Гуково. Больница. В коридоре стоит лейтенант ФСИН. Он ждет, когда оформят документы. Потом повезет в суд.

В палате лежит старик. Он ждет, когда оформят документы. Потом — суд.

На ноге у старика пластиковый браслет. На тумбочке, рядом с книгой про Высоцкого, — черный телефон без цифр с триколором. Это — приемная станция. Если отойти от нее дальше чем на 50 метров, случается тревога. Когда старика возили на рентген на соседний этаж, ему пришлось писать объяснительную.

Приходит врач с выпиской. Долго, слишком долго разъясняет старику назначения, очень долго жмет ему руку, потом присаживается на кровать и просто сидит рядом. У старика четыре дня назад был сердечный приступ. Выписывать надо сейчас.

Валерий Петрович Дьяконов 22 года проработал на шахте Обуховская подземным электрослесарем. В конце 90-х шахта отошла депутату Государственной думы Варшавскому, который тогда владел «Русским углем». Варшавский хотел контрольный пакет, и зарплату тем, кто не передал свои акции, перестали платить. Пообещали оплачивать только похороны. Это длилось три года. Один рабочий бросился от безысходности в ствол. Другой повесился, в предсмертной записке попросил отдать зарплату жене.

— В 99-м умерла мама. И мне, — Валерий Петрович делает паузу для вдоха, — не на что было ее хоронить.

Он тяжело дышит.

— Я пришел в правление. Я… объяснил. Что мама. Меня… вытолкали оттуда. И меня… ну, переклинило. И клинит до сих пор.

Сначала он пошел в суд. Суд вернул немного денег и велел ждать.

Он ждал.

Потом он поговорил с товарищами. Они заблокировали вагонетки и подъездные пути. Встали палаточным лагерем вокруг шахты. «Приезжали менты, бандиты, нам было все равно. Мы стояли, пока не вернули деньги. Все, до последнего рубля. Мы вернули 23 миллиона».

Начал проводить митинги, шахтерские забастовки. Стал коммунистом — в нулевые. Стал депутатом своего маленького города Зверево, и круг борьбы расширился. Своей большой заслугой считает, что куб воды в Звереве — по 62 рубля, а в соседнем Гукове, который воду поставляет, — 120.

Дважды его пытались убить. Первый раз проломили голову его жене, сломали руку ему, отбивался, увидел сосед, спугнул. Второй раз напали в прошлом году, после неудачного похода к заместителю главы администрации — били какой-то шипованной битой. Но это ничего. Шахтеры не боятся.

Оба раза нападавших не нашли.

7 июня шахтеры «Кингкоула» пришли к Дьяконову — 100 человек. Полтора года им не платили зарплату. 2200 сотрудников, 350 миллионов долга. Встречались на улице — комната не вместила бы. Потом встречались еще. Трижды. Был разработан план действий. Ежедневные пикеты у гуковского офиса «Кингкоула». Согласование выбили до 19 сентября, с четвертой попытки, пройдя все отмазки про «перерытые трубы» и «а тут уже пикетируют». Если пикеты не сработают, через два месяца пообещали начать голодовку.

18 августа в полубессознательном состоянии (сердечный приступ приближался) Дьяконова привезли в суд и поместили под домашний арест. По версии следствия, в ноябре прошлого года Дьяконов пришел в администрацию Гукова и угрожал заместителю главы Романченко газовым пистолетом. Угрожал не за себя — за младшую сестру, маму 11 детей, у которой отбирали квартиру. Чиновник написал заявление. «Ей дали квартиру в негодном состоянии, нежилую. Потом, когда она пожаловалась, решили отобрать и виновной сделать за состояние жилья. Я тот суд за сестру выиграл. Но перед судом зашел к Романченко. Хотел по-людски. Говорю, стыдно с многодетной мамой судиться, не позорьтесь, заберите иск. Он мне такое говорил! «Ты уже не депутат. Мы тебя зароем». Я пистолет достаю, разрешенный, газовый, и говорю: «Из-за ваших угроз я вынужден в родном городе вот такое оформлять и носить». Ну и все».

— Он не понимает, — говорит Дьяконов. — Если бы я его убивать пришел, его бы уже похоронили.

19 августа Дьяконова отправили в больницу на скорой. С браслетом на ноге и невидимым электронным поводком.

22 августа шахтеры объявили голодовку.

— Рабство. Напишите, — просит Дьяконов. В палату заглядывает конвоир.— В Ростовской области развито рабство. Люди работают в аду, под землей, им не платят… Они работают, потому что иначе и работы не будет. Но это не выход, не решение.

— У шахтеров получится, — говорит Дьяконов. — Они все-таки получат свое. Хозяев у нас нет, мы не рабы, не рабы.

 

Город

В Гукове живут 60 тысяч человек, в соседнем Звереве — 20.

Про эти города говорят — здесь жизнь слабая.

Тут хорошая зарплата для мужчины — 15 тысяч. Для женщины — 7.

Это шахтерские городки. При Советах вокруг было 90 шахт. Сейчас осталось четыре. Две — Обуховская и Дальняя — принадлежат Ринату Ахметову, но он хотел бы их продать. Две — Садкинская, Шерловская — компании «Донуголь».

В 2010 году Гуково и Зверево включили в список моногородов, которым в первую очередь будет оказана помощь из федерального бюджета. Появился комплексный план инновационного развития. Он был красив — комплекс по производству кремниевых пластин для солнечной энергетики, комбинат по производству базальтового волокна и строительство новой высокотехнологичной шахты. «Реализация КИП повлечет за собой глубокую диверсификацию экономики и поможет региону выйти на новые отраслевые рынки», — писала пресса. Все вместе это называлось «Солнечный поток». На гуковские земли должны были пролиться 55,3 млрд рублей. Что пролилось, в каком объеме и куда, неизвестно, но предприятий не возникло. Пока единственное предприятие, не связанное с углем, — пошивочная «Глория Джинс».

В 2014 году распоряжением правительства Гуково включено в список моногородов «с наиболее сложным социально-экономическим положением». В мае 2016-го был составлен новый список, и Гуково опять включили. И ничего это не поменяло.

Еще недавно работающих шахт было больше. Шахты Алмазная, Замчаловская, Ростовская, Гуковская и фабрика «Замчаловский антрацит» в декабре 2012 года были куплены у «Русского угля» компанией «Кингкоул». Директором и владельцем 10% акций «Кингкоула» являлся Владимир Пожидаев, бывший генеральный директор той же компании «Русский уголь», принадлежащей миллиардеру Михаилу Гуцериеву. 90% «Кингкоула» оформлены на кипрский офшор Kingcoallimited, так что вопрос о реальном владельце открыт. Региональные сотрудники компании говорят, что по факту шахты как принадлежали, так и принадлежат Гуцериеву, а Пожидаев лишь «взял их в аренду» на три года. Возможна ли такая аренда и каковы ее реальные условия, мы не знаем.

Люди, работавшие на этих шахтах, трудились там уже много лет — сначала в «Гуковугле», потом в «Русском угле». В декабре 2012-го Пожидаев пообещал рабочим «высокие зарплаты» — 40–60 тысяч против прежних 20, стабильность и блага вроде нового шахтного оборудования.

Владимир Пожидаев запомнился рабочим тем, что передвигался ни много ни мало на вертолете. Ему открывали двери. Перед входом на шахты ему приносили ботинки, и он позволял себя переобувать.

Говорят, зарплату начали задерживать с 2013-го. Сначала на неделю, месяц-два, потом на полгода. При этом рабочим делались минимальные выплаты сразу же, как они объявляли простой из-за неуплаты.

Три года истекало. С 2014 года на шахтах перестали проводиться проходческие работы. С лета 2015-го перестали покупаться детали для техники, в том числе для насосов, не были куплены отопительные котлы. Главные инженеры забили тревогу, но Пожидаев на совещании их успокоил — временная задержка, переформирую активы, все будет.

На Алмазной встало три насоса из четырех. Последний ремонтировали всей шахтой, но в ноябре встал и он. Шахту начало затапливать. Гуковскую опечатал Ростехнадзор в сентябре — износился трос, таскающий клеть с рабочими.

К этому моменту рабочим вообще перестали платить.

Некоторым перестали платить в апреле прошлого года, некоторым — в мае, самые удачливые получали выплаты до октября — по решению суда. К этому моменту компания задолжала каждому уже больше сотни тысяч. Некоторые пожелали уволиться, им было объявлено, что уволившимся деньги не вернут.

Как впоследствии выяснилось, не производились налоговые и социальные отчисления. Государство бездействовало.

С августа шла опись имущества — приезжали приставы. Не за финансовые интересы рабочих — иски подали банки, у которых «Кингкоул» брал кредиты, а также компании, у которых Пожидаев брал продукцию, обещав рассчитаться потом. Начата процедура банкротства.

С этой зимы оборудование начали вывозить в неизвестном направлении. Затем оставшиеся металлические детали шахты местные сборщики начали сдавать на металлолом.

Приставы объяснили рабочим, что будут торги, то, что не исчезло, будет распродано, потом государство возьмет свое — а именно 2 миллиарда налогов, потом будут удовлетворены интересы банков и пострадавших компаний. А потом, если что-то останется, можно будет подумать о возвращении заработной платы.

Владимира Пожидаева арестовали 12 августа.

 

Женя

Жене Нестреляеву 40 лет. У него ходят руки. Он хочет сжать в кулаки, но не дает себе. Хочет взмахнуть рукой, но останавливается.

Женя — отец семьи. У него три дочки. Он не может быть слабым, не может отчаяться, не может кричать.

Отец Жени работал на шахте три-два-бис — 22 года, всю жизнь, проходчиком. «Бурил, сверлил, взрывчатку закладывал». Умер 10 мая. Женя работал на Юбилейной, Замчаловской — 22 года. Через правое плечо — зажившая темная полоса — отлетела порода, распорола руку, а уголь остался внутри, под кожей. Такие же полосы — на спине, на груди. Женя говорит: «Меня минуло».

Женя — горнорабочий очистного забоя, сокращенно — ГРОЗ. Он из тех, кто работает в лаве. Лава — это угольный слой. Сначала идут проходчики. За ними — рабочие с комбайнами. За ними идет Женя. Женя крепит узкий лаз секциями. Подтягивает конвейер. Подтягивает секции, выдвигает конвейер, по которому уголь пойдет наверх.

Женя работал в пласте высотой 80 сантиметров. Уголь ныряет вверх, тянется вниз, уходит в сторону. Надо следовать за ним.

— На пузе, на локтях, на спине, боком,— описывает Женя свое рабочее состояние. — В туалет хочешь… Там и ходишь. Женщинам, конечно, тяжелее. Женщины в лаве тоже работают.

В шахту спускают на 6 часов. Пять дней в неделю, два выходных.

Рабочие говорят, здешняя шахта убивает человека раз в год-два. К этому относятся нормально — это риски, риск — часть работы. «Шахтеры не боятся».

— Последний раз — в январе 2015 года. Лед сбивали с рельсового пути. Он полез без страховочного ремня, разбился, — говорит Женя. — А в 2011-м на моих глазах убило мужчину с Красного Сулина. Большая породина, три на два, откололась — и все. Конвейера работали, он не слышал треска. Она свалилась просто на него. Он и понять не успел. Алексей Домжин, 50 лет ему было. И мне пришлось объяснять его жене. Пошли к ней с мужиком одним. Жена открыла: что случилось? Мужик морозится. Я говорю: нету больше вашего мужа. Она говорит: шутите? А говорить-то надо! Внуки маленькие были у него. Он пошел на пенсию, а дочке хотел помочь. Женщина мало зарабатывает тут.

Женина — большая — зарплата составляла 20 тысяч рублей.

Зарплату перестали платить в октябре. Сейчас «Кингкоул» должен Жене 305 тысяч.

— Ну как — мы тянем, — говорит его 14-летняя дочь Алена.

— Тянем, — кивает Кристина. Ей восемь.

После этого слово «тянем» мы услышим от многих взрослых. «Тянем» — вместо «живем».

Алене неловко говорить про деньги. Что родители покупают им вкусное, а себе — нет. Алена говорит: «Ну, шоколад себе не позволяем купить».

Женя говорит: «Мясо. Мы забыли, что такое мясо. Курочку возьмем, если есть деньги. А так — картошка, крупы, яйца, самое недорогое». — «А раньше?» — «Раньше? — Женя молчит. — Свинина. Вспоминаем. Шашлыки, вспоминаем, жарили».

Сейчас Женя таксует — это 400 рублей в день. Он не может присоединиться к голодовке — не может рисковать пассажирами и тремя дочерями, и это его мучает. Жена стоит на рынке — 100 рублей за выход. Этого хватает строго на продукты.

У Жени три кредита. Сбербанк, «Центринвест», ОТП-банк. Выросло из одного — на машину, подержанный ЗАЗ Sens — в 2010 году. Чтоб погасить, брали еще. «Уже два месяца не плачу, — говорит Женя. — Коллекторы звонят пять раз в день. Я им говорю — вы мне звоните, а мне кому звонить? Они говорят: заложи свое имущество. То есть — детей по миру пусти».

На прошлой неделе пришло решение суда — Женя задолжал 8 тысяч за газ, теперь к нему должны прийти приставы.

У Жени ходят руки. Говорит спокойно: «Поговорили с женой мы. Квартиру выставляем на продажу. Расплатиться с долгами. И купить — на что останется».

Митинг

Таня Авачева — маркшейдер — женщина, которая работает в шахте, в лаве. Она знает породы и высоты, она прокладывает виртуальный путь вперед проходчиков, она знает, как пойдет уголь, про нее шутят, что она видит землю насквозь.

У нее смешная блестящая футболка и короткая стрижка. Только что ей позвонили из местного профкома и сообщили о желании властей. Власти, а конкретно первый замгубернатора Гребенщиков, министр энергетики и промышленности Тихонов, представители собственника «Кингкоул» и еще некоторые лица собираются на совещание в Ростове. Шахтеры могут туда приехать к 18.00 — не все, небольшая группа, до 10 человек. И высказаться — «для конструктивного решения проблемы».

Сначала она кидается обзванивать инициативную группу и записывать фамилии. Но потом бросает.

— Пойдем на митинг и спросим. Мы ж не от себя.

Ежедневные митинги проводят у администрации «Кингкоула», с 11 до 12 часов. Здание пустое, там сидят только несколько женщин из отдела кадров и расчетчицы — работают так же без зарплаты.

Люди выстраиваются почти в круг. Человек 200, в первых рядах — женщины. Яркие платья. Держат длинные плакаты, нарисованные от руки: «Шахтер. Не верь, не бойся, не проси, а требуй своего», «Российский Донбасс против воров и жуликов», «Президент — гарант Конституции, губернатор, прокурор, мэр — власть. Кто вернет шахтерам 300 млн рублей за работу в аду?» И главный: «Верните наши деньги. И мы сами решим, как жить». Со слов «наши деньги» стекают красные капельки.

Седая женщина держит плакат: «Мы не рабы». Сосед — «Губернатор, руки прочь от Дьяконова».

Горный мастер Дмитрий Алексеевич Коваленко — седой, в синей рубашке. На бейджике криво выведено — «организатор пикета» — чтоб полиция не перепутала.

— Имущества осталось — на 190 миллионов у компании. Торги сколько будут идти — год, два, три? Мы проголосовали — все и сразу. Пусть выделяют из резервного фонда области! А потом трясут с Пожидаева!

Толпа отзывается гулом.

Таня выходит и объявляет утреннюю новость. Спрашивает, ехать ли в Ростов.

— Наверное, постепенное погашение предлагать будут, — предполагает Дмитрий Алексеевич.

— Нет! — откликается толпа.

— Денег нет к ним ездить!

— Кто за то, чтобы инициативная группа поехала в Ростов? Кто за то, чтоб они приехали сюда? — Дмитрий Алексеевич наклоняет голову. — Согласно вашим требованиям — не поедем.

Рабочие живут не только без денег, но и без угля. Дома не газифицированы почти ни у кого, и шахты до остановки выдавали уголь своим сотрудникам. Губернатор обещал дать угля, но пока из требуемых 1000 тонн выдали 100. И не угля, а «угольной массы» — земли, перемешанной с углем.

— Через месяц белые мухи полетят.

— Человеку за зиму — 6 тонн протопиться, 7 тысяч за тонну! Нам — как?

— Никто никому не нужен.

Рабочие уже кричат.

— Спина, колени, ноги — все сыпется. Легкие — коксуются. Высота — во. И ползай.

— Украине надо помогать, но грузы помощи мимо гонят каждый день.

— Конечно, им не с чего нам возвращать деньги! Режут вагонами металл, в нашем Гукове и режут.

— С Алмазной вывозили компрессоры, кабели, метров 800 бронированных. А новое оборудование внизу — просто затопили.

— Бурильная установка — 15 миллионов. Машина порубочная — 8 миллионов. 20 штук на Алмазной было. Приставы изъяли и раздали задолженности в феврале — директору, заместителю директора.

— Тарадин Владимир Алексеевич. Я горный техник. Я буду голодать, пока не умру. Мне 60 лет. На Алмазной 17 лет, Замчаловская — 20 лет, пенсия — 14 тысяч. Мне хватает на кредит и квартплату. 150 тысяч долга. На конвейерах, в заштубованных выработках работал, у меня легкие заштубованы, забиты углем. Надоело доживать, донашивать, доедать.

 

В толпе стоит худая красавица. Шляпка, юбка, аккуратная помада. «Идите к ней», — кричат люди и расступаются вокруг нее.

— Я Авдеева Раиса Потаповна. Машинистка подъема. 38 лет стажа. Мне 70 лет скоро. Не знаю, доживу ли. Поджелудочная, часть желудка, печень, метастазы в печени. Шахта Замчаловская.

— У нас машинистки подъема раковыми заболеваниями болеют очень часто!— кричит ее племянница. Она тоже машинистка подъема, ей 46 лет.

— У меня зарплата была 8 тысяч. У меня 60 тысяч долга, потому что больничные платили. Одно обследование — 13 тысяч, а у меня пенсия 7. Я не хочу так умирать — без врачей.

— Я и Путину не доверяю. И сына в армию я не думаю отправлять. Я тут родился, но это государство недостойно…

— Я с хутора Ясного, 5–6 километров отсюда. И в дождь, и в град, и в снег ходил до шахты. Вон, начальник мой. Я опоздал когда? Мы плохо работали? Мы работали до конца.

Проблемы со здоровьем почти у всех. Шахтер может оформить регресс — профессиональную инвалидность. Оформить регресс в профильном силикозном диспансере в городе Шахты стоит 250 тысяч взятки. Цену знают все. Регресс дает пенсию по инвалидности и право на санаторий.

Рабочие рассказывают, как несмотря на остановку шахт, на запрет Ростехнадзора, на то, что зарплату уже даже не обещали, лазали в стволы до этой весны и откачивали воду «все равно».

Про шахту здесь говорят — живая, мертвая.

Все понимали, что смерть шахт — это смерть города.

Шахты не спасли.

 

Замчаловская шахта

Замчаловская шахта похожа на коровник с горкой в гаражном кооперативе. Перед ней стоит циркуль-кран.

— Рельсы с-под крана вынули, смотри.

Между краном, на месте бывшего ствола — восьмиметровая яма глубиной 11 метров. В начале лета она была глубиной метр и шириной пять. Шахта обваливается внутрь себя. В разрезе видна черная верхняя земля, рыжая внутри, серая на глубине.

Женя и Дмитрий Алексеевич стоят над ямой.

— Гля, порода подсекается, дальше уходит.

Они стоят над ямой как над могилой.

По краям ямы цветет амброзия и пылит при каждом прикосновении.

Такое ощущение, что здесь никого не было очень давно. Хотя шахта умерла за последний год.

— Это все буквально с апреля месяца сделали. Когда воду наши качать перестали. Разграбили-разворовали.

— Вот тут у нас были бытовки, мы инструмент хранили, — говорит Женя. Мы идем мимо заросших диким виноградом клетей. — Тут на работу заходили… Ладно, давай через окно.

Внутри нет ничего. На бетонной стене — еще советский плакат с бравым молодцем «Курение в шахтах — преступление!». Молодца подкрашивали.

— Ты когда крайний раз тут работал? — спрашивает Дмитрий Алексеевич Женю.

— У меня последний рабочий день был 30 мая 2015-го. Опускался в шахту.

— А я — 30 июня. 1 июля в отпуск пошел. И больше я уже не пошел.

— Здесь мы спускались в шахту, — говорит Женя, шагая в центральный зал. Зал завален грудами шлака, мусором, валяются бутылки. По бетонному полу рассыпаны карты. Женя смотрит во все глаза, я не могу определить выражение его лица.

— А стены мы подбеляли, — говорит Дмитрий Алексеевич. — Очень аккуратно все было. Вон там, на том месте, была кабинка, там девушка сидела. Она принимала сигнал на спуск. А чтоб подняться, надо было четыре раза дернуть. Ты первый раз, что ли, тут, Жень, после?

Женя кивает и идет по грудам шлака.

— Я, когда первый раз тут был, у меня сердце, девоньки, замерло, — продолжает Дмитрий Алексеевич. — Я тут 24 года. Не каждый может работать. Там, внутри, температура 40–50 градусов независимо от времени года, кислорода мало, тесно. Тут все вывезено, все! Металл снят. Тут кранами оборудование вывозили, токарный станок — 10 тонн, его на руках не подымешь. За полгода разобрали все! Все! Котлы новые стояли, дорогущие — срезали, унесли. У нас парни до февраля без денег ходили сюда, в ствол ходили — с затоплением ствола боролись. Сейчас — все.

— Я инженеру Лепетюхину говорю: почему не поставил людей охранять, чтоб не растащили? Почему в милицию не звонил? А он говорит: я не знаю, когда это случилось. Я говорю: у тебя в отпуске квартиру обнесут, ты в милицию не пойдешь? Вся поверхность разворована, а почему ты не охранял шахту?

— А там еще рельсы они поснимали? — пинает Женя шлак. Отходит.

Говорит: «Мне иногда снится, что я спускаюсь. Что я в шахте работаю. Друзья, товарищи. Ситуации там всякие».

— Смотри, — говорит Женя. — В клети 8 человек на верхнем ярусе, 8 на нижнем. Полвосьмого мы опускаемся, с восьми начинаем работать, в полтретьего смену поднимают назад, автобус нас встречает, везет в баню.

— Тут 800 человек работало в четыре смены, — кивает Дмитрий Алексеевич.

Женя находит трос, на котором должна висеть клеть, и дергает его через земляную кучу, через крышку-ляду.

— Там клеть! Внизу! Внизу, не украли!

Встреча

В тот же вечер губернатор решает приехать в Гуково. Пустят 10 человек. Шахтеры надевают лучшее, только Женя остается в шортах и стесняется, что не пустят. Прошел слух, что 85% зарплаты отдадут сразу, остальное потом. «Мы голодовку не прекратим, пока не отдадут все».

Мы тоже попадаем в список, но нас останавливают — сначала капитан полиции, затем — пресс-секретарь губернатора Ирина Четвертакова.

Пресс-секретарь говорит, что в зале будет присутствовать только проверенная пресса.

Шахтеры неожиданно говорят, что без нас не пойдут.

— У нас там полный зал прессы! Отобранной! Вы что, не доверяете ИТАР-ТАСС, Интерфаксу, РИА Новостям? — возмущается Ирина.

— Мы не пойдем.

Шахтеров выходит уговаривать мэр Гукова Виктор Горенко.

— Они уже 20 минут ждут. Могут уехать. Это Гребенщикова (первый зам губернатора. — Е.К.) мероприятие.

— Да мне пофиг! — говорит взрывник Николай Васильевич Надкерничный.

— Ты не говори так, «пофиг»! — возмущается мэр.

— Где это свобода слова? — говорит Таня Авачева.

— Вам зарплату или свободу слова? — конкретизирует мэр.

— Пойдем-ка отсюда, — говорит Таня.

Шахтеры под взглядом мэра уходят прочь от здания. Мы бросаемся их уговаривать: «За вами стоят люди, вдруг что-то решится, мы не хотим мешать».

Уговорить удается с трудом.

Через час выходит губернатор Голубев.

По дороге к своей «Ауди» успевает сказать, что на стороне шахтеров — закон.

Следом выходят шахтеры.

— Зря вы нас уговорили, — говорит Таня. — Очень, очень зря.

 

У нас есть аудиозапись встречи. Губернатор сказал, что и его отец был шахтером. И над проблемой выплат по Гукову и Звереву он работает уже два года. В зале были конкурсные управляющие затопленных шахт, заместители губернатора и даже областной прокурор.

Выяснилось, что никто из них не знает, сколько шахтеров полтора года живет без денег. Списки, кому «Кингкоул» задолжал деньги, до сих пор не составлены. Неизвестна никому в зале оказалась и сумма долга. Неизвестна и цена оставшихся у «Кингкоула» активов.

— В конце он предложил 50 миллионов на всех — за апрель и май. Сказал, что потом деньги появятся опять, но неизвестно когда.

— Подачка, — говорит Елена Ивановна Бондарева. В ее семье голодовку держат все.

— Мы спросим людей, — говорит Таня.

Елена Ивановна шла и плакала, что не хватает здоровья на коров. «Пока были 4 коровы — тянули. Сейчас курочки остались. Тянем. Тянем».

На следующий день шахтеры приняли решение отклонить предложение губернатора. Подняли руки. Круг стоял совсем плотно, люди дышали друг другу в шеи. «Пикет продолжаем?» — «Да!» — «Голодовку продолжаем?» — «Да!» Казалось, люди ликуют. «Мы им не верим, не верим, мне год оставался до пенсии, я жизнь сломала», — кричала Оля с Алмазной. Подруги удерживали ее. Многие плакали.

Ростовская область