Политика
90 лет террора
Надежда Алисимчик
Первым концентрационным лагерем всех времен и народов был созданный в 1918 году СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения. Ни при рабовладельческом строе, ни при крепостном праве – ни одна власть на территории своего государства не создавала подобной структуры по уничтожению собственного народа.
«Арсеньевские вести» часто упрекают в том, что наша газета направляет основной луч своего внимания на негатив. Это верно, основное направление нашего внимания — криминальные наклонности власти, все виды унижения человека, нарушение наших прав и свобод. Зачем мы это делаем? Во-первых, затем, чтобы никто не говорил: «А я не знал, что в начале третьего тысячелетия в России всю власть захватила партия власти — «Единая Россия», поправ Конституцию и развратив суды».
Во-вторых, затем, что подлинный позитив – это глубоко осознанный негатив. А негатив по своей сути – это всего лишь нереализованный позитив, который народ уже 90 лет не может реализовать по причине бесправия и тирании единопартийности.
И вот опять из захватившей монополию на власть «Единой России» уже торчат уши очередного «вождя народа». И потому наша задача — не позволять забывать уроки прошлого о «крепкой руке», зажавшей в железный кулак весь народ России. Пусть те, кто тоскует по крепкой руке, подумает о том, как это созвучно – кулак и ГУЛАГ, и что сильная рука в любой момент может сжаться в этот самый кулак — ГУЛАГ.
ДЕНЬ ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННОГО УЧРЕДИЛИ В ДУБРАВЛАГЕ
Вот как вспоминает об этом Кронид Любарский:
«История возникновения Дня политзаключенного в СССР обросла мифами. Поскольку мне довелось в свое время стоять у истоков этого Дня, стоит, пожалуй, сегодня рассказать об этом немного подробнее.
Я прибыл «на зону» весной 1973 года – в 19-й лагерь Дубравлага в поселке Лесной (по-мордовски Умор).
Политлагерь того времени был самым свободным местом в СССР. Арест и заключение вообще обладают огромным освобождающим воздействием: в твоих отношениях с государством наконец-то наступила полная ясность. Тебе не надо уже более таиться (а вдруг и не арестуют?), разрабатывать тактику поведения на следствии (а вдруг поменьше дадут?). Наши цели были ясны, задачи определены. Политзек – это духовно свободный человек.
Так вот к чему я веду: духовно освободившиеся люди немедленно повели себя в лагере так, как в другой части мира вели себя эмигранты, а сегодня на просторах СНГ ведут себя граждане, сбросившие узы тоталитаризма. Политзеки разбились на национальные землячества, почти не общавшиеся между собой. Российское землячество к тому же разделилось на множество групп («от анархистов до монархистов»), также с подозрительностью относившихся друг к другу. Свобода порождает многообразие, но только что обретенное многообразие, “плюрализм” чреват раздробленностью, утратой чувства общности. Маятник качнулся в другую сторону.
Для меня, неофита, полагавшего, что я вот-вот встречусь со сплоченными когортами политических бойцов, это было некоторым разочарованием. Очень скоро стало видно, что рознь к тому же весьма искусно подогревается и насаждается лагерной администрацией, будь то местный «кум» и «чекист» или «кумовья» и «чекисты» из Управления Дубравлага.
Созревала убежденность, что для преодоления внутрилагерных разногласий очень важно организовать и провести общую для всех политических и национальных «конфессий» крупную акцию внутрилагерного сопротивления, которая показала бы, что при всех наших различиях мы здесь противостоим единому противнику и готовы действовать совместно. Эта акция с необходимостью должна быть успешной – иначе она может только еще более деморализовать лагерь. «Обкатывая» эту идею в прогулках вокруг барака с друзьями из разных группировок, я понял, что у нее много сторонников и она имеет все шансы на успех.
На ловца и зверь бежит. В разгар размышлений на эти темы, в апреле 1974 года, меня «выдернули» из зоны и отправили «на больничку» – общий для всех политических зон Дубравлага больничный комплекс, расположенный в поселке Барашево (3-й лагерь).
Здесь я и встретил Алексея Мурженко, человека, который произвел на меня глубочайшее впечатление. На особый режим он попал как участник знаменитого в свое время ленинградского «самолетного» процесса – суда над группой евреев, пытавшихся угнать самолет, чтобы привлечь внимание к запрету на легальный выезд из СССР. Мурженко и Юрий Федоров были единственными неевреями, принявшими участие в этой акции. За их плечами уже была общая политическая отсидка.
Каждый день по часу мы с Алексеем кружили вокруг хирургического барака, сразу же почувствовав друг к другу доверие и симпатию. Очень быстро выяснилось, что в среде «полосатых» обсуждаются такие же идеи совместных действий, какие я немедленно изложил Алексею. Рыбаки издалека увидели друг друга.
Тут же возникла и была принята идея проведения некоего «всесоюзного дня» наподобие Дней рыбака или шахтера, но Дня не советского, а антисоветского – Дня политического заключенного.
Быстро было достигнуто согласие о том, что этот день должен стать днем «показа флага», когда каждый политзек громко и открыто провозглашает те идеи, которые и привели его за решетку. Надо сделать так, чтобы мировое сообщество в самой концентрированной форме получило представление о всем спектре политического сопротивления в СССР. Формы возможны были любые: прежде всего, конечно, всеобщая голодовка, отказ от работы (забастовка), публикация открытых писем, заявлений, обращений.
Долго спорили о названии. «День советского политзаключенного» был отвергнут, ибо наши друзья прибалты или евреи – будущие израильтяне — не приняли бы такого определения. В конце концов была принята констатация географического факта: День политзаключенного в СССР.
Встал вопрос о дате Дня. Нам с Алексеем сразу было ясно, что любые варианты, связанные с какими-либо знаменитыми датами, существенными для той или иной национальной или политической группировки, заранее неприемлемы, ибо вызовут обоснованную ревность, чего нам вовсе не хотелось. Дата должна быть нейтральной. Далее, мы понимали, что день не может быть назначен на близкую дату: нужно время для оповещения всех лагерей. Прикинув практические возможности, мы остановились на октябре, который еще тем был хорош, что позволял немного подпортить наступающий великий революционный праздник. Мурженко назвал наугад 15-е число. Я, поколебавшись, предложил 30-е, сыгравшее в моей зековской судьбе важную роль (использовав тем самым «служебное положение в личных целях»). На том и порешили.
Разработав план дальнейших действий, мы с Алексеем Мурженко разъехались по нашим лагерям (точнее, нас развезли). Идея Дня политзаключенного начала свое шествие по лагерям.
ЦК ПОЛИТЗЭКА
В реализации замысла нам очень помогла лагерная администрация. Бурные обсуждения через сеть стукачей скоро достигли ушей администрации, которая почувствовала: что-то готовится!
Реакция ее была примитивно рефлекторной: разорвать кружок заговорщиков, разбросать их по разным лагерям. Это как раз то, что стратегически они не должны были бы делать. Для них разумно было бы локализовать заговорщиков в одном месте, задушить их безвестностью.
Вместо этого очень скоро по всей системе политлагерей Мордовии и Пермской области идея Дня политзаключенного была успешно разнесена. Даже в единственную в то время политическую тюрьму – во Владимир – эта весть успела доехать: меня выдернули из 19-й зоны сначала в 17-ю, а затем через суд устрожили режим и отправили в «крытую», во Владимир. Я прибыл в тюрьму как раз вовремя, 20 октября, привезя и туда весть о разработанном плане.
Для передачи информации о предстоящем дне на волю неоценимую роль сыграли наши зековские жены, которые во время свиданий запоминали и передавали ее диссидентскому сообществу в Москве. Диссиденты имели выход на иностранных корреспондентов, а через них – на демократическую общественность Запада.
Наверное, с течением времени будет восстановлена история того, как год за годом отмечался День политзаключенного в СССР в разных лагерях. Десятки людей, рискуя многим, принимали участие в его организации и в лагерях, и на воле. Не могу не вспомнить, например, украинца Сергея Бабича, без помощи которого письма, заявления и обращения политзеков 19-й зоны Дубравлага, подготовленные специально к первому Дню, наверное, никогда бы не достигли воли.
Сережа, мастер на все руки, вкладывал наши документы в сувенирные доски, которые изготовлялись, в частности, в нашей рабочей зоне – на деревообделочном заводе, который был занят изготовлением в качестве главной продукции деревянных часовых футляров для Пензенского часового завода. Трудно было догадаться, что в этих досках, отделанных шпоном ценных древесных пород и покрытых лаком, с пейзажем или женским портретом на лицевой стороне, запрессованы целые пачки «антисоветчины».
Затем художник Борис Пэнсон – еще один «самолетчик», но из Риги, мастер «человеческого подхода», убеждал мастеров-«вольняшек» отправить на нейтральный адрес «сувенир» из зоны. Просьба эта, подкрепленная «подарком» – шарфом или перчатками, переданным кем-либо из жен или матерей, обычно исполнялась. «Вольняшки» все же не рисковали и отправляли наши «сувениры» не из поселковой просматриваемой почты, а из Пензы, куда они регулярно ездили в командировки.
День политзека получает признание
Первая пресс-конференция, посвященная Дню политзаключенного в СССР, была организована 30 октября 1974 года Сергеем Ковалевым на квартире Андрея Дмитриевича Сахарова. На ней были оглашены и документы, полученные из лагерей, и заявления московских диссидентов. В этот день политзеки Мордовии, Пермской области и Владимира начали свою первую согласованную акцию.
Позднее организация этой пресс-конференции станет одним из пунктов обвинения самого Сергея Ковалева, которого арестовали в конце 1974 года. Ныне имя Ковалева известно всем.
В последующие годы идея Дня распространилась по всем лагерям СССР с удивительной для этих учреждений скоростью. День этот начали отмечать не только в политических лагерях, но и в общеуголовных, куда, как известно, также помещали многих подлинных политзеков (по статье 190-1, по «религиозным» статьям, по сфабрикованным уголовным обвинениям).
В «перестроечное» время День политзаключенного в СССР вышел на улицы Москвы. В 1989 году была организована живая цепочка вокруг здания КГБ на Лубянке со свечами в руках. 30 октября 1990 года на той же Лубянской площади перед зданием Политехнического музея усилиями общества «Мемориал» был установлен валун с Соловецких островов – оттуда, где, по словам Солженицына, «Архипелаг возник из моря».
В 1991 году решением Верховного Совета Российской Федерации 30 октября День политзаключенного был объявлен национальным днем памяти. Не дай нам Бог эту память утратить, чтобы не пережить этого прошлого снова».
К печати публикацию подготовила Надежда Алисимчик.
| А МЫ И НЕ ЗНАЛИ, ЧТО БЫЛ ГУЛАГ «Сегодняшние лагеря для политзаключенных так же ужасны, как сталинские… Надо, чтобы об этом знали все. И те, кто хочет знать правду, а вместо этого получает лживые благополучные газетные статьи, усыпляющие общественную совесть. И те, кто не хочет ее знать, закрывает глаза и затыкает уши, чтобы потом когда-нибудь иметь возможность оправдаться и снова выйти чистеньким из грязи: «Боже мой. А мы и не знали…» – из письма от 17 апреля 1968 года АНАТОЛИЯ МАРЧЕНКО. В 1986 году свой призыв к всеобщей политической амнистии он подкрепил бессрочной голодовкой в камере Чистопольской тюрьмы, которая и привела его к преждевременной смерти 8 декабря 1986 года… А через два месяца началось массовое освобождение политзеков. |
Другие статьи номера в рубрике Политика:
