чтобы подавляли сущность человеческую в людях.
Я верю в то, что человек может исправиться, если к нему относиться, как к человеку. Я одно время пел песни об этом. Но позже мой интерес к этой тематике несколько ослаб.
– Вы поэтому уехали в Америку, что здесь подавляли человеческую сущность?
– До отъезда я работал в ансамбле «Лейся, песня!». Это был невероятно популярный коллектив. Мы собирали стадионы. Люди на наших концертах зажигали факелы из газет, как на рок-концертах, выбивали стеклянные двери, прорывали кордоны милиции. А сколько помоев на нас выливали со страниц советских газет! Почему? Потому что нельзя было выделяться. Надо было быть сереньким. Надо было петь «Мой адрес не дом и не улица». А мы пели «Прощай, со всех вокзалов поезда уходят в дальние края». Это что, говорили нам – намек на эмиграцию? Я решил, что собирать стадионы и зарабатывать деньги – это еще не все в жизни. Надо чувствовать себя свободным человеком.
...И я решил, что поеду в Америку – центр современной музыкальной культуры.
– Наверное, трудно было на первых порах в чужой стране?
– Не просто. Надо было зарабатывать себе на кусок хлеба. Немножко до поры до времени нам помогали американские благотворительные организации. А потом я стал брать любую работу, которую мне предлагали: в ночных клубах, в русских ресторанах, на свадьбах, в латиноамериканских и черных дискотеках. Подрабатывал аранжировщиком на студиях звукозаписи.
– А таксистом?
– Немного проработал охранником в ювелирном магазине. Мне приходилось рано вставать, надевать униформу. И стоять целый день с пустой кобурой. Потом мой хозяин-израильтянин начал мне прибавлять работы: то просил раскладывать изделия по утрам, потом потирать стекла и мыть полы. Я ему на это ответил строчкой из песни: «Воровка никогда не будет прачкой». Ему перевели это «я не буду у вас работать». И я остался без работы. Работал я с электроникой: припаивал и отпаивал детали. Однажды после бессонной ночи, вызванной концертом в ресторане, я заснул и припаял руку. Шрам остался на всю жизнь.
– Как складывалась Ваша карьера? Сколько времени заняло покорение вершин?
– А там вершин особых не было. Были русские рестораны и русские магазины, где продавали русские кассеты. А поскольку я был там одним из немногих грамотных и профессиональных людей, я стал записывать альбомы другим: для Любы Успенской, для Майи Розовой, Михаила Гулько, Анатолия Могилевского. А потом стал сам петь. Всем понравилось.
И я записал свой первый альбом «Побег», который разошелся очень хорошо. Когда я попал в Россию в 90-м году, мои кассеты звучали в каждом доме и каждой машине.
Я знал, что я здесь известен, но не знал, как сказочно знаменит и любим!
– Ностальгируете по тем временам?
– Нет, это просто часть моей жизни. Я в Америке часто бываю.
– Вы помните, как Жанна Агузарова поехала покорять Америку и застряла в ресторане?
– Да. А что такого плохого – петь в ресторане? Там есть сцена, там есть хороший звук, свет. Люди приходят туда не просто поесть картошку с селедкой. А послушать музыку. В Америке очень многие люди, даже знаменитые, пели в ресторанах.
– В ресторанах еще и пьют водку. Вам удавалось избегать излишних доз?
– Я с удовольствием иногда пью водку. У меня иногда возникает желание, как у любого нормального мужчины, родившегося в славянской стране. Мы выпиваем и закусываем вкусно. А что такого? Я, например, в русских ресторанах работал. Мне нужно было быть трезвым. Я не алкоголик, не пьяница, но любил подойти к бару и выпить рюмочку водочки.
– Вы сейчас живете в Москве все время?
– Я постоянно живу в Москве уже шестнадцать лет. Сначала жил в гостинице. А сейчас – в собственном доме за городом. Думаю, мой дом не уступит лучшим домам в Беверли-Хиллз, в которых живут знаменитые артисты. Он находится очень близко от Москвы – 9 километров от МКАДа. Там роскошная природа, в доме большой бассейн, сам дом достаточно просторный.
– Вы богатый: у вас два сына и четыре внука.
– Да, в этом смысле богатый. Не так давно у меня родилась внучка – первая девочка в нашей семье. Она в моем доме полноправная хозяйка. Ее родители – мой старший сын Дэйвид и его жена – даже ругают меня за это.
Сын мой с 1996 живет в Москве. У него своя огромная компания – он продюсирует звук для кино. А младший сын Антон живет с семьей в Сан-Диего.
– Вас невозможно представить без Вашей бороды. Вы пробовали ее когда-нибудь сбрить?
У меня борода с двадцати четырех лет. Когда я жил на Камчатке, в Магадане, отпустил бороду. С тех пор никогда не брился. Правда, волос стало меньше, поэтому я их стригу коротко.
Елена КАРПЕНКО, «Вечерняя Москва».
Другие статьи номера в рубрике Новости:
